Шервудский лес

Век былой прошёл, пропал…

Если б нынче Робин встал

Из могилы средь полян,

Если б дева Мариан

Снова в этот лес пришла,

Явь бы их с ума свела:

Повалил дубы с тех пор

Корабельщика топор,

И в волнах гниют они.

Пчёлы смолкли в наши дни,

Нынче — странно! — даже мёд

Всяк за деньги лишь возьмёт!

Джон Китс (пер. В. Рогова)

Катерина, 57 лет:

— Мы дружили с ней с детства. Жили в одном подъезде, я — на втором этаже, Марианна — этажом выше. Мать её работала на АТС, отец был инженером в институте Курчатова; что-то там аварийное случалось, и он входил в реактор, получил не одну дозу облучения. Я иногда думаю, не с него ли писался образ Гусева в сценарии знаменитого фильма «9 дней одного года»?.. У Марианны была сестрёнка, они обе хорошо рисовали. После школы Марианна собиралась поступать в Строгановку: говорили, есть все данные, есть художественный талант. Но человек она была творческий, неожиданный, бывало, и для неё самой: творческие люди живут в каких-то других пространстве и времени. В общем, очередной из творческих туров она пропустила и пошла работать в Музей Пушкина, каким-то техническим сотрудником. Там познакомилась с будущим мужем, вышла замуж.

Обитали они в комнатушке при музее, иной жилплощади не было. Условия, понятно, примечательные: чтобы пройти в туалет, надо было спуститься вниз и миновать всю анфиладу комнат дома, ванна или душ отсутствовали, горячая вода — тоже. Приладились кое-как и горячую воду брали из батареи центрального отопления. Через год родилась дочка.

Жили в ужасающей бедности — какие зарплаты у технических работников музеев? Когда появлялись хоть какие-то деньги, Марианна шла в арбатский гастроном и торжественно покупала двести граммов мяса. Рождение дочери как-никак принято отмечать: для интеллигентных музейных тётенек куплено было угощение — одна бутылка вина, а ещё гнали самогон и настаивали его на лимонных корочках, на том, на сём. Когда гости разошлись, бутылка магазинного вина оказалась нераспечатанной.

Муж Марианны оказался психопатом, жену бил. Развелись. Вместе с дочкой вернулась к родителям и сестре. Бывший муж ещё долго безобразничал, приходил, угрожал, выбивал дверь в квартиру. Приходилось вызывать милицию — уникальная ситуация для тихого дома в центре Москвы. Было мучительно больно — перед родителями, соседями, перед самой собой.

Жизнь надо было как-то устраивать. И Марианна стала работать в известном московском музыкальном театре, в бутафорском цехе. Умелые руки многое могли, но зарплата… И вновь нищета. Не все театры имели бутафорский цех, потому обращались в театр Марианны. Она выполняла сложные заказы для Геликон-оперы, делала бутафорию для Кремлёвских ёлок, для шоу Сергея Зверева, специальных матрёшек для уникального циркового номера дрессированных ёжиков… Тем в основном и зарабатывала. Но и при том часто голодала. Бывало, что денег хватало, только чтобы на троллейбусе доехать до театра. Курить приходилось «Беломор» — потому что самый дешёвый.

Другая при такой жизни завяла бы, скуксилась и махнула на всё рукой, но не Марианна. Она была очень светлым и лёгким человеком. Получив комнату в коммуналке, долго радовалась. Она вообще была радостным существом.

Меня с дочкой она приглашала на все прогоны новых спектаклей, на лучшие места «для своих». Лучшие места в её театре были на самой верхотуре, на балконе, причём в проходе — ну кто бы догадался? Мы запасались газеткой, чтобы сидеть на ступеньках, — именно оттуда была лучше всего видна сцена и оказывалась наилучшей акустика. Благодаря Марианне мы были в курсе самых свежих новостей театральной Москвы, а как интересно наблюдать за работой бутафоров в цехе — не передать словами…

У неё случались романы, но все какие-то бесплодные и неудачные. Один приятель поселился в её коммунальной комнатке, не платя за неё, и, бывало, удивлялся тому, что она ещё иногда туда приезжает. Потом он исчезал, но и другой оказывался не лучше. Лёгкость, так привлекавшая в ней мужчин, при совместной жизни начинала казаться им легкомыслием и безалаберностью, свет и тепло, от неё исходившие, принимались как должное, без благодарности: вот стоит лампа и светит, и греет, для чего же она нужна, как не для этого?

Но неудачными её романы считали мы, подруги. С каждым она расставалась, сохраняя тёплые отношения, будто за всем наносным, видимым точно ощущала лучшего человека, образ Божий, и благодарила судьбу за то, что он был ей послан.

Был и один особый роман с «чириковым живописцем». Наверное, Марианна его действительно любила. В период перестройки художники на Арбате продавали за десятку — «чирик» — свои пейзажики и графику. Но границы открылись, и художник уехал в Германию, где женился на немолодой и богатой даме, занявшейся устройством его выставок. Он стал известен, и на одной из выставок ему была присуждена первая премия, а Михаилу Шемякину — вторая. Вот чего стОили некоторые наши «чириковые» художники…

Знаешь, для меня она была очень важным человеком. Её некоторая неправильность, иногда избыточная, — она могла много пить, хотя быстро пьянела, могла не прийти на свой юбилей, потому что у неё оказывались какие-то более важные творческие дела, — корректировала мою избыточную правильность. Я поняла, что можно жить, не загоняя себя в навязанные извне несокрушимые железные рамки, как меня учили родители. Я поняла, что такое свобода, что такое лёгкое дыхание при забеге на марафонскую дистанцию жизни, и какое это счастье несмотря ни на какие привходящие обстоятельства.

Как-то она вернулась в свою коммуналку, получив гонорар за очередной заказ, и сказала соседке: что-то мне плохо с сердцем. Соседка вызвала «скорую». Пришёл мужчина в белом халате, зашёл к Марианне в комнатку — и ушёл минут через двадцать. Соседка заглянула — Марианна лежит на полу без сознания. Опять «скорая», Боткинская больница и диагноз: двусторонний ушиб мозга. Операция. Она лежала в коридоре — в палатах мест не было. Ухаживала за ней сестра. Почти всё время она была без сознания. Когда сознание изредка к ней возвращалось, она вполне разумно отвечала на простые вопросы, но на вопрос, что с ней случилось, так и не ответила: не помнила. Она умирала ещё неделю. Ей был 41 год, а на дворе стоял 1998– й.

Гонорар из комнатки Марианны пропал. Завели уголовное дело — виновных, как водится, не нашли. Или не захотели найти. Похоронили её прах на Николо-Архангельском кладбище, в могилу родственницы.

…А была Марианна из рода Шервудов, которому суждена была в Российской империи не всегда славная, но всегда громкая история. В 1800 году Павел I пригласил механика Вильяма Шервуда, который стал важно именоваться Василием Яковлевичем, на работу в Россию. Рассказывают, что там случались разные люди: от Ивана Васильевича Шервуда, первого доносчика на декабристов, за что император присвоил ему фамилию Шервуд-Верный (а в свете переименовали в Шервуда-Скверного) до славной династии архитекторов, живописцев и скульпторов, самым известным из которых был Владимир Иосифович (Осипович) Шервуд. Этот Шервуд — строитель Исторического музея и идеолог, англичанин по крови и тамбовский по рождению, «русского стиля» в архитектуре. Ему удивительно точно удалось выразить славянофильские идеи в духе Данилевского. Он создал памятник героям Плевны в Москве, врачу Пирогову, написал портреты семьи Чарльза Диккенса (будучи для этого приглашён в Англию), русского правоведа, философа и историка Чичерина, знаменитого историка В. О. Ключевского — Россия зачитывалась не только его историческими трудами, но и афоризмами и остроумными высказываниями; так, по поводу своего портрета он писал Шервуду: «Если задача искусства — мирить с действительностью, то написанный Вами портрет вполне достиг своей цели: он помирил меня с подлинником». Шервуд создал и портрет Ю. Ф. Самарина, философа-славянофила и публициста, и других замечательных россиян.

Предки Владимира Осиповича — из Малороссии. Дед, Николай Степанович Кошелевский, родом из казацкой семьи, закончил Санкт-Петербургскую Академию художеств и строил Исаакиевский собор, Таврический дворец, Михайловский дворец (ныне Русский музей), прокладывал Мариинский канал. Кошелевский был знаком с Пушкиным, и В. О. Шервуд передаёт семейное предание об одной из их встреч: «В ожидании приема Николай Степанович мерно прохаживался по зале. В это время вбежал небольшого роста человек с взъерошенными волосами, с заметным беспорядком в костюме. Пушкин только что был возвращён из ссылки. Он буквально бегал по комнате. Кошелевского заинтересовала эта личность, и он, посматривая на него, вынул табакерку. Только что он её раскрыл, Пушкин бросился к нему и выбил эту табакерку из его рук, страшно сконфузился и начал извиняться. Между ними завязался разговор, вследствие которого Пушкин выразил своё удивление — встретить такого просвещённого деятеля в московском обществе и после, встречаясь с ним, любил беседовать с ним». Сам В. О. Шервуд, будучи ещё безвестным художником, свёл близкое знакомство с Н. В. Гоголем и оставил о нём любопытные заметки. Шервуды были родственниками и славного рода Фаворских.

Дом по адресу Остоженка, 16 принадлежал когда-то историку Сергею Михайловичу Соловьёву и его семейству. Именно Соловьёв рекомендовал оставить Ключевского в университете по окончании курса, что и было сделано. В наше время потомок этой семьи устроила тут галерею из двух комнат, экспозиции которой менялись раз в месяц. Состоялась там и выставка работ В. О. Шервуда и его потомков. Из работ Шервуда особое внимание посетителей привлекал портрет прабабки Марианны — двадцатилетней дочери Шервуда — и оригинальные его приёмы в графике. Он делал лессировку тушью, разведённой водой, и это давало удивительные эффекты. Так, например, было создано «Святое семейство». Вблизи — ну, «Св. семейство» как св. семейство, традиционный сюжет, только какое-то совершенно воздушное впечатление. Отойдёшь, оглянешься — а там наверху прозрачные ангелы, которые не видны вблизи.

Была там и работа Марианны — портрет её дочери. Лёгкая кисть, летящие мазки напоминали «Девочку с персиками» Серова, но только напоминали. На уникальный почерк Марианны специально приходили посмотреть студенты художественных вузов.

Дом благополучно дожил до 2006 года, а ныне, в связи с «реконструкцией», «пополз» фундамент, и дальнейшая судьба дома проблематична.

Шервуды жили как русские, ради блага России и умирали с мыслью о России. Знали бы они, какая жизнь выпадет их прапраправнучке…

…И захирел Шервудский лес, прибежище благородного заступника людей Робин Гуда, и возлюбленной его Мариан не стало. Но дух подруги-художницы живёт несмотря ни на что. Знаешь, сказал мне Катерина на прощанье, с её кончиной я поняла, что смерть мне не страшна: тамменя встретит Марианна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.