12
12
В воскресенье утром меня разбудили типично южные ароматы: пахучие молекулы яичницы, сосисок, крекеров и кофе. По счастью, нос продолжал работать, тогда как остальные органы чувств казались безнадежно испорченными. Глаза, густо присыпанные сонной пылью, не желали открываться, уши были восковыми, как у кукол мадам Тюссо. Пальцы набрякли и не гнулись, в отличие, как это ни странно, от члена. Во рту было такое ощущение, словно в нем всю ночь топтались в испачканных навозом сапогах. Помнится, в старом фильме «Филдс и я» главный герой просыпается утром и говорит, что ему кажется, что на его голове капюшон с узкими прорезями для глаз. В фильме так оно и оказывается. Я пощупал голову, но капюшона не обнаружил, хотя могу биться об заклад — он там был.
Все, что осталось от Сьюзен, — это вмятина на постели длиной пять футов пять дюймов, все остальное стояло на кухне у плиты. Из этого я заключил, что ночью мы страстно занимались любовью и теперь она хочет традиционно накормить утомленного мужа. Запах был таким соблазнительным, что без промедления вытащил меня из гостеприимной постели; по дороге я ударился голенью о дверной косяк, сообразив, что чувство равновесия ко мне пока не вернулось. Я прихромал на кухню как был, в отвисших трусах, и увидел Сьюзен — с лопаточкой в руке, в повязанном переднике и персиковых штанах. Я видел только ее затылок, но точно знал, что она улыбается.
— Првт.
— Что ты сказал, дорогой?
Я попытался еще что-то сказать, но горло оказалось забитым тягучим комом мокроты. Мой дед начинал день с того, что высовывался в окно и отхаркивался в кусты. Я последовал его примеру. Иногда этот ком выглядел как прилипший к листве и постепенно удлиняющийся моллюск. Я протер глаза. Моллюск был на месте, так же как и я — с прежним отвратительным вкусом во рту. Стоя у плиты, Сьюзен ловко бросала порезанные сосиски на крекеры и укладывала все это на тарелку.
— Иди поклюй.
— Мм спрвнпртдш.
— Что?
Я сделал титаническое усилие.
— Мне сперва надо принять душ. Тогда я стану человеком. Потом ты расскажешь, что я вчера делал.
Я, грациозно спотыкаясь, направился в ванную, благословенный источник утреннего комфорта. Я не стал предлагать Сьюзен свою помощь: кухня — ее священное владение. Всякие гендерные споры были совершенно неуместны и вредны. Однажды, когда я приготовил для Сьюзен завтрак, она дулась на меня целый день.
Через десять минут я сидел за кухонным столом, а Сьюзен обслуживала меня, стоя за спинкой стула. Кофе был изумительно крепок; жена добавила в него цикорий — для остроты. Я сделал добрый глоток, чувствуя, как божественный коричневый жар вливается в мои жилы, замещая дурную кровь. Сок сосиски пропитал крекер, и я физически ощутил всю вредоносность этого блюда, проглотив первый кусок. Полужидкий желток лопнул, и его масса, как лак, покрыла острия вилки. Чисто южная диета смертельна, но временами неотразима. Сьюзен наблюдала за тем, как я ем с видом служителя зоосада, кормящего диковинное наземное животное. Мимолетно я подумал, не так ли выглядит Холли, когда ест.
— Ты вчера был очень забавным, — сказала Сьюзен.
— Забавным в смысле смешным или забавным в смысле дурным?
— Просто забавным. Нэнси тоже так думает.
— Черт, и что же я говорил?
— О, ты много чего говорил.
Я потер лоб, изо всех сил пытаясь вспомнить, что я говорил вчера ночью, но в голове вместо мыслей и воспоминаний была какая-то вата. Единственное живое воспоминание — я лечу головой вперед, атакуя арьергард Холли.
— Холли не очень злилась из-за того, что… э-э… произошло?
— Злилась на что? — спросила Сьюзен, не донеся вилку до рта.
— Разве я не врезался в нее? Я имею в виду, когда танцевал.
Сьюзен неопределенно покачала головой:
— Думаю, что ты танцевал больше в своем воображении. Кстати, Холли почти все время паслась у буфета, а Макс был просто отвратителен.
Я устало кивнул. Но я помнил, что Сьюзен большую часть вечера провела на кухне. Должно быть, она вышла оттуда на поздней стадии моего умопомрачения, о которой я уже ничего не помнил. Может быть, мне стоит спросить Макса, а еще лучше вообще забыть об этом?
Сьюзен обвила мою шею теплой рукой и наградила яичным поцелуем.
— Я люблю, когда ты пьян. Ты перестаешь быть серьезным и академичным. Это хорошо. Кстати, ты был вчера очень хорош в постели.
На этот раз я не стал интересоваться подробностями. Я сделал еще один глоток кофе, стараясь притворяться лукавым и озорным, наслаждаясь теплом от окна, желтого ядра яичницы и женой, уткнувшейся носом в мою небритую шею. Я получал истинное удовольствие от еще одной южной традиции — воскресенье, проведенное в раскаянии, служит душевному выздоровлению.
Понедельник вернул меня к нормальной жизни. «Дейли Миссисипиэн» предпочла не сообщать о вечеринке в доме преподавателя права Нэнси Крю. Вместо этого газета представила отчет о состоянии Вилли. Добровольцы собирали теперь пожертвования на каждом футбольном матче. «Оле Мисс» победил команду Луизианского университета. Фонд помощи Вилли превысил сто тридцать тысяч долларов. Опекун Вилли — в довершение всех бед Вилли оказался сиротой — сказал корреспонденту газеты, что его подопечный не падает духом. «Господь не оставляет сильных духом», — сказал он.
На шестой странице я нашел короткую заметку об Эрике: препод английского возвращается в тюрьму. Процитировано оскорбление суда. Приведена также цитата из выступления самого Эрика: «Я останусь узником системы до тех пор, пока эта система не будет реформирована». Интересно, что теперь читает сокамерник Натаниэль — неужели «Капитал»? Или Натаниэля уже выпустили?
Через неделю будет День благодарения. Значит, в понедельник и вторник начнутся проповеди в полупустых аудиториях. Некоторые преподаватели уже неофициально отменили занятия. Я не иду на такие уступки даже под давлением, но в эти дни провожу занятия по облегченной программе. Элейн Добсон, единственное преимущество которой заключалось в том, что она женщина, решила отыграться тем, что устроила на предпраздничной неделе внеочередной экзамен, но это тоже не принесло никакой пользы — мало того что ей придется в праздники проверять сочинения, надо будет заставить отработать пропущенное студентов, проигнорировавших экзамен.
Студенты «Оле Мисс» — народ увертливый и ненадежный. Если даже их прижать, они все равно найдут способ увильнуть. Они придумывают самые разнообразные неотложные дела и обстоятельства — чаще всего для этого избирается смерть бабушки. Два года назад у меня учился студент, у которого за семестр умерли три бабушки. Но здесь надо проявлять осторожность. У меня была студентка, которая постоянно ссылалась на болезнь. Когда я, окончательно выведенный из себя, вызвал ее в свой кабинет, оказалось, что девушка действительно больна лейкозом.
В университете обучается очень много молодых людей, поэтому нет ничего удивительного в том, что старуха смерть часто витает над кампусом. Три года назад на пять студенток, шедших спортивной ходьбой из Бейтсвиля, наехал грузовик. С тех пор на дороге номер шесть проводится ежегодный мемориальный марафон. Каждый месяц кто-то погибал, обычно из-за управления автомобилем в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Бывали таинственные опухоли, тихие раки, причем они поражали самых лучших студентов, родители которых вносили большие суммы в фонд университета, если к ним находили правильный подход в канцелярии «Оле Мисс». Странный инцидент произошел однажды даже в салоне загара — НЕОГРАНИЧЕННЫЙ ЗАГАР! СТУДЕНТАМ СКИДКИ! Одна девушка переусердствовала и сварила свою печень. Иногда я вспоминаю об этих преждевременных смертях, когда прохожу мимо старого конфедератского воинского кладбища, расположенного неподалеку от кампуса. Гражданская война — это апофеоз ранней смерти.
Кладбище было небольшим, на нем даже не было могил. Оно находилось сразу за мемориальным колизеем Теда Смита, на развилке дорог, отмеченной двумя столбами бывших здесь когда-то ворот. Аспидно-серые сланцевые ступени вели на середину аккуратно подстриженной лужайки, в центре которой возвышался обелиск. На обелиске была укреплена позеленевшая от времени бронзовая плита с поминовением семисот умерших — не тех, кто погиб в бою, а тех, кто умер в госпитале, в который на время войны был превращен университет. Большинство их были ранены в бою у Шило, но были и другие, и даже несколько солдат армии Гранта. Имен было перечислено всего восемьдесят, остальные — «ИЗВЕСТНЫ ТОЛЬКО БОГУ».
Рой Бейтсон клялся, что видел здесь духов, но они, скорее всего, являлись ему из бутылки. Сам я временами с удовольствием посещал кладбище — там было так тихо и покойно. Лужайка поросла по-весеннему мягкой травой, а не жесткими колючками, как в кампусе. Двор кладбища окружала низкая стена, хранившая атмосферу прошлого, а по периметру позже были посажены дубы, отбрасывавшие на траву шевелившиеся в унисон ветру тени.
Я только что отпустил студентов с последнего перед Днем благодарения занятия — присутствовало всего двенадцать человек, больше озабоченных билетами на самолет, нежели «Молль Флендерс»[5], и теперь мне надо было успокоить мою больную совесть. Я решил пойти на кладбище. Было самое подходящее время для такого посещения — солнце уже скрылось за деревьями, предвещая покой наступавшего вечернего полумрака. Самым подходящим словом, конечно, было «сумрак». Кладбище было к тому же самым подходящим местом для того, чтобы проникнуться духом «Грозового перевала», романа, стоявшего следующим в программе. Я оставил записи в кабинете и отправился на край универсума, или хотя бы университета.
На территории учебного заведения с десятью тысячами студентов всегда кто-то есть, но не в дни, когда всех ждут родственники на День благодарения. Я не видел ни души. На стоянке томился одинокий «форд»-пикап. Передний бампер был в засохшей грязи. Машина была похожа на большого замызганного пса, ожидающего загулявшего хозяина. Я обогнул колизей и по дорожке пошел к кладбищу. Деревья шептали что-то невразумительное. Проходя мимо каменных столбов, я услышал сдавленный крик.
Я не суеверен, не верю в привидения, перевоплощения или в астрологические гороскопы. Но это не значит, что я не ведающий страха глупец. Остановившись у столба, я огляделся, но ничего не увидел, так как углы кладбищенской ограды тонули в черно-зеленой тени. Потом крик повторился — доносился он откуда-то слева. Дальше я не пошел, но теперь знал, куда смотреть.
Сначала мне показалось, что я вижу двух человек с одним торсом. Приглядевшись внимательнее, я различил двух человек — одного большого, другого — меньше. Тот, который был больше, приподнимался и опускался над вторым. Казалось, этот человек своей непомерной тяжестью сокрушает второго. Как свайный копер. Правда, этот верхний был, без сомнения, женщиной, и, залившись краской, я понял, что наткнулся на то, что южане на своем светски-деревенском жаргоне называют встречей. Люди занимались любовью в высокой траве, куда не добирались служители с газонокосилками. Я подкрался ближе.
Наверху была Холли, которая во плоти выглядела именно такой, какой я ее себе представлял. Большие круглые груди выпирали, болтаясь, над огромным белым животом, широкий зад поднимался и падал, как невероятная розовая секс-машина. Чтобы не раздавить лежавшего под ней человека, Холли упиралась в траву коленями. Человек внизу должен быть Максом, хотя я видел только пару ног, торчащих из-под толстых бедер Холли. Эти ноги были похожи на какой-то странный анатомический отросток, тоже принадлежащий женщине. Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть темные жилистые руки Макса, обхватившие бока Холли и погрузившиеся в ее мягкое тяжелое изобилие. Остальная часть Макса была скрыта широкой спиной партнерши, полотнищем кожи на фоне молчаливых стеблей зеленой травы.
Я задержался там дольше, чем мне хотелось. Холли с криком кончала, причем не единожды. Каждый раз, после паузы и тихого гортанного крика, она наклонялась вперед, чтобы снова вставить, или, быть может, она просто расправляла и укладывала по-новому конечности Макса. Макс за все это время не издал ни звука. Наконец я опомнился и, крадучись, вышел с кладбища. Оглянувшись, я увидел, что теперь кладбищенский двор погружен в темноту, словно деревья опустили ветви и прикрыли его от света.
Об этом случае я тоже не стал рассказывать Сьюзен. Список тайн рос. Правда, она ни о чем не спрашивала, а я ничего не говорил. Кроме того, как я мог описать увиденное и как бы она к этому отнеслась? Сьюзен не была ханжой, но мы мало говорили о сексе. То, что увидел, я решил приберечь для себя. В эту ночь я мастурбировал, представляя себе Макса и Холли.
Ноулзы пригласили нас на праздничный ужин, но мы, выразив искреннее сожаление, отказались, и на следующее утро мы вместе со Сьюзен поехали к ее родителям в Мейкон. Такой же визит мы нанесли им в прошлый День благодарения, так как в этот день надо было навестить семью, но ехать в Филадельфию на несколько дней — это слишком дорого. Не важно, что многие мои студенты летают на праздник в Техас, — у них скидка на билеты. Что касается Макса, то Сьюзен несколько дней переживала по его поводу, но успокоилась, узнав, что Споффорд пригласил к себе сотрудников кафедры. Лучше скучать, чем остаться в одиночестве — это изречение должно стать южным афоризмом.
Что касается меня, то я прекрасно знал, что нас ждет. Отец Сьюзен, пенсионер, бывший учитель средней школы, будет по-прежнему шутить по поводу гражданских прав, теща будет кормить нас местными сплетнями, будто мы всегда жили в этом же городе, а Сьюзен порадует родителей, снова превратившись в красавицу южанку. Они относились ко мне как к полноправному члену семьи — это грело душу, но было весьма скучно и утомительно, так как я категорически отказывался меняться и превращаться в южанина. Приедет брат Сьюзен Стив — адвокат из Атланты — с розовощекой женой и детьми, а вечером мне придется качать одного из них на коленях. Еда будет обильной: ветчина, индейка, лук, овощи и непременный ореховый пирог. То, что мы не съедим в первый вечер, настигнет нас наутро и будет преследовать до самого отъезда в воскресенье.
Вероятно, я представляю это в худшем виде, чем оно было на самом деле. Это семейное мероприятие было куда более безвредным, чем многие подобные праздники, о которых мне приходилось слышать. По крайней мере, семейство Сьюзен поддерживало беседу, не давая мне скучать в одиночестве. И даже если эта поездка не соответствовала отпуску моей мечты, мне было хорошо просто оттого, что представился случай уехать в Джорджию. Но я ошибся. Определенно есть вещи, к которым нельзя вернуться — родной дом, детство, — но есть и другое — вещи, от которых невозможно уйти.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.