V

В радиосводках местных новостей бытия шла привычная для уха лапша, вываливаясь из пластмассовой коробки репродуктора. Монгольский С. ел бутерброды и запивал чаем. Вообще-то он уже второй день в гостях у господина Чернова и поэтому обилие черновских пластинок было весьма кстати. Безмолвие, которого он жаждал-искал, обрушилось после завтрака на него, жаждущего, ждущего из ватных стоваттных колонок суггестивными тембрами, хай-хаё-хэтами и волынками из Гребенщикова. Суггестивные т. е. густые, т. е. набросанные кистью на холст тембра в темпе 120 ударов в минуту зодиакально вибрировали убористым почерком, космические трансмембраны свербили-бурили звузыально уши Монгольского, воспоминания о тихой заводи, костёр и спиртные проносились воспоминательно в ушах и визуальной, образной памяти товарища-господина М-ского и чудесный тембр тромбоново-мумбоюмбово продолжал утешать и продолжал лежащего от счастья на полу – комсомольца Монгольского.

Где-то в Улан-Баторе или в Эрденете монгольский комсомолец Жанмын Суггеддиин тембристо-домброво брал верхние ноты из степных кладовых маленькой чудесной страны, которая когда-то владела половиной мира, двуструнность щипкового инструмента преобразовывала тайные необъяснимые чаяния комсомольца в разливистую песню степи с ритмическим рисунком топота коня, прапра – и ещё раз прапра – другого коня, на котором мог восседать, если не сам Чингисхан, то кто-нибудь из его приближенных.

Безмолвие степной песни и суггестивной густоты хотело стать глобальным, всемирным, но не это глобально, а то, что люди едины в своих сокровенных единственных мечтах и перемещениях, тоже сокровенных.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.