Семейные истории

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Семейные истории

Не надо думать обо мне как о бедной маленькой девочке, которая сбилась с пути из-за плохого воспитания или нищего детства. Обратное справедливо. У меня очень хорошее происхождение, и я выросла в атмосфере родительской любви.

Родилась я в Индонезии и позже получила великолепное европейское образование. Мои родители и я можем говорить на двенадцати языках (лично я бегло говорю на семи).

Моя мать, величественная блондинка немецких и французских кровей, была серьезной, но мягкой женщиной, полностью посвятившей себя семье. Она была второй женой моего отца — доктора. Его первая жена — белая русская балерина — покинула Индонезию с их единственной дочерью сразу же после развода. Его брак с моей матерью был счастливым, несмотря на то, что они были абсолютно разные личности с противоположными темпераментами. Не было никаких сомнений, что он любил только мою мать, хотя и подмигивал хорошеньким девушкам.

Мой отец, который был моим кумиром, — это редкое человеческое существо: интеллектуал, поклонник искусства, бонвиван и действительно великодушный человек. На вершине своей очень успешной карьеры медика он владел большим госпиталем в тогда голландской Восточной Индии, и позже я выяснила, что у нас было два дома-дворца: один в Сорабайе, а другой в горном курортном районе Бандунга, в которых работало много слуг.

Но мы все потеряли, когда японцы вторглись на острова и бросили моих родителей и их только родившегося ребенка, то есть меня, в концентрационный лагерь.

За три года японской оккупации мой отец подвергся чрезвычайным лишениям и пыткам от захватчиков. Его преступление заключалось не только в том, что он был голландец, но также и еврей. А мало людей знает, что японцы Юго-Восточной Азии были такими же антисемитами, как немцы в Европе.

В концлагере, в который нас бросили, на воротах висела прибитая надпись, состоявшая из букв «Банкса Йехуди», что по-малайски значило «Еврейские люди».

Моя мать пострадала от пыток также, так как, хотя она и не была еврейкой, но все-таки совершила «преступление», выйдя замуж за еврея. Однажды ее заперли в маленькой деревянной лачуге, полной трупов и где температура была высокой, как в печи. Она там мучилась целых пять дней, потому что впала в истерику и требовала дополнительной порции риса и воды для меня, больного ребенка, страдавшего от лихорадки и дизентерии.

Моего отца время от времени подвешивали за запястья на дереве под палящими лучами тропического солнца, так что ноги не доставали до земли всего дюйм. Возможно, единственной причиной, почему они не дали ему умереть, было то, что нуждались в его медицинских знаниях. Наконец, они перебросили его от нас в другой лагерь, где назначили лагерным доктором на целую тысячу женщин и детей. В военное время это можно было считать постоянной пыткой, особенно для человека, который не мог равнодушно смотреть на человеческие страдания.

Позже он рассказывал нам, что почти сошел с ума в то время, беспокоясь о судьбе своей жены и ребенка. И довольно забавно, что в первый раз он увидел меня снова не как отец, а как доктор. Это было два с половиной года спустя, как его забрали от нас.

К этому времени мою мать и меня освободили, и мы жили около Сорабайи с несколькими белыми русскими друзьями. Однажды я упала с дерева, сильно поранив ногу. В отсутствие матери испуганный слуга побежал со мной в концентрационный лагерь к доктору.

После операции на моей ноге — и до сего дня у меня сохранился шрам — слуга отнес меня домой, и только потом кто-то сказал отцу, что он оперировал собственную дочь.

«Эта маленькая блондинка, зеленоглазый ангел, была моей дочерью? Не могу поверить, — ответствовал он с радостью. — Последний раз, как я ее видел, это была крошка с голубыми глазами и черными волосами». По крайней мере, теперь он знал, что мы все-таки живы и находимся в приличном физическом состоянии.

Когда война закончилась, наша семья наконец воссоединилась, хотя была лишена почти всех своих денег и недвижимости новым правительством. Мы вернулись назад, в Амстердам, и начали все сначала. Моему отцу было уже за сорок, но он был не только человек сильный духом и большой смелости, но также одаренный способностью к тяжелой работе. Получив небольшую финансовую помощь от голландского правительства, он вскоре расширил свою врачебную практику многократно.

Со временем его репутация доктора стала такой высокой, что к нему приезжали пациенты со всей Европы. Но он больше никогда не достиг такого материального благосостояния/как раньше, и не думаю, что его это серьезно беспокоило. Он не был человеком. который поставил себе целью стать миллионером. Его преданность медицине была безгранична, и он интересовался пациентами гораздо больше, чем деньгами. Его больные значили для него даже больше, чем семья. Он мог отложить наш отпуск, если человек нуждался в нем. В любой час он был готов идти навстречу просьбам своих пациентов и иногда — к несчастью для моей матери. Особенно если пациентом была привлекательная женщина, страдавшая от воображаемой боли в животе. И от страсти по моему отцу.

Одной из пациенток моего отца была чувственная, сексуального вида женщина, примерно двадцати четырех лет, которую моя мать и я называли «горчичная девушка» просто потому, что она работала на горчичной фабрике.

Он лечил ее главным образом от астмы, но также — как моя мать позже выяснила — сексуальной гиперактивности. Очевидно, что небольшая интрижка моего отца с «горчичной девушкой» привлекла внимание моей матери, когда она увидела в расходной книге его офиса счет за норковое пальто. Не очень хороший поступок с его стороны.

С тех пор каждый раз, как «горчичная» девушка приходила на прием, который назначался по вечерам после ее работы, у моей матери всегда находился какой-нибудь предлог, чтобы войти в кабинет отца, примыкавший к нашему дому.

Однажды вечером мама и я находились в кухне и убирали посуду в то время, как «горчичная» девушка получала свое «лечение». Мать спокойно сказала: «Думаю, стоит отнести чашку кофе твоему отцу». Она налила напиток в его любимую голубую кружку дельфтского фаянса и пошла к нему в кабинет. Вдруг там началась такая большая суматоха, что можно было подумать, что Кинг Конг решил поразмяться. Оттуда понеслись визг и крики, захлопали створки дверей, раздался звон разбитой посуды. И не случайно. Моя мать вошла в кабинет без предупреждения и обнаружила «горчичную» девушку в распахнутом норковом пальто на голом теле. Та стояла на коленях и похотливо сосала пенис моего отца.

Мать схватила пациентку за волосы и выбросила ее на улицу, на снег в дорогостоящей норковой шубе, но без всего остального на теле, включая обувь. Напоследок она запретила «горчичной» девушке даже близко подходить к ее двери снова.

Отец ретировался в дом, потом мать собрала большую часть нашего доброго дельфтского фаянса и разбила его о голову отца. К этому времени я забралась на самый верх лестницы, где и стояла, готовая вмешаться, если дело дойдет до смертоубийства. Но вместо этого мать приказала отцу убираться из дома и пригрозила ему разводом.

Мой отец, как я уже отмечала, был человеком необычной храбрости. Пройдя через все чудовищные испытания, случившиеся с ним во время войны, я сомневаюсь, чтобы он уронил хоть слезинку. Но в этот вечер он рыдал без стеснения, потому что очень любил мою мать, и понял, как сильно он ее обидел этой безвредной чепухой с доступной штучкой вроде «горчичной» девушки.

Мне было только одиннадцать лет в это время, но, несмотря на возраст, я понимала, что секс и любовь могут означать различные вещи для двух разных людей. Для отца «горчичная» девушка была сексом, или удовлетворением преходящего аппетита. Для моей матери это казалось проявлением глубокой бессмертной любви.

Несмотря на свою юность, я хорошо разбиралась, что происходит между взрослыми, и знала, что их взаимные обиды, даже по какому-то несексуальному поводу, могут быть забыты и прощены потом, когда они будут заниматься любовью. Я не говорила еще об этом, но секс в нашем доме считался натуральным и прекрасным, и я часто могла видеть моих родителей, ходивших без стеснения по дому полуобнаженными или раздетыми. Несколько раз я даже видела своего отца обнаженным и с эрекцией, когда он ласкал мать.

В таких случаях они уходили в спальню и закрывали дверь в любое время дня. Мне было сильно любопытно, как всякому ребенку, и, хотя я думала, что знаю, чем они занимаются, у меня было сильное желание увидеть их.

Если я слышала ночью поскрипывание кровати, то могла постучать в дверь и сделать вид, что хочу налить стакан воды в их ванной, хотя у меня была своя. Оказавшись в комнате родителей, я начинала проситься к ним в постель, чтобы уснуть вместе. Мои настойчивые просьбы обычно удовлетворялись, но не без ворчания со стороны отца.

Чем старше я становилась, тем больше привязывалась к своему отцу и надеялась стать такой же интеллигентной и уважаемой, как он. Совершенно по Фрейду, я влюбилась в отца, и даже сегодня мне не стыдно заявить, что если бы я встретила такого мужчину, как он, то полюбила бы и захотела бы выйти за него замуж.

Как единственному ребенку, мне не было ни в чем отказа не только в материальном смысле, но главным образом в том, что отец, как и мать, вкладывали в мое воспитание всю свою душу. Мой отец направлял мое интеллектуальное развитие, как профессор Хиггинс из «Моей прекрасной леди», и, заметив мои способности к изучению иностранных языков, полностью развил их. Он поощрял меня к изучению греческого, латинского, французского и немецкого языков в старших классах и сделал правилом, что на уик-эндах, летом на пляже и зимой в деревенском домике мы все разговаривали на каком-нибудь из иностранных языков.

В субботу это мог быть французский или немецкий, а на следующий день, возможно, английский. Также каждый год, в летние каникулы, мы проводили не меньше одного месяца в другой стране, чтобы я могла улучшить произношение или выучить еще один язык, скажем, испанский или итальянский. Это был необычный способ образования.

С другой стороны, до двадцати одного года я всегда отдыхала во время каникул с родителями, в отличие от большинства моих друзей, которые проводили время независимыми компаниями. Так было потому, что моя мать относилась ко мне, как наседка к своему цыпленку, и не хотела испытывать мою моральную устойчивость в группах веселой беззаботной молодёжи.

«Сохрани свою девственность до замужества, Ксавиера, — помню, как она говорила мне. — Я была девушкой, когда выходила замуж, и так должна поступать каждая девочка. Тогда твой муж никогда не сможет бросить тебе в лицо упрек о твоем прошлом или назвать тебя шлюхой. Ты сможешь ходить с высоко поднятой головой, и никто не сможет сказать о тебе ничего плохого». Все эти рассуждения казались слишком старомодными, учитывая уроки свободной наготы, которые я получала у себя дома.

В наши дни вы должны ходить, как Диоген, с фонарем в руках искавший человека, чтобы обнаружить девственницу старше шестнадцати лет.

Как бы то ни было, в то время ей не нужно было беспокоиться обо мне, потому что человек, в которого я влюбилась, никогда не мог лишить меня невинности. Ее звали Хельга.

Хельга была моей ближайшей подругой в старших классах, и в течение прошлого года я лелеяла пламенное желание по отношению к ней, сама не знаю почему. У меня было неясное представление о лесбиянках, но я не ассоциировала себя с этими полумужчинами-полуженщинами с короткими прическами, в брюках, с толстыми задницами, на которых мои более взрослые школьные подруги, хихикая, показывали на улицах.

Хельга никогда не испытывала ко мне ответных чувств и на самом деле не подозревала, что лесбиянки существуют, разве что ее могло удивлять, почему я всегда как бы случайно толкаю ее в великолепные груди.

Хельге было шестнадцать лет, на один год больше, чем мне, и мы были как сестры, рассказывая друг другу все наши девичьи секреты. Однако насколько рано во мне развилась сексуальность, настолько она была простодушна и невинна.

К пятнадцати годам я уже целовалась с моим мальчиком взасос и исследовала все его тело и даже сосала его член. Хельга никогда не знала об этом, но подозревала, что я несколько более образованна в этом направлении, чем она.

В один из дней моя возлюбленная Хельга обратилась ко мне за консультацией, как к более искушенной в делах такого рода.

«Ксавиера, я хочу спросить тебя кое о чем, смущающем меня, — начала она застенчиво в то время, как мы сидели в комнате отдыха во время обеденного перерыва. — Мне нужна твоя помощь… Сегодня Питер Корвер пригласил меня в компанию, и я боюсь, что он собирается поцеловать меня на прощание».

Довольно странно, но, когда она рассказала о своем вечернем свидании с мальчиком, по которому вздыхало полшколы, я стала испытывать ревность не по отношению к ней, а к нему.

«Ты никогда не поверишь, — продолжала она, — но я никогда в жизни не целовалась с мальчиком и не знаю, как вести себя».

Я была поражена ее абсолютной добродетельностью потому, что она была одной из самых привлекательных девочек в школе. Она была высока, стройна, с большой грудью и обладала густыми шелковистыми темными волосами, каскадом ниспадавшими вокруг ее лица.

«Можешь объяснить мне, что я должна сделать?» — спросила она.

«Конечно, Хельга, — сказала я. — Давай пойдем к тебе домой после школы, и я научу тебя».

Стояли короткие зимние дни, и к четырем часам, когда заканчивались наши школьные занятия, уже темнело. Мы вдвоем уселись на мой велосипед и поехали к ее дому.

Я приковала свой велосипед к ограде, и мы вошли в полутемный подъезд, который, как я решила, станет идеальным местом для нашего уединения. Хельга происходила из религиозной, консервативной, высокомерной семьи, в которой едва ли одобрительно отнесутся к тому, что их дочь обменивается романтическими объятиями с подругой в своей спальне.

Я предложила пройти в похожее на пещеру пространство под лестницей, ведущей из фойе на второй этаж, потому что «это, возможно, то место, где ты и Питер будете, когда он захочет поцеловать тебя».

Я осторожно устроила ее у стены подъезда и там, под массивной дубовой лестницей, начала заниматься любовью с моей девушкой.

Сначала Хельга была покорной, хотя, мне показалось, она ожидала чего-то менее реалистичного, чем было у меня на уме.

«Разреши мне обнять тебя так, как обычно мужчины обнимают девушек», начала я и обвила одной рукой ее талию, а другой обняла за плечи. Затем мягко подняла ее подбородок и запечатлела легкий поцелуй на ее губах. Она стояла окостеневшая, с закрытыми глазами и сомкнутыми устами.

«Открой свои губы, Хельга, — настаивала я. — Никто не целуется с закрытым ртом». Она послушно раскрыла свой прелестный рот, и я проникла своим языком внутрь. Сначала она напряглась и отодвинулась от меня. «Расслабься, — прошептала я. — Так делают все, и это единственный способ, которым ты можешь научиться». Искусительный змий моего языка исследовал розовую пещеру ее рта, и я забылась в страстной вечности до тех пор, пока она не стала беспокойно двигаться.

«Теперь твоя очередь», — сказала я, и, когда ее сладостный язык вошел в мой рот, я думала, что сойду с ума от возбуждения. Я надеялась, что этот момент продолжится в медленном ритме, но потом решила, что, если я буду слишком задерживаться на этом, она может потерять терпение или заподозрит что-то и уйдет.

«Поцелуй не может считаться полноценным, если не обращают внимания на шею и плечи», — сказала я следом и начала целовать ее уши и шею. Затем я оттянула ее свитер, чтобы достать до груди.

Не совсем понимая, что происходит с ее неразвившейся юношеской сексуальностью, она стала впадать в забытье. Хельга откинула свою голову назад, чтобы открыть бледную стройную шею, и мурашки стали покрывать ее кожу.

В этот момент входная дверь открылась и впустила жильца и ледяной ветер в подъезд. Он прошел мимо нас и исчез в глубине подъезда. Оберегающим движением я прижала Хельгу к стене. Она расслабилась и стала отвечать на мою нежность.

«После поцелуев ты должна знать, как ласкать и как могут ласкать тебя», — продолжались мои инструкции, и я расстегнула ее пальто, которое она надела поверх свитера и юбки. Затем я просунула свою руку ей под свитер к лифчику и наполнила свою руку округлостью ее груди. Моя другая рука отправилась к себе под юбку, и я начала поглаживать себя. Я была так бешено возбуждена, что мне захотелось быть мужчиной с большим пенисом и войти им в нее. Но все, что у меня было — это маленький отвердевший клитор.

Пока она находилась в этом слегка ошеломленном состоянии, я опустила свое лицо ей под свитер и стала сосать эти чудесные груди с отвердевшими сосками. Как только я сделала так, то одновременно взяла одну из ее длинных ног и направила вниз, к юбке между моих ног. Затем я стала тереться о ногу быстрее и быстрее, пока звезды не взорвались в моей голове и я не упала на землю.

Я была бездыханной, а Хельга — потрясенной. Она попросила объяснить, как ведут себя леди во время невинного первого поцелуя, а вместо этого ее только что соблазнила безумно влюбленная школьница. Она промямлила что-то и поспешно взбежала но ступенькам.

Следующие несколько недель я ходила, пораженная в сердце любовью и несчастная, и следовала за ней повсюду, как преданный щенок, умоляя дать возможность еще раз положить мои руки на ее пышную грудь. Если она играла в теннис — я играла в него, если ездила верхом на лошадях — я тоже, и даже когда она стала членом элитарного гребного клуба, я тоже вступила в него, хотя он был известен своим антисемитизмом.

Я обожала смотреть, как она отклоняется вперед и назад на скамейке лодки, одетая в шорты, и следовать за ней в душ после тренировки и надеяться, что смогу натереть мылом изумительное тело, в то время как на ней из одежды была только купальная шапочка.

Повзрослев немного, Хельга стала замечать мою абсолютную слепую влюбленность и начала дразнить меня, что все больше и больше сводило меня с ума, и в течение целых двух лет я бродила вокруг, обожая и желая ее, даже после того, как потеряла невинность с мальчиком семнадцати лет.

Для большинства девушек акт дефлорации — одно из самых значительных событий в их жизни. Дли меня это было лишь делом техники. В течение двух лет я встречалась со своим постоянным другом, и мы испробовали разные сексуальные игры и изучили тела друг друга, но никогда не занимались любовью «до конца». В Голландия за молодежью строго присматривают, и, хотя мы могли баловаться за ветряными мельницами и около плотин, нам никогда не удавалось найти необходимое сочетание смелости и возможности.

То, как это произошло в квартире, снятой моим другом, было очень обычно и совсем не напоминало дикое насилие — не было ни крови, ни боли. Было приятное спокойное ощущение того, как пенис моего любовника проходит до конца внутри меня, назад и вперед, все более ускоряя ритм, пока не взорвался внутри и затем вышел из меня, теплый и мокрый.

Что гораздо более важно, должна признать, что с того момента, как я потеряла девственность, я стала совершенно неистовой в отношении секса и даже бросила своего верного друга в поисках других возможностей. Я не обращала особенного внимания даже на родственные отношения. Действительно, мысль о том, чтобы сорвать запретный плод, делает кровосмешение еще даже более возбуждающим. Единственный запрет при этом — не надо иметь детей, и все.

В самом начале моей юности, после того, как впервые услышала рассказы от старших товарищей о таких случаях, я часто мечтала о старшем брате, с которым можно было бы трахаться. После семнадцати лег я удовлетворила свое стремление к запретному плоду и действительно занималась этим с некоторыми членами моей семьи. И делала это намеренно.

Моей первой целью стал брат моей матери, мой любимый дядя, который по-отечески обожал меня еще ребенком и продолжал это делать, когда я повзрослела, гораздо более чувственным образом.

Во время одного из уик-эндов, когда мои родители взяли меня с собой, чтобы навестить дядину семью в Дюссельдорфе в Германии, мы договорились с ним улизнуть в мотель и заняться там любовью. Но возможность тайного свидания, по-видимому, так возбудила его, что его жена сообразила, в чем причина его волнения. И она не выпустила его из-под контроля, пока мои родители и я не вернулись в Амстердам. Поэтому все наши усилия оказались напрасными.

Вторая семейная история была более успешной и произошла несколько лет спустя с двадцативосьмилетним сыном другого дяди, который приехал погостить и осмотреть достопримечательности Голландии. Он был большим рослым молодым немцем и определенно не девственником.

Моим заданием было брать его с собой и показывать город. Мне даже разрешили задерживаться (благодаря тому, что он был моим родственником) вне дома после полуночи — времени, после которого я всегда должна была быть дома. В первый вечер я показала ему традиционные туристические места и рано отослала его домой. На следующий день я повела его в увеселительные районы Амстердама, где мы полюбовались на «девушек в окнах» в официально разрешенном квартале красных фонарей, затем отвела его в гостиницу и там соблазнила. Он был неплох, но ничего особенного, типичный крепкий немец с неромантической душой.

К этому времени я закончила школу с отличными оценками, проучилась год музыке и затем устроилась на работу в одно из ведущих амстердамских рекламных агентств ассистентом бухгалтера.

С самого начала я приступила к работе с большим энтузиазмом и самоотдачей, с которыми делала все в своей жизни и делаю до сегодняшнего дня. Работа была хорошей, но не давала того, что в Америке называется «вертикальной мобильностью», поэтому я решила попробовать что-нибудь еще. Даже в re далекие дни у меня было желание и потребность быть Номером Один. Я как-то узнала, что Агентство трудовых ресурсов и занятости проводит конкурс на лучшую секретаршу Голландии со знанием иностранных языков, и, будучи честолюбивой и имея склонность к соревновательности, я решила участвовать в нем.

Конкурс состоял из соревнований по быстроте печатания, стенографирования на четырех языках, искусству перевода, умению держаться и конкурса индивидуальностей. Эти несколько экзаменов завершались финалом, в котором каждый участник должен был написать поэму из двухсот слов в виде рекламного памфлета об агентстве занятости. Я была самой молодой из 60 конкурсанток и, как это бывает, самой удачливой. Я завоевала титул «Секретарша № 1 в Голландии».

Телевизионные интервью, статьи в газетах и путешествие в Англию, так же как приз в 1000 долларов, были результатом моей победы, и я была назначена главой отдела в Трудовых ресурсах — работа, которая, по случайному совпадению, не так уж отличалась от той, которой я занимаюсь теперь. Клиенту требовалась услуга, а я удовлетворяла его желания, предоставляя человеку право выполнять работу. Там я обнаружила, что лучше всего у меня получается административная работа, и развила свои посреднические способности. На этой работе я получила еще один ценный урок. Если вы по-настоящему инициативная личность, лучше всего быть независимым, если возможно, потому что другие предпочитают сидеть на кое-чем и пожинать плоды ваших тяжких усилий.

Для отдыха после напряженной недели я обычно с друзьями отправлялась на пляж из белого песка недалеко от Амстердама, в местечко под названием Зандвоорт. Это прекрасный пляж, растянувшийся вдоль всего голландского побережья. На нем построены небольшие пляжные домики и весело раскрашенные ресторанчики, перед которыми вы можете присесть, поесть и выпить. У каждой такой закусочной есть название и номер, и, если вы хотите назначить свидание кому-то, вы говорите: «Увидимся у «Вильгельмины», номер двадцать четыре».

На один из уик-эндов я поехала в Зандвоорт с другом барабанщиком по имени Куук, и мы оба открыли для себя новый мир — обнаружили «Снавью», номер двадцать два, и колоритную голубую публику, которая тусовалась там.

Все мужчины были прелестно одеты в малюсенькие плавочки, которые едва прикрывали весомое содержимое, дорогие футболки, галстуки от Пуччи и Сен Лорана. Вокруг также было много стриженых пуделей, принадлежавших голубым, которые прыгали и носились вокруг.

Девушки, как я скоро выяснила, тоже были все голубые.

Единственным нормальным человеком здесь был мой друг Куук. Очень красивый и хорошо сложенный, он вызвал большой интерес у голубых, которые начали толпиться около него.

Оставшись одна, я стала знакомиться со всеми подряд, пока не подошла к девушке, чье лицо показалось странно знакомым, хотя, насколько я помню, у меня не было подруг-лесбиянок,

«Эй, — сказала мне хорошенькая рыжая девушка, — как ты поживала эти несколько лет?»

«Я? Вы уверены, что знаете меня?»

«Да, ты, маленькая «батч» (сленг. — активная сторона в лейсбийских отношениях. — Пер.), — сказала она, смеясь.

«Что ты хочешь этим сказать?» — спросила я ее.

«Мое имя Эллен Карф, и я была твоим учителем в старших классах и видела, как ты сгораешь от страсти к Хельге в то же самое время, как я умирала от желания иметь роман с тобой».

Эллен Карф, которая преподавала нам искусство и дизайн, совсем не походила на традиционный тип учительницы. Она шикарно одевалась и рассказывала нам, что помолвлена с лучшим актером страны. Однако у меня было достаточно информации о том, что ее жених был определенно голубым. Но я никогда не могла представить, что она, в свою очередь, была лесбиянкой.

«Могу сказать, что ты в те дни была маленькой «батч», — решила она рассказать мне. Мне было удивительно слышать об этом. Может быть, я была сильной и крепкого сложения и у меня были коротковатые белокурые волосы, но теперь, когда я смотрю на фотографии, сделанные в те дни, то мне кажется, что я была похожа на обычную привлекательную, спортивного вида школьницу.

Эллен взяла меня за руку. Ученица и бывшая учительница обошли все вокруг и поговорили со всеми голубыми девушками. И с этого времени я добровольно вошла в мир женского лесбоса.

Моим первым увлечением была девушка по имени Элизабет, которая выглядела очень женственной, когда начались наши встречи, но по мере развития наших отношений становилась все более и более мужеподобной. Она обрезала свои волосы, стала носить джинсы, рубашки и кроссовки, начала пить и курить.

В то время я не курила и не пила, так как еще подростком у меня с родителями было заключено соглашение. Они сказали, что, если я не буду пить или курить до восемнадцати лет, они купят мне мотороллер, а в восемнадцать обещали машину, если я откажусь от этих двух вещей до двадцати одного года. Я получила и мотороллер, и машину и, что довольно удивительно, до настоящего дня никогда не употребляю алкогольные напитки и только по случаю могу закурить сигарету, не вдыхая дым, — по требованию какого-нибудь необычного клиента, о чем я расскажу позже.

Элизабет, эта маленькая лесбияночка, безумно влюбилась в меня и хотела играть роль партнера-мужчины. Однако после того, как я увлеклась лесбийскими отношениями, для меня стало ясно, что по типу я определенно «батч», и поэтому у нас началась борьба за верховенство, отчего мы и расстались.

Я познакомилась еще со многими девушками через свою парикмахершу, которая была также возлюбленной Эллен, и моя сексуальная жизнь стала частично гетеросексуальной, частично гомосексуальной, иногда счастливым сочетанием того и другого одновременно.

Примерно в это время меня взяла под крыло искушенная пожилая супружеская пара, которая проживала в величественном особняке, построенном еще в XVII веке, в артистической колонии на острове Принсен в Амстердаме. Дэвиду, мужу, было сорок два года, а его жена, Сильвия, была на восемь лет старше. Часто на неделе и на уик-энды я ночевала у них и вообще проводила там массу времени, болтая с Сильвией, привлекательной, жизнерадостной женщиной, пока Дэвид, который владел рекламным агентством, работал в своем кабинете.

Однажды вечером в своей спальне она попросила меня помассировать ей спину. Она благоухала свежестью после душа и лежала лицом вниз на кровати. «Почему бы тебе не снять одежду, Ксавиера?»

Я была несколько удивлена таким предложением, и, по правде говоря, мысль о том, чтобы заниматься любовью с пятидесятилетней женщиной, не привлекала меня. После того, как я начала делать массаж, она стала издавать низкие стонущие звуки и сексуально возбуждаться. «Ксавиера, сними свою одежду и займись любовью со мной», — взмолилась она. Она перевернулась, и я увидела ее красивые большие твердые груди (для меня вид прекрасной женской груди является чрезвычайно привлекательным, и еще в детстве я воображала, как буду сосать грудь моей матери, поэтому я довольно рано поняла, что моя естественная природа бисексуальна, и полностью наслаждалась и гетеросексуальными, и гомосексуальными встречами). Нельзя винить свою природу. Поэтому я разделась и присоединилась к ней в постели.

Я опасалась, что может войти ее муж, но ее, кажется, такая перспектива не пугала. И в тот момент, когда она лежала на левом боку, а я лицом к ней, делая оральный секс, раздались шаги Дэвида.

Он не вымолвил ни слова, но в следующий момент я спиной почувствовала его большой пенис. И на время забросив Сильвию, я стала без стеснения сосать пенис Дэвида. Затем я вернулась к ней, а он ввел свой пенис в меня сзади, в то время как я возбуждала ее своим вибрирующим языком.

Каждый получил свою долю удовольствия, даже собака присоединилась к нам и лизала наши ступни и ноги, прыгая по комнате в восхищении. Затем все трое минус собака счастливо дошли до предела неистовства и кончили одновременно в криках, стонах и смехе.

После этого снова и снова мы развлекались вместе, потому что в то время у меня не было серьезного романа. И по-своему я все еще любила Хельгу, которая между тем вышла замуж за состоятельного владельца туристического агентства и ожидала ребенка.

По крайней мере раз или два в неделю у меня были любовные свидания с моими случайными приятелями, но, если быть честной, голландские мужчины чаще всего вызывали у меня мертвящую скуку. Я никогда не получала удовольствия и не чувствовала себя частью монотонного серьезного голландского отношения к жизни. В этом я больше походила на отца, любителя пожить, и нуждалась в своей жизни в большем, чем в неромантичных скупых голландцах с их знаменитым голландским «поведением» во время акта любви.

Мои друзья, только что прилетевшие из Южной Африки, во время одной из встреч рассказали мне о красотах этой страны и теплом климате на протяжении всего года. В случае, если я захочу эмигрировать туда, южноафриканское правительство оплатит полностью мне авиабилеты. Итак… подальше от прохладного, скупого и дождливого лета. Поближе к солнцу и моей сестре, которая уже живет там. Действительно, я несколько устала от образа жизни голландцев, хотя Голландия совершенно очаровательная страна, и позже Амстердам станет одним из самых сексуально раскованных городов в Европе. Может быть, дело было не в самой Голландии, но в моей внутренней потребности к смене мест и стремлении к новым приключениям. Тот факт, что у меня в Йоханнесбурге живет с мужем и детьми сводная сестра (дочь от первого брака моего отца), послужил дополнительным стимулом для моего отъезда в эту страну.

Когда я решаюсь делать что-то, я делаю это быстро и эффективно: организовала визу, заказала билеты и урегулировала личные отношения перед отлетом в Голландию.

Осталось сделать одну последнюю вещь перед посадкой на самолет. Я должна была проститься с моей прекрасной Хельгой, которая сейчас была на девятом месяце беременности.

Когда я пришла, чтобы увидеть ее в последний раз, она стояла в ночной рубашке, и для меня не было ничего более волнующего, чем видеть этот большой, выпяченный живот и эти восхитительные груди.

«Хельга, — сказала, — пожалуйста, разреши мне потрогать твой живот и взять в рот твои соски, потому что они прекрасны».

Сначала она заколебалась, сейчас уже не из-за скромности, а из-за того, что муж, которого я не выносила, мог войти. Он недолюбливал меня, и я платила ему взаимностью. Быть может, это ревность, но я считала его скучным человеком.

Его фамилия была Де Бойер, что значит крестьянин, и она отлично подходила ему. Он уже просматривал ее почту и обнаружил мои любовные письма, которые посылала ей со всей Европы. Оглядываясь назад, я думаю, что Хельга считала меня просто безрассудной, потому что никогда не отвечала на них. Однако в нашу последнюю встречу она позволила мне осуществить свое желание и дотронуться до нее и подняла свою рубашку.

Я осторожно взяла в свой рот ее соски, и капли молока потекли из них. Чувство обожания проснулось во мне, но на этот раз мне не хотелось трахать ее, Меня охватило чувство совершенно чистой платонической любви.

Мне не верилось, что после пяти лет ожидания я, наконец, сосу и ласкаю эти божественные груди и Хельга позволяет мне делать это. Из всех моих любовных и сексуальных событий, которые я могу вспомнить, за последнее время, до сих пор это самый дорогой для меня момент.

Я собиралась рассказать ей, как я люблю ее, когда ворвался Де Бойер с красным от ярости лицом и приказал мне убираться из дома.

«Если я когда-нибудь поймаю ее здесь, то я выброшу вас обеих», — орал он на свою жену.

Несколько дней спустя мои родители и друзья прощались со мной в слезах у самолета, улетавшего в Южную Африку. Плакали все, включая меня.

«Возвращайся к нам», — сказала сквозь слезы мать, но даже тогда я знала, что никогда не вернусь.

Единственное, что связывает меня с Голландией, кроме родителей, хотите верьте, хотите нет — это Хельга, но она была неосуществимой мечтой.