Боевые уточки

Мое перо спешит дальше. Пропускаю, боясь не успеть, ряд приключений на дальнейшем моем пути до русской столицы, добравшись наконец до которой, я был шокирован представшим передо мной необычным зрелищем – по дороге навстречу мне мчалась карета, возница которой нахлестывал не только лошадей, но и попадавшихся на пути прохожих. Удары кнутом он сопровождал грозными криками:

– А ну, смерды, прочь с дороги! Не вишь, кто едет?!

Не зная местных обычаев, я прижался к обочине, уступая дорогу карете, которая, как мне удалось узнать в скором времени, принадлежала графу Бирону, фавориту императрицы Анны Иоанновны.

Я же поспешил к Его милости герцогу, на дворец которого мне указали местные жители.

В канцелярии герцога мне выразили неудовольствие моим якобы поздним появлением (хотя я ни одного дня не потерял даром – виной моего долгого пути были бескрайние просторы Российской империи) и сказали, чтобы я немедля отправился на приготовленную мне квартиру и безотлучно ждал вызова.

Я отправился по названному мне адресу и нашел там прелестную квартиру, отвечавшую самым изысканным требованиям. Я улегся на широкую кровать и беспробудно проспал пять дней – слишком много сил отнял у меня долгий и насыщенный приключениями путь.

Проснувшись, я принялся ждать.

Шли дни. Недели. Но вызова так и не было...

(От В. Протова: поскольку рукопись здесь обрывается, а архивные сведения об этом периоде жизни барона слишком скудны, мы можем лишь предполагать о петербургских похождениях барона фон Мюнхгаузена, но, зная его нрав, можно не сомневаться: его жизнь в столице была насыщена амурными и куртуазными похождениями, а не только охотой, вопреки утверждениям господ Распе и Бюргера, которые пишут, например, от имени барона: «Боюсь, господа, наскучить вам рассказами об образе правления, искусстве, науках и других достопримечательностях изумительной столицы России и еще менее хочу занимать вас повествованием о всяких интригах и веселых приключениях в обществе bontonа, где хозяйка дома имеет обыкновение приветствовать гостя рюмкой водки и поцелуем. Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам, а именно к лошадями собакам, большим любителем которых я был всегда, дале – к лисицам, волкам и медведям, а их, как и всякого другого зверья в России такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре...»

Дальнейший текст рукописи начинается с рассказа о похождениях барона в 1739 году на Русско-турецкой войне, куда он отправился, будучи уже поручиком Брауншвейгского кирасирского полка; видимо, барон все-таки дождался вызова в канцелярию герцога, планы которого относительно предполагавшегося пажеского статуса барона изменились. Впрочем, точнее будет сказать, что начинается эта часть рукописи с полуслова и с очередной отповеди заклятым врагам барона.)

...вратительных и жалких фальсификаторов истории. Ненавижу подлых лжецов, этих ослов от бумагомарания, спешащих лягнуть мертвого льва. Но они заблуждаются: лев далеко еще не мертв, спешу предупредить их уже я. Поостерегитесь, малоопрятные господа, иначе вы рискуете своими хребтами, которые могут быть переломлены одним ударом мощной лапы. Но эти любители подделать историю и оболгать порядочного человека не останавливаются ни перед каким негодяйством – даже страх наказания им нипочем. У них явно был какой-то осведомитель, иначе как бы они сочинили историю про двенадцать уток, подстреленных одним шомполом. Не было никаких уток! Были почтенные дамы, которых нанизал я вовсе не на шомпол, а...

Впрочем, обо всем по порядку. И пусть лгунам воздастся по делам их. Каждому... А мне пусть тоже воздадут должное. Я уверен – воздаст мне его сама История.

А теперь о том, как отозвалось мое первое приключение в России (читатель, конечно, помнит спасение мною дам из горящего здания) спустя всего год с лишком.

Наш полк по приказу Миниха вывели из Очакова, чтобы усилить армию, которая в начале июня перешла Днепр, а в конце августа нанесла поражение туркам при Ставучанах, чтобы впоследствии закрепиться в крепости Хотин.

Обстоятельства, однако, сложились так, что мы вынуждены были задержаться на какое-то время, не зная, отступят ли турки без боя или же попытаются помешать развитию нашего успеха. В этом состоянии неопределенности мы и пребывали некоторое время. Наконец разведка донесла, что турки все же собираются попытать счастия и предпринять атаку. Мы подготовились к обороне, так как эта тактика гарантировала нам минимальные потери.

И буквально за несколько часов до ожидаемой атаки случилась презабавнейшая история, о которой я сейчас и поведу речь.

Дело шло к вечеру. Мои кирасиры чистили оружие, точили сабли у костра. Я отдал приказ денщику накормить и напоить моего боевого коня, а сам уже собирался отойти ко сну, когда в вечернем воздухе вдруг послышалось что-то поначалу напоминавшее комариный писк, со временем все более набиравший силу. Вскоре писк обрел иную тональность и стал более похож на частые клики то ли гусиной, то утиной стаи, которая собралась в теплые края и теперь делает прощальный круг над родными полями и реками, прежде чем отправиться в далекий путь.

Вскоре за этими кликами стал слышен стук лошадиных копыт.

Наконец на дороге появилась громадная карета, в которую было впряжено не менее шестерки мощных коней. Они мчались во весь опор, словно за ними гналась шайка разбойников. На самом деле подстегивал их не страх, а совсем другое, как я вскоре узнал, чувство: нетерпение их пассажирок.

Карета – а это была, как я потом убедился, огромная карета со многими удобствами внутри – резко остановилась передо мной, и из распахнувшихся дверей с визгом и криками (которые я поначалу из-за удаленности и принял за комариный писк, а потом за гусиные клики) высыпала стайка дам, бросившихся мне на шею... Однако для всех их одновременно там не нашлось места, а потому они окружили меня, и каждая в нетерпении переступала с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Я же в недоумении принимал их объятия.

Говорили они все разом, отчего я никак не мог понять, кто они такие и что им от меня нужно. От этого многоголосья у меня в ушах начался звон, и при всей моей любви к дамскому полу я подумал, что стоит им собраться в количестве больше двух, как производится суета, шум и вообще всякая неразбериха, от которой одна головная боль и никакого результата. В конце концов мне пришлось возвысить голос и потребовать, чтобы они замолчали. Все.

– А теперь кто-нибудь одна. – Они тут же снова принялись пищать – каждая хотела оказаться этой одной. – Тихо! – прокричал я громовым командирским голосом, от которого порой замирали в страхе мои кирасиры. Дамы испуганно замолчали. – Вот вы. – Я указал на самую хорошенькую из них. – Объясните мне, что все это значит.

– Это значит, что мы все это время искали вас, мчались по вашим следам...

– До Петербурга, потом сюда...

– Да-да-да, столько верст осталось позади...

– Столько испытаний!

– И вот наконец...

– Постойте! – оборвал их я. – Так у нас ничего не получится.

Я увел в сторонку выбранную мною даму и продолжил разговор с нею наедине. И вот что она мне рассказала.

Оказывается, все эти дамы – из недоброй памяти губернского города, в который меня привела судьба в самом начале моего путешествия. Я присмотрелся к объяснявшейся со мной дамой и вспомнил ощущение шелковистых ягодиц на моей плоти, послужившей им спасительным мостом. Та мимолетная встреча со мной произвела на них столь глубокое впечатление, что они с тех пор места себе не находили. А узнав, что неправый суд приговорил меня к каторге, собирались напасть на стражу, разоружить ее, освободить меня и объявить их город – вольным городом. К счастию, ничего подобного делать им не пришлось, потому что, как помнит мой читатель, суд счел за благо поменять свой первоначальный приговор и даже проявил ко мне расположение.

Я тогда продолжил свой путь, но мой образ не давал покоя этим дамам. И вот они решили отправиться на мои поиски. Собрали деньги (а нужно сказать, что мужья их были хорошего достатка и к тому же не возражали против путешествия жен, тем более что в истинную цель сего предприятия они посвящены не были), заказали специальную карету с удобствами, купили лошадей и пустились в трудную дорогу.

Рассказ об их путешествии мог бы составить отдельную книгу, но тут речь идет о моих приключениях, а потому я умолчу о том, что не составляет тему сего повествования.

– Итак, – сказала моя милая дама, – мы, слава богу, нашли вас, и теперь конец нашим страданиям и наша вожделенная мечта сбудется.

Меня насторожило слово «вожделенная», и я попросил даму уточнить, что она имеет в виду. Краснея и стесняясь, она сообщила, что после мимолетного, но так поразившего их знакомства со мной, они пришли в полное расстройство и теперь они должны – непременно должны! подчеркнула она – перевести это знакомство в иную плоскость, чтобы вновь обрести душевное равновесие.

Я поинтересовался, какую именно плоскость она имеет в виду, называя ее «иной».

Потупившись, она сказала:

– В чувственную...

– А позвольте узнать, сколько вас, милая дама?

– Всего ничего, – ответила она. – Двенадцать.

– И, насколько я понимаю, вы не уедете, пока не получите того, ради чего проделали столь долгий путь.

– Ни за что не уедем! – ответствовала дама.

«Ну что ж... – подумал я. – Геракл в свое время совершил двенадцать подвигов, а мне, видимо, предстоит превзойти древнегреческого героя, совершив только один, но равный всей сумме его свершений».

Гомон стоящих пока в сторонке женщин снова становился громче – видимо, наш долгий разговор уже стал утомлять их, а они сгорали от нетерпения. Я видел, что настроены они решительно и не отпустят меня, пока не получат своего. Дамы они были настойчивые и упорные – это сомнений у меня не вызывало.

Я в задумчивости почесал затылок, не находя способа удовлетворить их запросы. Будь у меня запас времени, я бы разобрался с каждой по отдельности, к их полному удовольствию, но в данных обстоятельствах...

Ко всем неурядицам тут еще вдали раздались выстрелы, и из-за пригорка показался мой ординарец.

– Турка, кажись, наступает! – прокричал он, недоуменно глядя на сомкнувшееся вокруг меня кольцо женщин.

– Держите оборону! – крикнул я в ответ. – Я приду на подмогу, как только управлюсь тут. И если ты думаешь, что там у вас будет жарче, чем здесь, то, уверяю тебя, ты ошибаешься. А вам приказываю не отступать ни на пядь.

«Вот так оказия!» – думал я. В какие только переделки не доводилось мне попадать, сколько раз бывал я на волосок от гибели, но всегда умел найти выход из положения, в очередной раз золотыми буквами вписывая свое имя в человеческую историю правдивейших и необыкновеннейших (а люди думающие прекрасно знают, что эти два понятия отнюдь не противоречат друг другу) приключений. Но в этот раз моя привычная изобретательность словно улеглась спать раньше своего хозяина. Как я ни изощрял свой ум, он не подсказывал мне ничего достойного моей репутации.

Но тут судьба сжалилась надо мной, и я вспомнил, как наш повар готовит курей к обеду для полковых офицеров. Он нанизывает с десяток тушек на металлический прут, который кладет на две рогатины, вбитые в землю по сторонам костра. Ни в коей мере не желая сравнивать достойнейших матрон, столь страстно и самозабвенно искавших моего общества, с курями на пруте, хочу, однако, заметить, что было что-то птичье в повадках моих милых дам – в щебете, который, словно облака дыма, неизменно поднимался над их головами, стоило им сойтись в количестве более одной, в целеустремленности, напоминавшей целеустремленность курицы, выкапывающей из земли червяка или зернышко, в шляпках, напоминавших куриные гребешки...

Впрочем, я отвлекся. Итак, подсказка нашего повара была воистину гениальной.

– Милые дамы, – сказал я. – В сложившихся обстоятельствах существует лишь одна возможность удовлетворить ваши естественные желания. Скоро начнется бой, а я солдат Ее императорского величества и могу в любую минуту принять героическую смерть. И потому прошу, ежели вас по-прежнему снедает страсть, подчиниться мне во имя вашего же блага.

С этими словами я взял под ручку самую высокую даму и, подведя ее к конской привязи, предложил принять позу игрока в чехарду (сим занятием на досуге весьма увлекались наши кирасиры). Потом попросил остальных дам построиться по росту, что вызвало некоторую неразбериху, потому что каждая из дам считала себя выше остальных, но тут уж мне пришлось вмешаться самым решительным образом и расставить дам по росту, определенному им Создателем. Однако и тут возникло некоторое замешательство.

Четыре дамы окружили меня – вид у них был взволнованный, и мне пришлось выслушать их, что, правда, удалось не сразу, поскольку говорили они, перебивая друг дружку. Суть их просьбы сводилась к следующему. Они дружны с давних пор и привыкли быть всегда рядом. А потому просят и теперь не разлучать их – поставить рядом, невзирая на различие в росте. Да и мужья их проходят по одному ведомству, так что и им разлучаться невмоготу. К тому же мужья их – люди в империи важные (тут они, кстати, и назвали знаменитые фамилии господ, с которыми я потом имел честь неоднократно встречаться на светских приемах. Да это были люди заметные и значительные. Кто в те времена – не знаю, как обстоят дела сейчас, – не слышал этих звонких имен: Пучков, Ле Онтье, Куроловов и Сученко? Вот только запамятовал, по какому ведомству они проходили), что лишь усиливает их аргумент быть рядом в том, что им предстоит.

Но я был непреклонен. Если не по росту, твердо заявил им я, то мне с прискорбием придется исключить их из числа претенденток на мое внимание. Госпожи Пучкова, Ле Онтье, Куроловова и Сученко вынуждены были занять в строю места, отведенные им природой.

Я прошелся вдоль выстроившейся внушительной колонны этих новоявленных игроков в чехарду и придал дамам подобающий предстоящему действу наклон.

Итак, все были готовы. Я еще раз оглядел этих отважных и чувственных дам, не побоявшихся заявиться сюда, на самый театр военных действий, пренебрегая опасностями, которыми была чревата подобная экспедиция. Но неожиданно все снова разрушилось. Потому что две дамы самого высокого роста, занявшие по моему распоряжению позиции в начале сего необычного строя, вдруг покинули свои места и обратились ко мне с пламенными протестными речами.

Они почему-то решили, что отведенные им места ущемляют их самолюбие и не соответствуют месту, которое они занимают в обществе. Потому как, заявляли они, с одной стороны, они вроде бы первые, но по существу оказываются последними, если они правильно поняли мои намерения. По их словам, получалось, что позиция в конце намного авантажнее позиции в начале. Не знаю, на чем основано было их заблуждение, будто они будут в чем-то ущемлены на том месте, которое я им указал, но я поспешил их заверить, что ничего подобного не имел в виду, и они тем скорее убедятся в справедливости моих слов, чем скорее вернутся на свои места. Тем более что нам, так или иначе, нужно торопиться – упаси бог, если враг сейчас предпримет серьезную атаку.

Без особого энтузиазма, но дамы вернулись на свои места.

А тут совсем некстати и в самом деле прибежал мой вестовой – доложить, что турки и впрямь предприняли серьезную лобовую атаку.

Я приказал им держаться до последнего, если будет совсем трудно – разбудить моего друга Василия Пердунова, а пока не мешать мне, поскольку моя честь не позволяет мне покинуть это ристалище, покуда я не выполню свой рыцарский долг, и уж тогда я смогу обнажить мое другое оружие – клинок дамасской стали – и присоединиться к ним на поле боя с врагом.

Вестовой убежал исполнять приказание, а я вновь обратился к моим дамам, которые, похоже, застоялись в своих позах и как породистые лошадки начинали бить ножками.

Теперь ничто не мешало мне удовлетворить их желание – быстро, увесисто и с удовольствием как для них, так и для меня, – к чему я и приступил немедленно, расположившись за последней из дам, которая сладострастно крякнула при моем вхождении. Другие завистливо обернулись на этот вскрик, но и им не пришлось долго ждать мига наслаждения – пройдя через первую, я вошел во вторую, в третью, в четвертую (что требовало от меня немалой виртуозности, так как приходилось попадать в цель с расстояния) – и все они, мои уточки, крякали от удовольствия.

Когда до меня донесся крик последней (или первой – как посмотреть) из них в этом ряду, той, что я поставил у конской привязи, и я полностью уверился, что не посрамлю чести рода Мюнхгаузенов, у меня отлегло от сердца.

Ни одна из дам не осталась обиженной – всем досталось, всем хватило, и я думаю, если бы их было и поболе, то и тогда никто из них не остался бы внакладе. Все они оказались нанизаны на мой вертел и ничуть не страдали от этого, напротив, словно просили поддать жару. Их сладострастные стенания были и в самом деле похожи на утиные клики, далеко разносящиеся по округе. Не удивлюсь, если они насторожили турок («Откуда тут не в сезон могли взяться утки, – возможно, думали они. – Не скрывается ли за этим какая-то подлая ловушка?») и ослабили их натиск.

Наши упражнения продолжались достаточно долго, чтобы окупить все труды моих милых прелестниц по упорным поискам иностранца, спасшего их от огня в морозную ночь более полутора лет назад. Да и я получил некоторую компенсацию, потому как после того происшествия у меня оставался осадок неудовлетворенности – шелковистые ягодицы не шли у меня из головы, как не идет из головы у рыбака осетр, сорвавшийся с крючка.

Должен сказать, что все вместе мы являли собой подобие некоего удивительно гармоничного музыкального инструмента, который, словно подчиняясь воле дирижера, исполнял сладострастную фугу, завершившуюся мощным аккордом – двенадцать утиных кликов, слившихся в один, и добавившийся к нему громкий стон, что вышел из моей груди. Так завершилась эта музыкально-акробатическая пиеса, к взаимному удовольствию всех ее участников.

А если у кого-то из читателей возникло сомнение в правдивости моего рассказа, то я приведу один убийственный аргумент, который исключит малейшие основания для сомнений такого рода (я уж не говорю о том, что внимательный и добросовестный читатель, сопереживавший мне в вышеописанных приключениях, не может сомневаться насчет моих мужских достоинств и способностей). Ежели ты, мой недоверчивый читатель, усмотрел ложь или преувеличение в моем рассказе, то позволь мне спросить у тебя: если это выдумка, то как можно объяснить, что крякнула последняя (или опять же первая – как посмотреть) из моих уточек? С чего это она тогда так сладострастно вихляла гузкой? Не слышу ответа... А не слышу его по одной причине: возразить-то нечего, потому что барон Мюнхгаузен ни на йоту не солгал и не преувеличил в своем рассказе...

Щедро и не жалея ни трудов, ни себя самого, сеял я свое семя на просторах великой Руси. Вот и мои шелкозадые уточки разлетелись по домам, неся в себе то, что было мною посеяно. Придет время, и взойдет моя поросль, и узнает ее мой читатель по моим повадкам и характеру, потому что сильна кровь Мюнхгаузенов и непременно должна проявить себя, если не в первом, так во втором, третьем, а то и в десятом поколении.

Усадив моих уточек в их карету и дав команду кучеру скакать скорее подальше от театра военных действий, я сам вскочил на коня и помчался к полю боя.

Не буду утомлять читателя описанием того сражения, скажу лишь, что победа была за нами, а сам я получил во время оного пять ранений, два из которых оказались смертельными, но, как уже знает читатель, я жив и по сей день, когда пишу эти мемуары. А за окном уже лето 1796 года.

Заканчивая повествование о турецкой кампании, не могу не сказать о Василии Пердунове, уже упомянутом мною.

Василий заслуживает отдельной страницы в моих мемуарах, потому что был он личностью выдающейся, и я не хочу, чтобы его след затерялся среди исторического праха.

Василий служил в нашем полку еще до моего появления в нем. Израненный за время долгой службы, он был отставлен по моему рапорту в январе 1741 года, получил хорошую пенсию и удалился в свою деревеньку. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. А вот о его боевых подвигах я расскажу.

Уж не знаю, то ли природа решила наделить его способностями, согласующимися с родовой фамилией, то ли его предки получили сию фамилию за выдающиеся достижения в той области, которую она называет, но Василий и в самом деле был мастером сего искусства. Говорю «искусства» без малейшей иронии, потому что дар Василия превосходил самое богатое воображение.

Он был самым мощным оружием нашего полка, потому что одним залпом из своего жерла мог уничтожить несколько дюжин врагов. Поэтому мы берегли его как зеницу ока и прибегали к его помощи только в самых крайних случаях, когда нам грозил разгром от превосходящих сил противника.

Происходило это следующим образом: Василий становился на четвереньки и, обнажив зад, «накачивался», как он сам это называл. Со стороны казалось, что он сосредоточенно думает, на самом же деле он производил работу в своем кишечнике, которая продвигала газы к естественному выходу. (Для накопления очередной порции газов, достаточной для выстрела, ему требовалось обычно от пяти до десяти минут. Кто-то может сказать, что за это время враг мог провести успешную атаку. Это соображение, однако, не учитывает того обстоятельства, что первый выстрел ошеломлял врага настолько, что тот еще долго не мог прийти в себя.)

Когда «накачка» достигала требуемого значения, Василий командовал: «Поднимай!».

Надо сказать, что стоял он при этом на специальном поддоне, оснащенном четырьмя ручками, у каждой из которых находилось по специально обученному солдату. Они-то и поднимали Василия по его команде. За этим могла последовать команда «Пли!» или же, в зависимости от тяжести ситуации, Василий производил безогневой выстрел. В первом же случае еще один специально обученный солдат подносил горящий фитиль к выходному отверстию, и после выстрела огневой вал, сметающий все на своем пути, обрушивался на врага. И должен сказать, что из двух вариантов этот был наиболее гуманный, потому что уничтожал противника мгновенно. Во втором же случае, без запаливания, враги умирали в страшных мучениях от удушья, харкали кровью и раздирали себе шею. Прознав о нашем секретном оружии, турки из кож вон лезли, чтобы уничтожить его. Но мы берегли Василия. Со временем поддон оборудовали специальным щитом, имеющим отверстие с раструбом, это было призвано защитить мягкое место Василия, которое к тому времени уже было изранено до неузнаваемости. Если бы не наш полковой хирург, то сомнительно, что Василий вообще смог бы пользоваться этим местом по его прямому назначению.

Где ты теперь, мой друг Василий? Боюсь, что твои кости давно истлели на деревенском кладбище...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.