Феодора

Феодора

Императрица Феодора. Мозаика. Равенна.

Феодора родилась в Константинополе в 497 году.

Константинополь, древняя Византия, основанный в 658 году до P. X. Мегарским царем Бизасом, был окрещен новым именем 11 мая 330 г. христианской эры.

Константин перенес свою столицу из Рима в Византию по той причине, что первый он находил невыносимым, вследствие всеобщего растления, которым было заражено все римское общество, в последние минуты своего существования.

Совершенно невероятно, что Константину достаточно было восьми месяцев, чтоб построить этот город. Правда, для золота все возможно, однако здания воздвигались как бы по волшебству. Для украшения Константинополя, Константин не только похитил все драгоценности Греции в Азии, но даже из Рима захватил все сокровища.

И не удовлетворяясь тем, что ограбил свое родное гнездо, он еще и ослабил его, отняв у него легионы, охранявшие его границы, и разместил их по провинциям.

Это произвело двойное зло: страна была отдана в жертву варваров, а солдаты, не бывая в сражениях, предались праздности и изнежились.

Но Константин Великий достиг своей цели. Италия погибла среди нищеты и безнадежности. Тем хуже! Как мог Рим позволить себе упрекать своего великого императора за то, что он велел умертвить своего сына Криспа из зависти к его достоинствам и свою жену Фавсту под ложным предлогом, что она присоветовала ему это убийство.

Когда Феодора, будущая императрица, родилась – Константинополь, в царствование Анастасия, прозванного Разноглазым, потому что один глаз у него был черный, а другой – голубой, – находился во всем блеска своего великолепия,– великолепия ненавистного, ибо оно было создано деспотизмом! Наследники Константина были тоже тиранами; новый Рим был только тенью древнего. В том были граждане, здесь – рабы.

Но рабы эти наслаждались. Что значило для них склонять голову перед падшими существами, носящими название людей, ставшими вследствие постыдного временщичества, самыми богатыми и могущественными личностями в Империи. Национальная гордость, любовь к отечеству были пустыми словами для этого выродившегося народа. Знаете ли, кто значил в Византии более самого императора? Возницы ипподрома, и куртизанки!..

Ганна, мать Феодоры, была проституткой самого низшего разряда; отец ее Аккаций кормил зверей в Прациниенском амфитеатре.

Феодора была третьей дочерью этой странной четы. Она еще едва лепетала, когда уже обе ее сестры, Анастасия и Комитона, служили на театре,– на театре, куда отправлялись распутники делать выбор, в котором никогда не было отказа. Естественно, что Феодора предназначалась для тех же занятий, в которых упражнялись ее мать и сестры; как только она достигла возмужалости, ее завербовали в разряд голоножек, так назывались проститутки, которые не занимались танцами и игрой на флейте, обольщая только своими обнаженными прелестями.

Феодора была мила, хотя и очень мала ростом; у ней был ум и веселость и она скоро получила большой успех. Но годы сделали раздражительным характер Ганны; часто, когда она считала вправе жаловаться на своих дочерей, то не заботясь об их красоте, составлявшей все их достояние, она жестоко их била.

Вслед за одним из припадков бестолкового гнева, которого она была жертвой, Феодора с глазами красными от слез, отправилась в театр; по дороге она встретила скомороха, халкедонца Адриана. То был высокий красивый мужчина с более мужественной и гордой осанкой, чем ему подобные. Он остановился пред молодой девушкой и сказал ей:

– Здравствуй, Феодора. Ты плакала! Кто же причиной твоих слез? Скажи мне – я отмщу за них.

Феодора наклонила голову.

– Меня избила матушка, – ответила она.

– А! – воскликнул Адриан. – Правда, говорят, что мать твоя зла. Но ты так мила: как у ней хватает духа бить тебя? Если бы я был на ее месте, я касался бы твоего прекрасного тела только устами.

Феодора улыбнулась.

– Но ты не на ее месте.

Проговорив это, она хотела продолжить свой путь. Но, удерживая за рукав ее туники, Адриан возразил вполголоса, как будто страшась, чтоб его слова не коснулись слуха прохожих:

– Феодора, ты несчастна у своей матери… И притом разве исполняемое тобою ремесло не отвратительно для тебя? Хочешь, чтоб тебе не приходилось больше плакать? Я живу близ ворот св. Римлянина, вместе со старой родственницей, в небольшом домике, скрывающемся код сенью дерев. Скажи мне слово, и ты будешь хозяйкой в этом дому. Моя тетка, Флавия, будет твоей служанкой; я – твоим рабом.

Феодора с удивлением смотрела на Адриана.

– Ты любишь меня? – спросила она.

– Больше жизни!..

Она задумалась, Из куртизанки, то есть любовницы всех сделаться любовницей одного, и кого же? Фигляра? Разве это не значило упасть?

Но этот фигляр был красив и молод. К тому же в его голосе слышалась такая нежность. В первый раз Феодора почувствовала, что у ней есть сердце.

– Что же? – прошептал Адриан.

– Я согласна, – ответила она.– Сегодня вечером вместо того, чтоб идти к матери, я приду к тебе. Но как я найду твое жилище?

– Я провожу тебя. При солнечном закате я буду ждать тебя в садах, близ терм Зевксиппа.

– И ты обещаешь так скрыть меня, что никто не откроет? О! матушка убьет меня в наказание за мое бегство. Отец посмеется над этим; он занят одними своими медведями…

– Клянусь, никто тебя не откроет? Воробей предлагает тебе свое гнездо. Кому придет на ум, что это гнездо служит убежищем голубя?..

Пoзже Феодора говорила своей приятельнице Антонине жене Велизария, что первые три месяца, проведенные ею в гнезде воробья показались ей тремя днями. Как бы низко ни упала женщина, а любовь всегда может возродить ее к новой жизни. Притом же, так как ее падение было не ее ошибкой, а зависело от воли семьи и особенно от нравов общества, Феодоре было легче искупить свое прошлое. Едва только было ей сказано: «Ты должна продавать свои поцелуи, чтобы жить,» – и она повиновалась. И как могло быть иначе? Она не понимала всей презрительности того ремесла, к которому ее приговаривали. Но вот, вместо этих слов: «Будь моею; я покупаю тебя!» она слышит: «Будь моею; я люблю тебя!» И за то, чтобы вознаградить ее за веру в любовь, небо послало ей истинную любовь…

То было правосудие!..

Феодора была счастлива, когда три месяца скрывалась в объятиях своего любовника, в маленьком домике у ворот св. Римлянина. Адриан удалялся только тогда, когда этого требовали его обязанности, всё остальное время он посвящал своей возлюбленной, стараясь обогатить ее ум теми познаниями, которыми обладал он сам, ибо, опять-таки Адриан не был обыкновенным фигляром, шутом, паяцем: он получил образование и даже писал небольшие пьесы для театра.

Он выучил Феодору читать и писать. Это послужило ей на пользу, когда она сделалась императрицей.

Но как ни была она счастлива, она очень подурнела. День ото дня розы на лице ее бледнели; день ото дня лицо ее делалось худощавее, тогда как по странному контрасту талия ее делалась полнее.

При начала четвертого месяца своего пребывания у Адриана, однажды утром, оставшись одна с Флавией, она не без беспокойства рассматривала в зеркале изменение своих черт и чрезвычайное развитие форм; вдруг оказалась удивлена, услыхав за спиной взрыв хохота.

Она обернулась.

– Чему вы смеетесь? – спросила она Флавию.

– Тому, что ты ошибаешься в причине совершенно естественной вещи.

– Совершенно естественной?..

– Без сомнения. Полноте, не беспокойтесь, моя душенька! Ваша свежесть возвратится, ваша талия снова станет тонкой и грациозной. Надо только потерпеть месяцев шесть или семь.

– Шесть или семь месяцев это почему?

– Вы не понимаете? Как… вы не…

– Понимаю! – в свою очередь возразила Феодора и так сухо, что вся веселость старушки сразу пропала.

Да, она поняла, так хорошо поняла, что осталась неподвижной, со сжатыми губами, с устремленным куда-то взглядом. То, что составляет радость супруги, для куртизанки составляет ужас, и куртизанка вдруг проснулась в Феодоре. Она была беременна! беременна!..

Если уже зарождение ребенка так повредило ее красоте, то что станется с нею, когда она будет еще носить этого ребенка шесть или семь месяцев? Что станется с нею, когда она произведет его на свет? Что бы ни говорила Флавия, у Феодоры на этот счет было свое убеждение, если и основанное не на своем опыте, то по крайней мере добытое ею от своих подруг по театру: «быть матерью, всегда чего-нибудь стоит».

Вошел Адриан.

– Что с тобой? – спросил он, при виде бледной и мрачной Феодоры?

Она вздрогнула при виде своего любовника, и сдержала себя.

– Будешь ли ты любить своего сына или дочь, Адриан?.. – спросила она.

Он испустил крик счастья.

– Возможно ли! – воскликнул он.– Ты спрашиваешь меня буду ли я любить моего… нашего ребенка?.. Столько же, как тебя… Ты сомневаешься?

– Нет! – ответила она.

Несчастная желала бы сомневаться; она потребовала бы от него величайшего преступления: избавить ее от материнской ноши.

На щеке ее повисла слеза ярости, стертая Адрианом как слеза радости поцелуем. Бедный Адриан! Тогда как его страсть усиливалась от того, что он считал новой связью с его возлюбленной, она, напротив, содрогалась от этого и чувствовала, что любовь к нему превращалась в глухое отвращение.

Мы говорили, что любовь перерождает самых испорченных женщин; но это нравственное перерождение длится только до тех пор, пока эта женщина расположена к нему своими инстинктами. Возвратите к жизни голодную больную собаку, она за ваши заботы отдаст вам всю свою привязанность; при тех же условиях волк, как бы вы за ним не ухаживали, убежит в лес, и вы будете еще счастливы, если, покидая вас, он не познакомит вас с своими зубами.

Есть много женщин – волчиц; Феодора была одною из этих женщин. Однако, во все время беременности она не выражала своих новых чувств. Она по прежнему была любезна с Адрианом, улыбалась когда он говорил об их ребенка, когда он с любовью шутил над увеличивающейся полнотой ее талий.

– К тебе это очень идет! – говорил он.

– Ты находишь? – возражала она.

Адргаш не был наблюдателен, иначе он ужаснулся бы того огненного взгляда, которым сопровождалась поздравления его любовницы.

За нисколько дней до родов, Феодора узнала от тетки Адриана, что ее мать, Ганна умерла. Флавия считала себя обязанной передать эту новость молодой девушке.

Феодора не пролила ни слезинки, когда узнала, что ее мать перестала существовать. Ей пришла зато в голову успокоительная мысль: «Она больше не будет меня бить!»

Жнут то, что посеют.

Конец беременности наступил в апрельские календы, 15-го числа этого месяца 515 года она родила сына. Опытная бабка, старая Флавия, присутствовала при родах; она первая взяла на руки маленького Иоанна…

Для кормления ребенка была заранее куплена коза.

У Флавии было как будто предчувствие, когда она подала Феодоре ее сына. Обыкновенно в подобном случае взгляд матери освещается бесконечной радостью. Взгляд Феодоры выражал только ужас, почти отвращение…

– Вы не поцелуете его? – прошептала старушка.

– После, после! – нетерпеливо отвечала родильница.

– Оставьте, тетушка, – сказал Адриан.– Наша Феодора, быть может, страдает… Не беспокойте ее.

И он поцеловал своего сына за двоих.

Через две недели, совершенно поправившаяся после родов, Феодора, сидя за своим туалетом, с восторгом убедилась, что старая Флавия не обманула ее обещанием совершенного восстановления ее красоты.

Да она была прекрасна; прекраснее чем прежде. Ее прелести не только не пострадали, а напротив выиграли в своем развитии. Кожа ее имела более блеска; её формы, не утратив нежности, стали полнее…

Окно комнаты, в которой она одевалась, выходило в сад. В этом саду посреди зеленого луга, ребенок под надзором Флавии, пил жизнь из сосцов своей рогатой кормилицы.

Адриан, сидя в некотором отдалении, е умилением смотрел на эту картину.

– Феодора!  – весело вскричал он.– Феодора! взгляни: он сердится! – И в самом деле, без сомнения, недовольный тем, что она позволила себе быстрым движением прервать его завтрак, своими крохотными ручонками мальчуган бил козу. – Мы и родимся-то неблагодарными.

Феодора не пошевельнулась; в эту минуту она причесывалась. Ея черные волосы восхитительно разделенные на две половины, возвышались и удерживались золотой шпилькой. Только окончив это занятие, и окончив тщательнее обыкновенного, она наклонилась в окно, но для того, чтоб знаком позвать своего любовника.

Он прибежал.

– Ты хочешь что то сказать мне?

– Да.

– Что же?

– Я хочу сказать, что я ухожу.

– Как! Ты уходишь?

– Да, ухожу… Я оставляю тебя. Мне кажется, я -выражаюсь понятно. Я не люблю тебя больше, Адриан, и оставляю.

Она подала ему руку; он не взял ее. Он был уничтожен, разбит!..

И было от чего.

– Так будет! – продолжала она, сопровождая эти слова жестом, который выражал: «я не задерживаю тебя.»

И она прошла мимо.

Но Андриан пришел в себя; он бросился между любовницей и дверью и вскричал:

– Это невозможно! Это сон! Ты покидаешь меня, Феодора? Ты меня больше не любишь, говоришь ты? За что же ты разлюбила меня?

Она пожала плечами.

– Наконец. продолжал он, задыхающимся голо– сом,– должна же быть какая-нибудь причина разлуки. Что я тебе сделал?.. Несчастлива ты здесь? Не причинил ли я тебе невольно какой-нибудь печали? Ах! Я сошел с ума!.. Ты смеешься, Феодора!.. Тебе покинуть меня! Я не верю тебе!.. А наш ребенок!.. ведь ты не рассчитываешь же, что я отдам тебе нашего ребенка!.. Он также принадлежит мне, как и тебе!..

– Он принадлежит одним вам!

– Что ты сказала?

– Я говорю, что отдаю вам нашего ребенка… Что вам еще от меня нужно?

Адриан стоял перед Феодорой, с лицом искаженным горем. При последних словах своей возлюбленной, он отступил на шаг; в его глазах высохли слезы.

– А! – сказал он.– Вам не нужно вашего ребенка!

– Нет, – ответила она.– И так как следует вам сказать все, потому что вы не понимаете,– этот ребенок и есть причина того, почему я вас теперь ненавижу… он же – причина того, что я возненавидела вас с той самой минуты, как он зародился в моих внутренностях!.. Разве я создана для того, чтоб быть матерью? Когда вы говорили мне о любви, разве вы говорили мне о детях? Всякому свое назначение. Мое – нравиться.

– Да, – медленно подтвердил Адриан,– нравиться… и умереть в грязи…

Феодора подняла свое чело, покрытое яркой краской.

– Ты мог осмелиться оскорбить меня, фигляр! – сказала она. – Но если я должна умереть в грязи, в чем я жила с тобой? Пусти!

– О! я больше вас не удерживаю, – сказал Адриан.

Он отошел от двери. Феодора твердым шагом прошла через сад и вышла, не кинув в последний раз взгляда на своего ребенка.

Она прямо направилась к родительскому дому.

Но вот уже нисколько месяцев Аккаций пребывал не на земле, а под землею. Один из его воспитанников, белый медведь, привезенный недавно, умертвил его.

Смерть отца на пять минут огорчила Феодору. Правда, он ни разу не поцеловал ее, но также ни разу он ее и не ударил.

Оставались сестры.

Но Анастасия и Комитона не любили Феодору, которая была гораздо моложе и красивее их; они, по-видимому, не очень обрадовались её появлению.

– Будьте спокойны! – сказала им Феодора, которая не обольщала себя на этот случай.– Я рассчитываю остаться у вас не на долго.

Случай исполнил её надежду.

Когда три сестры-куртизанки, собравшись на галерее толковали о смерти их отца,– надо же о чем-нибудь толковать!– некто Гецебол, правитель части малой Азии, явился к ним. Готовясь оставить Константинополь, куда он был призван для отдачи отчета императору, Гецебол хотел выбрать себе по вкусу любовницу. Кажется, в его наместничестве таких вещей недостовало. Накануне, в цирке, он заметил Анастасию и явился сделать ей предложение проследовать за ним в Никею.

По всему вероятию Анастасия охотно согласилась бы на желание Гецебола, если б он его выразил… Но он не выразил его, и вот почему.

Когда предшествуемый целой толпой слуг и невольников, он проник в галерею, в которой блистали Анастасиея, Комитона и Феодора, то отыскивая глазами ту, которая вчера его пленила, он довольно сильно стукнулся коленом об ящик, стоявший по средине комнаты, из чего произошло, что не поддержи его во время один из слуг, то хотя он и был правителем четырех провинций, ему пришлось бы, как простому смертному хлопнуться.

Восклицание ужаса и взрыв смеха приветствовали этот странный вход.

Восклицание ужаса принадлежало Анастасии и Комитоне, смех – Феодоре.

Несколько смущенный своим приключением, Гецебол тотчас пришел в себя. Между тем, в качестве вельможи, и так как он был очень тщеславен, он почувствовал себя оскорбленным смехом женщины, и направившись с распущенным хохлом, подобно индийскому петуху, к младшей дочери Ганны, он, задыхаясь, сказал.

– Ты знаешь, кто я?

– Если б ты был сам император, ? ответила Феодора,– все-таки ты расквасил бы себе нос, а я бы не меньше смеялась. Разве смех, по-твоему, – преступление.

Гецебол закусил губы. Сердиться ему или не сердиться? Эта куртизанка была очень дерзка, но в тоже время,– прелестна!.. Во сто раз прелестнее Анастасии.

– У тебя веселый характер, моя милая! Как тебя зовут?

– Феодора.

– Ну, Феодора, по моему мнению,– смех не преступление; напротив, я сам очень люблю веселых людей. Я их так сильно люблю, что если ты согласна, я возьму тебя с собою во Фригию.

– Вы берете меня с собой? Но мне также необходимо, в свою очередь, узнать кто ты, чтоб размыслить, ехать ли с тобою.

– Это справедливо. Меня зовут Гецеболом. Я правитель Фригии, Битимии, Лидии и Эонии. Я живу во дворце в Никее, и имею другой.

– А я где буду жить?

– В моих дворцах, вместе со мною, моя милая!..

Феодора подумала с минуту. Гецебол был не молод и не красив, не смотря на свой парик с длинными темно-русыми локонами.

Но он был правителем Фригии, Битинии, Лидии и Эонии.

Но он обладал дворцами.

Кроме того его предложение вызвало жалостную гримасу у Комитоны и Анастасии, главное ? у Анастасш, которая видела, как добыча проскользнула у ней между пальцев.

И если приятно для женщины уязвить соперницу, то еще приятнее, когда эта соперница ? родная сестра.

– Едем! ? сказала Феодора.

– Едем!? повторил обрадованный Гецебол.

В тот же вечер, новая чета, отправившись из Бoсфopa, направилась в Никомидийский залив; на другой день они вышли на берег в Битинии и следуя по Римской дороге, достигли берегов Сангария, где позже император Юстиниан построил мост, бывши! чудом века,– мост Софона.

Но Феодора не подозревала тогда, что она возвратится в эту страну вместе с императором, своим супругом. В этот час, рядом с любовником, в тележке, везомой мулами и сопровождаемой солдатами и невольниками, побежденная жаром, она, подобно этому любовнику, засыпала. Она не спала; она была погружена в дремоту и с полузакрытыми глазами строила план поведения. Она согласилась быть любовницей Гецебола; но в глубине души радовалась ли она этому? Нет. Молодая и хорошенькая женщина никогда не радуется тому, что принадлежит старику.

Сквозь сеть своих ресниц, рассматривая морщинистое, дряблое лицо наместника, она невольно припоминала прекрасную голову Адриана. «Как, говорила она самой себе, – я буду вынуждена выносить ласки этой старой обезьяны! принуждена притворяться, что люблю его! Притворяться? – да. С виду я буду его любовницей, но на самом деле… Мы посмотрим.

Феодора достигла Никеи в не очень благоприятном для Гецебола расположении духа. Тем не менее должно полагать, что из самого расчета, она нашла полезным отказаться от своей сосредоточенной суровости, ибо вскоре, ослепленный её благодарной нежностью, старик облек свою любовницу безграничным могуществом. Она злоупотребляла им. Бросая золото горстями, она каждую неделю давала праздник или во дворце, или в театре. Каждый день она покупала новые наряды; её ящики были наполнены материями Персии и Китая, её ларчики – драгоценными каменьями, её конюшни– кровными лошадьми, её портики– невольниками. Чтоб удовлетворить прихотям своей любовницы Гецебол опустошил свои ларцы, затем ограбил жителей вверенных ему провинций, на которых наложил чрезвычайные налоги. Сначала начался ропот, потом раздались крики… Правитель мало заботился об этих криках, лишь бы платили… Но шум достиг Константинополя; император отправил в Никею консула, Кефегия с поручением проучить Гецебола и при случае и наказать.

Кефегий был добряк, имевший некоторую привязанность к Гецеболу, с которым он некогда победил болгар; он нашел его за столом с Феодорой…

– Кефегий! – вскричал Гецебол. – Какой ветер занес вас? Полагаю, вы не обедали? Рабы, скорее прибор его светлости…

– Извините, дорогой друг, – возразил Кефегий,– я с удовольствием сейчас пообедаю с вами; но прежде я должен бы сказать вам наедине несколько слов.

– Наедине?..

– Да, по повелению его величества императора.

Гецебол побледнел.

– Феодора, мы сейчас к тебе придем, – сказал он, вставая.

И немедленно он увел Кефегия. Тот не замедлил с объяснением дела.

– Дорогой Гецебол, – начал он,– его величество не доволен вами.

– О!

– Позвольте! Между нами, его милость имеет серьезные причины быть недовольным. Вы разоряете страну для увеселения женщины…

– Но…

– Но, опять таки между нами, вам известно, мой уважаемый друг, что Анастасий, который сама доброта, когда ему подчиняются, становится свирепым, если заметит, что ему сопротивляются. Итак, выбирайте, я имею полномочия: или вы прогоните немедленно эту женщину…

– Прогнать Феодору? Никогда!..

– Позвольте мне продолжать, прошу вас. Или вы немедленно прогоните вашу любовницу… и ваши… глупости будут забыты… или приготовьтесь умереть…

– Умереть?

– Умереть сегодня же. Прочтите этот пергамент. В нём сказано: Приказ повиноваться консулу Кефегию, как самому мне,– подписал Октавий, с приложением его печати. Полноте, Гецебол, вы не заставите старого товарища прибегнуть относительно вас к жестоким крайностям. И согласитесь, что простое подобие сопротивления было бы новым безумством с вашей стороны. Вы поймете, что я принял свои предосторожности. Я взял с собою нескольких гуляк, которые позаботятся о ваших фригийских солдатах не больше, чем о мухах… Взгляните!..

Из открытого окна консул показал правителю сотню сагонтинских солдат, построенных как на битву перед его дворцом.

Внезапная борьба поднялась в его душе. Как? За свою безумную страсть к женщине, он должен умереть? Но что особенного в этой женщине, чего бы не было в другой?.. Ничего!..

– Вы правы, Кефегий, – сказал он, – я был безумен… Но я излечился и докажу вам… Пойдемте!

И, войдя под руку со своим другом в залу, где Феодора, сидя на кресле из черного дерева, спокойно продолжала обедать.

– Презренная! – вскричал старик громовым голосом, протягивая руку по направлению к своей любовнице.– Презренная! сию минуту вон из этого дворца, в который ты никогда не должна бы входить! Я тебя прогоняю? Слышишь ли? прогоняю!.. И чтоб завтра же тебя не было в этой стране, которую ты разорила своим недостойным мотовством, или, так же верно, что я называюсь Гецеболом, и что люблю и уважаю нашего великодушного императора, могущественного Анастасия, я тебя заставлю погибнуть под плетьми.

Феодора встала в то время, когда правитель обратился к ней с этой обвинительной речью, но встала не спеша и без всякого смущения. Если б не легкий румянец на щеках и почти незаметное дрожание губ,– сказали бы, что это ругательство, такое грубое по форме, было принято ею за любезность.

Также хладнокровно она дошла до двери, которую отворил пред нею один из служителей, в последний раз служивший ей. На пороге этой двери, обернувшись, она окинула старика презрительным взглядомъ:

– Подлец! – сказала она.

Гецебол задрожал… Он хотел говорить… Его язык прилип к гортани…

– Оставьте, – сказал Кефегий, – великодушно поспешив на помощь своему другу,– разве вы не знаете, что такое гнев женщины!

– Подлец! – повторила Феодора.

И она вышла.

Вечером она покинула Никею.

То было справедливое возмездие! Феодора постыдно оставила молодого и прекрасного любовника; старый и гадкий любовник постыдно прогнал ее. Она не стоила того, чтоб жалеть ее.

Что сталось с ней после того, как она оставила Фригию? Мы не могли открыть, не смотря на все наши розыски. С 517 года – эпохи, в которую она была любовницей Гецебола, до 528-го года – начала сношений с Юстинианом,– история молчит о Феодоре. В каких различных странах  в течение девяти лет раскидывала она свой шатер куртизанки? Мы не знаем, но  можем сказать, что она умела избирать себе жилища, ибо когда в 525 году, мы встречаем ее в Константинополе, на ипподроме Феодосия, ее одежды были усыпаны  бриллиантами.

Прокопий, греческий историк, её современник, рассказывает, что когда она появилась на ипподроме, – вся толпа испустила крик восторга.

В 525 году на Востоке царствовал уже не Анастасий; тот уже умер; ему наследовал Иустин Первый.

У Иустина был племянник Юстиниан, которого он любил как сына, которого он осыпал почестями и богатством, с которым он советовался обо всем, что касалось управления государством, – так что в последние годы его царствования, не он, а его племянник был настоящим императором. Этот Юстиниан присутствовал на ристалище на ипподроме Феодосия, в тот день, о котором мы говорим; как все прочие и он видел Феодору; как все и он нашел ее удивительно прекрасною.

Но как ни было сильно впечатление произведенное на него куртизанкой, оно, без сомнения, вскоре исчезло бы, если б не одно необыкновенное и неожиданное происшествие… Прошло уже около получаса, как Феодора сидела против императорской ложи на первой скамье: первый забег уже кончился, не произведя большего интереса; готовился второй, заранее приветствуемый народом; на этот раз готовилась произойти борьба между двумя соперниками, одинаково искусными, одинаково известными: Красными и Белыми. На этот раз Феодора наклонилась со вниманием. Въехали восемь колесниц. Тридцать две лошади, пущенные своими возницами, еще возбужденные звуком труб и цимбалов подняли в воздухе целую тучу песку, посыпанного голубой и пурпуровой пудрой. В дни великих торжеств арена ипподрома румянилась, как кокетка.

Феодора встала совершенно прямо, как будто наэлектризованная зрелищем.

– За Красных! – вскричала она в ту минуту, когда восемь колесниц неслись мимо нее, и в тоже время она сняла с своей шеи роскошное рубиновое колье и бросила его на арену.

Красные выиграли. Красный возница первый достиг цели. Победитель возвращался к тому месту, на котором лежало колье; он соскочил на землю, поднял драгоценность, поднес сначала к своим губам, лишь том, наклонившись, не без достоинства, сказал:

– Благодарность красоте!

Раздался гром рукоплесканий в честь Феодоры и возницы.

Этим еще не кончилось. Всегда, во всех странах, толпа склонна к преувеличению. Колье Феодоры стоило от двух до трех сот золотых су; повсюду, особенно на ипподроме, повторяли, что оно стоит от пяти до шести тысяч. Королевский подарок!

Случайно или с намерением, но удар был нанесен.

– Лентилий, – сказал Юстиниан одному из своих товарищей, римскому всаднику, который исполнял при нем, вследствие тесной дружбы, обязанности любезного любовника,– ты узнаешь, кто эта женщина, такая прекрасная, так великолепно бросающая бриллианты возницам.

Лентилий наклонился. Для него слушать – значило повиноваться. В тот же вечер он привел Феодору к Юстиниану в императорский дворец.

Через шесть месяцев, Юстиниан просил своего дядю уничтожить древний закон, запрещавши сенатору жениться на актрисе или проститутке, чтоб жениться на Феодоре.

И так как сам он был женат на наложнице – Евфимии невольнице,– то, чтоб сделать приятное племяннику Иустин одним росчерком пера уничтожил благородный и уважаемый закон.

Каким образом, в шесть месяцев Феодора достигла того, что принудила Юстиниана не то что возвысить ее до себя, но унизиться до нее? Открытие этой тайны для нас недоступно.

Однако, должно сказать, что не одним только поощрением его чувственности прежняя любовница Адриана достигла господства над Юстинианом. Он был слишком силен, чтоб подчиниться такому грубому влиянию. Влюбленная и прекрасная и только прекрасная и влюбленная, Феодора никогда не сделалась бы его женой. Но она была умна; она умела читать в его душе, и прочитав, имела на столько таланта, что стала его поверенной и советницей.

Нельзя вообразить, какое могущество заключается в двух существах разных полов, соединенных любовью и гордостью. Юстиниан мечтал о троне и имел надежду получить его после дяди; между тем народ и армия не скрывали своей симпатии к Виталию, внуку знаменитого полководца Аскара, самому бывшему знаменитым военачальником. Виталий был препятствием для Юстиниана; и поэтому Юстиниан ненавидеть его и не скрывал этого.

– Показывать своему врагу, что ненавидишь его,– – ошибка! – говорила Феодора Юстиниану,– громадная ошибка, предупреждающая о том, чтоб остерегаться врага, а если он на столько глуп, что не остережется, и с ним случайно произойдет несчастье, то общественное мнение обвинит вас. Позволите ли вы мне, мой друг, восстановить приличный порядок вещей?

– Делайте! – ответил Юстиниан.

Этот разговор произошел немного ранее свадьбы Феодоры и Юстиниана. На другой день брака на большой обед у императора был приглашен Виталий. Феодора употребила столько любезности, столько грации, что полководец был восхищен. То было честное и правдивое сердце; жена ему улыбалась; сам муж казалось сознал несправедливость своей вражды; он позволил вести себя по покатости, по которой его вели. Через несколько дней он был принят Юстинианом; в течение месяца трое новых друзей не раздавались.

Но однажды вечером, после прогулки по морю, во время которой Феодора и Юстиниан необыкновенно ласкали его, Виталий был изменнически поражен в спину убийцей, оставшимся неизвестным.

Какое несчастье! этот добрый Виталий!.. Феодора и Юстиниан не имели достаточно слез, узнав эту гибельную новость.

То были крокодиловы слезы, которыми народ не был обманут. Но Иустин признал их невинными. Старый император слабел с каждым днем. В 526 году, Антиохия была почти совершенно разрушена землетрясением, Иустин был настолько огорчен этим несчастьем, что надел вретище и заперся на три месяца в своем дворце, чтобы рыдать и молиться.

На следующий год, в апрельские календы, с согласия сената, он сделал своего племянника Цезарем и соправителем.

Четыре месяца позже, – в августовские календы 527 г. – соправитель царствовал один. Иустин более не существовал.

Прежде, чем обратимся к частной жизни Феодоры, императрицы, мы быстро набросаем очерки её главных поступков.

Для куртизанки Феодора недурно играла роль императрицы, в политическом отношении.

Умирая, Иустин оставил греческую империю, слабые останки римского могущества, в самом жалком состоянии. Со всех сторон ей угрожали враги: вандалы в Африке, персы в Азии, готы в Италии. Вскоре Константинополь, а с ним вместе вся империя должна была сделаться добычей варваров.

По совету Феодоры, первой заботой Юстиниана было поставить в главе войска одного из прежних своих стражей, сделавшегося впоследствии одним из его офицеров, подобно ему, рожденного в хижине, во Фракии. Этого офицера звали Велисарием; он был величественного роста; сила его равнялась его мужеству; ум его был жив; взгляд верен и быстр. То была трудная задача, которую возложил на него Юстиниан: сохранить восточную и западную империи. Велисарий показал себя достойным этого назначения.

Победы Велисария были бесчисленны и блестящи: он несколько раз разбивал персов в Сирии, вандалов в Африке, царя которых привел пленником в Константинополь. В Италии он победил готов, и прислал ключи от Рима византийскому императору.

Велисарий одержал столько же побед, сколько давал сражений. С 527 г. когда Юстиниан вступил на трон, до 558 года, т. е. в течение тридцать одного года ни сердце, ни рука Велисария не ослабевали.

Велисарий, по истине, был провидением Юстиниана и Феодоры и они были бы должны вознаградить его по царски за столько великих услуг. Но… мы дальше будем говорить о том, как он был вознагражден.

В этой главе мы упомянем о тех громадных работах, которые но совету его жены и по примеру Константина были исполнены Юстинианом.

«Не было ни одной провинции, – говорит Прокопий, – в которой бы он не построил города, крепости или, до крайней мере, дворца».

Таким образом на том месте, где был храм, посвященный Константином Божественной мудрости, уничтоженный пожаром, Юстиниан построил храм Св. Софии, для украшения которого он приказал забрать все самое драгоценное из древних языческих храмов.

Та же Феодора, после того как вступила на императорский трон, выказывая великую любовь к религии, заставила Юстиниана обессмертить его имя благочестивыми постройками; и она же, мечтая об его славе, посоветовала ему привести в порядок законы, которые известны до настоящего времени, под именем Юстинианова кодекса и послужили источником для многих европейских законодательств. Теперь, когда мы сказали о сделанном Феодорой добре, нам еще остается сказать о том, что она сделала злого. Увы! этот рассказ будет длиннее первого.

Да, из гордости Феодора желала, чтоб государь, с которым она разделяла трон, был величайшим государем во всем мире и с этой целью она призывала его к великим деяниям.

Но, странная аномалия! – Человек имя которого она желала прославить во всей Вселенной, – этого человека она, его жена, не боялась бесчестить, каждый день предаваясь самому возмутительному бесчинству.

Юстиниан и Феодора

Знал ли Юстиниан о развратном поведении Феодоры? Как же он мог не знать об этом? Феодора центром своего распутства избрала самый императорский дворец. Опять-таки то было в нравах той эпохи; Юстиниан был человек той эпохи: он видел и избегать видеть. К тому же, быть может, он говорил самому себе, что разумнее не возмущаться тем злом, которое впервые произведено не нами. Он заведомо знал, что женился на куртизанке. Мог ли он требовать, чтоб эта куртизанка, под пурпуром, отказалась от своих наклонностей, вкуса, инстинктов?

У Феодоры были три подруги в наслаждениях: Клизотала, Изидора и Македония, но самым дорогим её другом была Антонина, жена Велисария, ибо Велисарий также был женат на куртизанке. Что сделал господин, то и слуге его дозволительно сделать.

Подобно Феодоре, Антонина бывала иногда в театре одной из застольниц проституционного портика. Однажды, возвратясь из путешествия, Велисарий пришел в ярость при рассказе о некоторых приключениях, в которых Антонина была героиней и его первым движением было бросить ее в тюрьму. Но такая строгость была вовсе не в расчете Феодоры; ей не нравилось, что полководец давал пример императору, наказывая жену легкого поведения. Императрица призвала Велиcapия и пригласила его немедленно примириться с Антониной. Велисарий повиновался, во-первых, потому что, не смотря на её ветреность, он обожал свою жену; во вторых, она была для него великой помощью у императрицы в том случае, когда император, чувствовал потребность отплатить неблагодарностью за его услуги.

Да, Феодора полновластно царила над Императором! И несчастие тому, кто омрачал это могущество! Вот один из тысячи примеров:

По возвращении из одного путешествия в Лидию императрица встретила во дворце, в качестве секретаря, молодого римлянина, по имени Корнелий, которым Юстиниан был, по-видимому, очарован.

– Этот Корнелий прелестен! – повторял каждую минуту Юстиниан.– Он мил, образован, умен, любезен! Благодаря ему, каюсь, дорогая Феодора, я почти позабыл о вашем отсутствии.

– Право? – возразила императрица – Я в восхищении от того, что ваше величество мне открыли! Корнелий нравится вам, и без сомнения и нам понравится.

Лучезарный Корнелий поклонился. Он не сомневался в своем счастье. Государь и государыня одинаково удостаивали его вниманием.

Но вечером, когда он прогуливался в садах, его нечаянно окружила стража и потребовала, чтоб он следовал за нею. И так как Корнелий отказывался, так как он сопротивлялся, стража схватила его, связала и унесла неизвестно куда.

На другой день, в тот час когда Юстиниан имел обыкновение работать с Корнелием, он был удивлен, не видя своего секретаря. Он приказывал отыскать его, когда вошла Феодора,

– Совершенно бесполезно отыскивать Корнелия, – холодно сказала она, – его не найдут.

– Почему? – спросил император.

– Потому что он в тюрьме.

– Полно! Что такое он сделал, чтоб быть заключенным в тюрьму?

Феодора улыбнулась своей нехорошей улыбкой, и наклоняясь к императору, сказала ему:

– Я не люблю тех, которые заставляют позабывать меня.

Император тихо пожал плечами.

– Ревнивица! – сказал он.

И больше ничего. Никогда более не было между супругами разговора о прелестном Kopнелии.

Феодора была неумолима и свой ненависти, – а не много было нужно, чтоб заслужить ее;– однако, смотря по степени, она выражала ее различными способами.

Она приказала устроить под землей, в основании своего летнего дворца, темницы в который никогда не проникал луч света.

Там-то люди, которые стесняли ее или просто ей не нравились, отправлялись на тот свет.

Там-то Корнелий, – этот тростник, осмелившийся бороться с дубом, – страдал и умер.

Тех же, на которых она имела право жаловаться, – тех умерщвляли тотчас же.

Орудие этих сокращенных экзекуций звали Андрамитисом. То был черный евнух, колоссального роста и весьма благообразный. Феодора привезла его в одно из своих таинственных странствований. В Константинополе говорили потихоньку, что то был демон, которого она купила у одного египетского мага. Во всяком случай Андрамитис любил только Феодору и повиновался только ей. Даже сам император не имел власти заставить сделать Андрамитиса одно движение, если императрица не позволяла ему.

Этот Андрамитис одним ударом убил Виталия. Он всегда наносил только один удар и не спереди как лев, а сзади как тигр, – тот же Андрамитис через нисколько недель по возвращении Феодоры в свой родной город освободил ее от одного воспоминания в белокуром парике. Персы напали в то время на Бити-нию; бежав от персов, Гецебол отправился в Константинополь, на площади Константинополя носилки экс-наместника встретились с носилками Феодоры. У знал ли или не узнал Гецебол свою бывшую любовницу, во всяком случае он благоразумно не дал ничего заметить: но его прежняя любовница узнала его и отдала приказание Андрамитису.

На другое утро Гецебола нашли зарезанным в постели.

Сделавшись императрицей и оставшись куртизанкой, Феодора усложнила роль Андромитиса, как исполнителя её мести, другими не менее важными и не менее гнусными занятиями.

Императорская чета – Юстиниан и Феодора

Когда-то существовала в Париже Нельская башня, на берегу Сены; те, кто входил в эту башню пропадали бесследно; их уносила река. Но Маргарита Бургонская и её сестры Жанна и Бланка были жалкими подражательницами Феодоры и её достойных подруг – Македонии, Изидоры, Клизоталы и Антонины. И притом в Константинополе эти слишком эротические знатные дамы не заманивали сами, подобно обитательницам Нельской башни, проходящих: для этого у них были особые женщины. Что касается остального, то в императорском дворце древней Византии, также как позже в Нельской башне, после окончания оргий, те, которые служили для ненасытного сладострастия, исчезали…

И это исчезновение состояло в обязанностях Андрамитиса.

В глубине сладострастно отделанной залы, в которой несчастные молодые люди, жертвы ненасытной страсти этих обжор в продолжении целой ночи были опьяняемы поцелуями и вином, услаждаемы изысканными кушаньями и безумными ласками, – была скрытая под небесно-голубого цвета материей, дверь, окрашенная красной краской – цветом крови…

Феодора и её собеседницы уходили, говоря им, без содрогания: «до свиданья!» Гнусная ложь! они знали, что никогда более их не увидят. – Феодора и её подруги удалялись; к влюбленным являлся Андрамитис и приглашал их следовать за собою.

Они безбоязненно шли за ним.

Андрамитис направлялся к красной двери, от которой только он один имел ключ и отпирал ее. Тогда, сделав знак молодым людям идти впереди его он пропускал их в большой коридор, в конце которого виднелась лестница; без сомнения ведшая к потаенному выходу, который выведет их из дворца.

Но на середине прохода, они не замечали, что красная дверь за ними запиралась, в тоже время им показалось, что пол под ними обрушивается. Один крик ужаса вылетал из пяти грудей… потом наступало молчание… гробовое молчание. Пол становился на прежнее место, скрывая тела несчастных, растерзанных во время падения об острые крючья и ножи, и эти куски падали на дно колодца, в котором в час прилива Босфор обновлял воду и смывал кровавые пятна.

Эта машина была гораздо удобнее мешка Маргариты Бургундской. Из мешка выходят; пример Бюридан. Никто не мог выйти, иначе как в кусках, из убежища Феодоры.

Между тем, время насмехалось над смешными претензиями Феодоры, доказывая день ото дня, что она создана из той же глины, как и последний из её подданных. Тщетно она напрягала усилия в бесконечно мелочных заботах о самой себе, проводя каждое утро от пяти до шести часов в бане, плотно потом завтракая и долго потом отдыхая; с каждым днем она замечала как увядала её красота. Вид первой морщины произвел в ней глупую ярость против природы и сделал ее, если только это было возможно еще более гнусной и более злобной. К её природным порокам присоединились другие. Она была надменна и распутна; она стала недоверчива и жадна. Доселе она расточала золото, теперь она начала его поглощать и брала его всюду.

Чтоб вырвать признание в воображаемых преступлениях у людей, состоянием которых она намеревалась завладеть, она изобрела особые пытки. Вот что почти всегда было результатом этого изобретения. Пытаемому, который был привязан к скамье и как должно скован, стягивали голову бычачьей жилой, так что вены на лбу его вздувались, чуть не лопаясь, и его глаза готовились выскочить из орбит. Опьянелый от боли, он испускал пену, выл, рычал… И он признавался…

Всего прискорбнее было то, что злоупотребляя своей властью над Юстинианом, Феодора, и его увлекала по пути беззаконий… Он не был кровожаден, – но стал таким… Он любил народ, из которого вышел, – и разорил его; он имел уважение к славе, благодарность к оказанным услугам – и растоптал под ногами эту благодарность и уважение…

Велисарий, как известно, в течении тридцати лет был оплотом империи, в 558 г., уже старик, знаменитый полководец, как будто помолодел, пойдя против гуннов, рассыпавшихся по Италии. Через три года, подстрекаемый Феодорой, Юстиниан, упрекая Велиcapия за то, что он хотел занять трон, лишил его всех почестей, приказал выколоть ему глаза и заключил в башню на берегу моря, которую и доныне называют башней Велисария.

Из окна своей темницы, из которого спускался на веревке мешок, старый полководец кричал прохожим: «Дайте же один обол старому Велисарию, у которого зависть выколола глаза».

Антонина, жена Велисария, в преклонных летах, сохранила роскошные черные волосы… Напротив волосы Феодоры падали и седели, что заставило ее употреблять золотую пудру. Из зависти, из ревности к волосам своей подруги Феодора обвинила Велисария в заговоре против Юстиниана.

Весьма остроумное средство, посредством мучений мужа заставить поредеть волосы жены. О! Феодора была искусна в изобретениях.

Мы приближаемся к развязке истории Феодоры; но прежде, чем мы скажем как умерла эта коронованная блудница, – в своей постели как честная мать семейства, – мы передадим одно приключение, которое, как мы полагаем, немало способствовало тому, чтобы поддержать в ней до самого последнего вздоха её кровожадность.

Это было в 542 году; Антонина была с Велисарием в Италии; вследствие различных причин, о которых не стоит говорить, императрица, охладев к остальным трем своим подругам, несколько дней уже не принимала их к себе.

Но отказавшись неожиданно от оргий, Феодора не отказалась от наслаждений. Каждый вечер, по обыкновению ей приводили любовника.– Однако, не смотря на то, что она была одна, по утру, когда, покидая его, она иронически говорила ему: «до свиданья!» этот любовник одной ночи уходил из дворца в красную дверь.

Ничто не изменилось в привычках минотавра, разве только одно, что он пожирал четырьмя жертвами менее.

В этот вечер Феодора вошла беспокойная в свои апартаменты. Император страдал, очень страдал; он едва пообедал и, покинув стол, бросился на постель, не смотря на просьбы императрицы, отказавшись принять медика.

Что такое случилось с его величеством?

Ах! Феодора не скрывала от самой себя: что когда его величество будет в земле, она, императрица, рискует окончить свои дни в монастыре, основанном ею для известного достаточно распространенного класса женщин, называвшегося «монастырем покаяния». Наверное ее не оставили бы на троне: у ней так мною врагов!

Опустив голову, в глубокой думе, Феодора сидела в комнате рядом с той, в которой она ожидала любовников.

Прошло десять минут, и она не слыхала никакого сигнала, которым обыкновенно предупреждали ее о приходе любовника…

Легкий шум вывел ее из задумчивости, она подняла голову…

Перед ней стоял коленопреклоненный юноша, красота которого сразу поразила императрицу.

Не отдавая себе отчета, ей казалось, что она когда то, где то видала эту прекрасную фигуру. Но при настоящем расположении ума, ей было неприятно, что этот любовник, как ни был он красив, предупредил ту минуту, в которую было дозволено ему к ней явиться.

Она нахмурила брови и отрывисто сказала:

– Что тебе надо? Кто звал тебя?

– Простите меня, государыня, – отвечал молодой чело– век, по-видимому, не смущенный этим приемом, и не оставляя своего почтительного положения,– простите мое нетерпение, которое могло заставить меня сделать непристойность… Но… не правда ли, вы императрица?

– Да. Потом?

– О! я не сомневался в этом! Вы именно такая, какой представляет вас этот портрет, на память нарисованный моим отцом и отданный им мне в самую минуту смерти, когда он открыл мне тайну моего рождения.

– Тайну твоего рождения? Мой портрет нарисованный им на память… как же звали твоего отца?…

– Его звали Адрианом, меня зовут Иоанном…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.