Маркиза де Помпадур
Маркиза де Помпадур
Хотите знать как отзывается, так называемый Исторический диксионер 1778 года об этой куртизанке, которая стоила Франции тридцать шесть миллионов?
«Жанна Антуанета Пуассон была дочерью финансиста, и с раннего возраста отличалась прелестью лица и грациозностью ума. Она была замужем за г-м д’Этиолем когда заступила при Людовике XV место г-жи де Шатору. Она была сделана маркизой де Помпадур в 1745 г. и пользовалась большим кредитом, употребляемым ею для того, чтобы покровительствовать искусствам, которым она училась с самого детства. Многие литераторы и артисты обязаны ей своими пансионами или кастами. Она составила один из лучших кабинетов книг, живописи и редкостей в Париже. Она умерла в 1764 году 44-х лет. После ее смерти были опубликованы: 1-е ее Мемуары; в этой книге, написанной по тем идеям, которые имел о ней простой народ, – она является властительницей мира и войны; двигательницей благосклонности или немилости министров и вельмож; люди образованные знают что эти идеи ложны, и что ее могущество не было абсолютным; 2-е письма, написанные гораздо лучше мемуаров, но также подложные. Автор писем изобразил ее однако довольно естественно, – преданной друзьям, великодушной с людьми, которые того заслуживали, скучающей и несчастной на высоте величия.»
Все это глубокая ложь, извинительная только потому, что в эпоху, когда она была написана, правды писать не позволялось.
Антуанета Пуассон была самым презренным и отвратительным существом, таково наше убеждение, основанное на том, что вся жизнь этой женщины доказывает отсутствие у нее души. Сравните ее историю с историей Дю Барри… Дю Барри по крайней мере любила; Помпадур, напротив повиновалась всегда только честолюбию…
* * *
Заболев в 1744 году в Меце болезнью, которую находили смертельной, Людовик XV отказался от своих заблуждений в лоне церкви, представленной в лице аббата Фитц-Джемса, епископа Суассонского, его главного каппелана. «Если я избавлюсь, говорил он, плача, – я клянусь быть в будущем примером благоразумия и добродетели. Счастье народа и королевы отныне будут главными моими заботами.»
И в доказательство искренности своей клятвы, король изгнал свою последнюю любовницу, сопровождавшую армию. Сам Ришелье, его спальный лакей, – сам герцог Ришелье был отдан в жертву ужаса короля: ему было приказано отправиться в свои поместья.
Но Людовик XV выздоровел от гнилой лихорадки; Людовик XV возвратился в Версаль, – при восторженных восклицаниях народа, который во все продолжение его болезни не переставал молить за него Бога… и презрев свои торжественные обеты, он первой заботой счел призвание Ришелье и герцогини Шатору. Ришелье: поспешил вернуться… Но герцогиня не явилась: она умерла. По этому поводу говорили даже о яде; обвиняли Морена и д’Аржансона. Это клевета. Но Шатору не видала больше Людовика XV.
* * *
Сто придворных дам спорили о чести заместить герцогиню Шатору. Но там где есть много конкурентов, выбор затруднителен.
Как бабочка посреди розовых кустов, король перелетал от одной красавицы к другой. Эти дамы рвали на себе волосы.
Старания множества женщин на великолепном бале, бывшем в честь их Высочеств, дофина и ннфанты его супруги в старом здании Парижской Ратуши, не имели успеха. На этот праздник был приглашен весь двор, и самое изысканное городское общество. Превот особенно старался собрать перед глазами короля самых прелестных женщин столицы и уверяли, что между ними были простолюдинки, конторщицы их улицы Сент Оноре и даже Сент Дени, одетые во взятые напрокат платья или в оперные костюмы. Никогда глазам не представлялось более странного и разнообразного смешения костюмов… Тут были турки, китайцы, цыгане, зефиры, амуры, ветры, арлекины и пр. и пр.
Король рассматривал Диану с крохотной ножкой, когда к нему подошла новая маска: Амазонка с волнистыми волосами, высокая ростом, особенно замечательная по божественной груди, почти совершенно открытой.
– Государь, счастлива лесная красота, за которой вы следите взглядом; но берегитесь, у Дианы нечувствительное сердце, и эта гордая богиня улыбается при виде любовных страданий.
– Прискорбно, отвечал король, что столько прелестей соединены с такой жестокостью.
– К счастью не все красавицы, встречающиеся в лесной чаще так равнодушны. Я знаю одну, которая отправляется туда, увлекаемая чувством совершенно противоположным убийственному наслаждению охоты.
– То быть может какая-нибудь нужная Венера, отыскивающая под свежею тенью нового Адониса?
– Именно, государь!.. прелестного Адониса… И какая жалость, что он коронован.
– Что я слышу! Скажи мне, прелестная маска, в какой части света встречают эту чувствительную красоту?
– Боже мой, государь! Не следует обращать вашего внимания на другую часть сферы; редко Адонис пробегает по окрестным лесам, чтобы лицо, о котором я говорю, не находилось близ него… Обыкновенно в Сенарском лису…
– Сенарском лесу! живо возразил Людовик XV. – Это, прелестная маска, начинает становиться для меня ясным, и если бы я не боялся быть обманутым подозрением…
– Нет, нет Ваше Величество! вы не обманываетесь.
– Из милости, милая незнакомка, не злоупотребляйте ощущаемым мною волнением. Скажи, знаешь ты прелестную амазонку, которую я встречаю почти на каждой охоте?
– Знаю.
– Очень?
– О! очень! Впрочем, взгляните, государь.
Проговорив эти слова, личность, в течение пяти минут разговаривавшая с Его Величеством, сняла маску, и король узнал амазонку Сенарского леса. Покраснев от нечаянности, а быть может и от удовольствия, Людовик XV хотел посреди бальных аккордов выразить объяснение, но его любезная собеседница бросилась в толпу, вследствие того кокетства, которому приятно мучить любовь, чтобы сделать ее более предприимчивой. Но беглянка нимфа еще более благоразумная, чем пастушка Виргилия не удовольствовалась тем, что взглянула назад, видит ли король ее бегство, она из своих рук выпустила белый платок; Людовик XV, более быстрый, чем кто либо из его куртизанов, поднимает тонкую батистовую ткань, и не будучи в состоянии достать руку той, которая его потеряла, он ей бросает его с совершенно французскою вежливостью, которой тотчас придали восточное значение. – Платок брошен! вскричали во всех концах залы, и мрачные тучи покрыли лица пятидесяти дам, надеявшихся победить сердце Его Величества…
Но кто была та счастливая смертная, которой король удостоил сказать таким образом: «я люблю тебя!» Через несколько минут ее имя переходило из уст в уста…
То была «Ле Норман д’Этиоль», по мужу, племянница главного откупщика Турнейма.
* * *
Да, платок был брошен, но против ожидания одалиска еще не принадлежала султану. Этот султан был уже так изнурен, так капризен и причудлив! Недостаточно было нравиться ему, иногда нужно было обложить себя податью.
Прежде чем мы скажем, как преодолев всякую совестливость, всякую стыдливость, она шла к стыду, так как не стыд шел к ней, – мы скажем, кто была г-жа Ле Норман: д’Этиоль, вскоре маркиза Помпадур.
Ее отец Франсуа Пуассон служил в администрации по продовольствию армии, поставщиком говядины в королевский отель инвалидов. Одним словом, он был мясник. Нет ремесла, которое бесчестило бы человека но есть люди бесчестящие свое ремесло и Франсуа Пуассон был, по-видимому, из числа последних. Ему часто приходилось бы иметь дело с правосудием, если бы его жена не озаботилась приобретением для себя и для мужа могущественных покровителей.
Один из самых ревностных покровителей г-на и г-жи Пуассон, – в ту эпоху, когда последняя сделалась беременной той, которая должна была стать, ради смеха и плача, королевой Франции, – одним из любовников прелестной мясничихи был главный откупщик Ле Норман де Турнэйм, столь же переполненный дурачеством, как и экю, и по этим двум причинам дамский любимец. Она его уверила, что округлость ее талии – его работа; он поверил; он желал верить. И когда, 6 мая 1722 года Жанна Антуанета Пуассон явилась на свет, дорогой финансист, склонившись над ее колыбелью поклялся, что он всю жизнь будет печься о ней.
Он сдержал свое слово. Пуассон был не настолько глуп, чтобы противиться отеческим заботам Ле Норман о малютке. Будучи умна, Жанна Антуанета воспользовалась тем образованием, которое ей было дано. Она выучилась музыке, декламации, живописи и гравировании на стали. Воспитанная в дому своего доброго друга, как скромно называла она главного откупщика, – она была его украшением, своею грацией, умом, красотой…
– О! часто восклицала г-жа Пуассон в экстазе перед дочерью, превратившейся в молодую девушку. – Как ты мила, моя овечка… Ты королевский кусок!
Королевский кусок! Эти слова часто повторяемые матерью, сделали Жанну Антуанету мечтательной! Действительно, в то время короли, повсюду, где процветали, поглощали куски но своему вкусу. После Людовика XIV, Людовик XV, был великим пожирателем. Почему ей не быть куском Людовика XV.
Да, но следовало приблизиться к этому Людовику, что было не только трудно, но даже почти невозможно для дочери г-на Пуассона. Племянник ее крестного отца взял на себя устранить эту трудность.
Э&тот племянник, которого звали Ле Норман д’Этиоль и который был вторым откупщиком, просил и получил руку Жанны Антуанеты. Он был громадно богат, – это хорошо было, но зато наскучило то, что он был очень влюблен в свою жену, – влюблен, как безумный.
Первые два месяца Жанна терпеливо выносила эту любовь. Но вот она забеременела. Гм! Ребенок!.. Иногда он портит талию. Но против этой катастрофы нет лекарства!.. И вот она родила, а муж снова заговорил с ней о своей нежности.
– О! прошу вас, сказала она ему, – позвольте мне вздохнуть!..
– Что вам угодно?..
– Полноте! Вы меня понимаете. Именно потому, что вы меня любите, вы избавите меня от боязни впасть в положение столь же беспокойное, сколько смешное. Беспокойное потому, что оно запрещает все удовольствия. Смешное… Но беременная женщина – не женщина: это бочка, тюк… Фи!.. Объявляю вам, что я убью себя, если вы сделаете мне второго ребенка?
Сердце д’Этиоля было разбито; но он подчинился; слишком деликатный, чтобы требовать от жены того, в чем отказывала ему любовница, он решился остаться ее братом.
Она, между тем заботилась о том, как бы реализовать желание своей матери, т. е. сделаться королевским куском.
С этой целью она секретно переговаривалась с одним из своих дядей, – Бине, первым камердинером Людовика XV, – который обещал ей свою помощь. Это было через несколько недель после смерти герцогини де Шатору – превосходный случай! Бине, рассказывает Дюфей, назначал своей прекрасной племяннице места и время королевских охот. Он вводил ее во дворец по время больших выходов. Г-жа Этиоль не пренебрегала ничем, чтобы обратить на себя внимание монарха изящной изысканностью туалета и экипажей. Из эпизода на бал в городской Ратуш, мы уже видели, как она объяснила, что не равнодушна к королю.
А между тем повторяем, прошли, против ее ожидания, три мучительно долгих дня, а Жанна Антуанета не дождалась ничего. На четвертый день она не выдержала и отправилась к Бине.
– Ну, дядя?
– Ну, племянница?
– Разве король болен?
– Болен? Ничуть. Почему он будет болен.
– Но потому, что в таком случае невозможно…
– Что невозможно?..
– Рассказывали вам, что произошло между мной и королем на бале в Ратуше?
– Сцену с платком; да.
– Ну, и с этой ночи я не получала известий от его Величества. Ни слова, ни знака! Он не выказывает желания меня видеть.
Бине покачал головой.
– Дитя ты, сказал он, – вы удивлены и имеете право; но что хотите! Его Величество так устроен: весь огонь, весь пламя в первую минуту, он, отвернувшись спиной, становится холоден как лед. А! я понимаю твое неудовольствие. Ожидают радости, а эта радость ускользает… это, конечно, печально. Но что я могу сделать!..
– Все!
– Ба!.. а каким образом?
– Поговорив обо мне, с Его Величеством, напомнив ему о нашей встрече и разговоре на бале.
– Ба! ба! племянница! Камердинер не может разговаривать с королем.
– Полноте! Разве не бывает таких минут, когда король не больше, чем простой человек! Например, когда он ложится спать…
– И когда он зевает. Это правда. Хе! хе! в эти минуты… а король зевает даже слишком много! Я кое-что знаю: он иногда расстраивает мне желудок. И странно, что такой великий король скучает… он страшно скучает, особенно как потерял герцогиню Шатору.
– Лишняя причина, чтобы развлечь его. И еще раз это от вас зависит. Дядя, мой милый дядя!.. Сегодня вечером поговорите обо мне с Его Величеством. Ведь вы не сомневаетесь, что если, благодаря вам, я заменю герцогиню де Шатору в привязанности короля, – то я не буду неблагодарна… Вы получите все, чего пожелаете.
– Да, да! о! я совершенно уверен, что ты меня не забудешь!.. Я не говорю тебе нет; смотря по расположению Его Величества сегодня вечером, быть может, я осмелюсь сказать о тебе несколько слов…
– О, как вы добры!..
* * *
В тот же вечер, ложась в постель, Его Величество всехристианнейший король Людовик ХV, зевал больше обыкновенного, – уважаемый Бине, достойный дядя своей племянницы, подхватывал эту зевоту.
– Его Величество все еще изволите скучать? осмелился он.
– Да, Бине, все еще скучаю.
– Ах, Ваше Величество я прихожу в отчаяние, видя как ваше Величество скучает.
– Если ты, животное, приходишь в такое отчаянье, изобрети мне удовольствие.
Камердинер принял наполовину важный, на половину покорный вид.
– Если бы Ваше Величество, ответил он, – удостоили меня выслушать… кто знает, быть может, у меня оказалось бы прелестное развлечение.
Король обратил внимание.
– Совершенно готовое? спросил он.
– Совершенно готовое, ответил Бине.
– Что это? объяснись. Какая-нибудь гризетка или мещаночка?
– Гораздо лучше, государь. В тысячу раз лучше. Светская женщина.
– Красивая?
– Ваше Величество, сами находили ее такой.
– Я ее видел?
– Очень часто, Ваше, Величество.
– Как ее зовут?
– М-м Ле Норман д’Этиоль.
– Ле Норман д’Этиоль?
Король искал в своих воспоминаниях. Ясно, что имя ничего не говорило ему о женщине.
– Амазонка на бале в городской Ратуше, ответил камердинер. – Дама с платком.
Людовик XV привскочил на постели.
– Действительно! вскричал он. – О! теперь я вспоминаю! Она необычайно прелестна… Я был влюблен в нее целый час, в эту ночь.
– Целый час!.. А вот целых шесть месяцев, как она страдает по Вашему Величеству.
– Право? Кто тебя так хорошо научил?
– Сама г-жа д’Этиоль, государь. Я ее дядя.
– А! ты… Так, я ничего не требую лучшего, мой добрый Бине, как исправить мои ошибки относительно твоей племянницы.
– Ваши ошибки! о, государь! – может ли Ваше Величество сделать ошибку!..
– Конечно, когда мое величество имеет под рукой прелестную женщину, о которой вздыхает и заставляет ее страдать. И ты говоришь, что м-м д’Этиоль расположена…
– Ко всему… и еще к большему, если это необходимо для вас, государь!
– Но она замужем?
– Замужем, но с тех пор, как она обожает Ваше Величество, ее муж не имеет нрава переступать порог ее спальни.
– Ба! ба!.. Это довольно деликатно… относительно меня. И она меня обожает уже шесть месяцев говоришь ты? Бедная женщина! Кончено Бине; завтра ты приведешь ко мне г-жу д’Этиоль.
– Благодарю за нее, государь, благодарю за себя. – Завтра.
* * *
Предупрежденная утром запиской, на другой день вечером, тайно оставив супружескую кровлю, Жанна Антуанета сошлась с Бине, который дожидался ее в назначенном месте в карете, чтобы проводить ее в Версаль… Лошади жгли мостовую… Но он неслись еще не так шибко, как бы хотелось Жанне.
– Приближаемся ли мы? повторяла она каждую минуту, наклоняясь к дверки. – Приближаемся ли мы?..
Но порою, вдруг, поднося руку к сердцу, как будто желая сдержать его болезненное трепетание. —
– Боже мой! шептала она.
– Ты боишься? с улыбкой спрашивал Бине.
– Нет!
Да, она боялась; жестоко боялась! Она была прекрасна, мила – она знала это; но раньше ее король обладал двадцатью, пятьюдесятью женщинами, столь же прекрасными и милыми, как она, и обладал ими только на день. Она отдавалась; она была не так сильна, как если бы позволила себя взять.
Без сомнения, королевская гордость должна быть польщена эксцентричностью приключения. Женщина даже и королю редко говорит первая: «люблю тебя!» Но удовлетворив свои желания, кто мог быть уверенным, что Людовик XV, пожертвовав своей гордостью рассудку, не станет презирать эту замужнюю женщину, которая почти насильно бросилась в его объятия?..
– О! говорила, сама себе Жанна-Антуанета, в ответ на эти размышления, от которых кровь на минуту застыла у нее в жилах, – раз принадлежав ему, у меня должна быть одна забота: быть настолько ловкой, чтобы он принадлежал мне. А я приобрету эту ловкость: я хочу!..
И на самом деле, она прибрела ее, ибо двадцать лет имела короля.
Этим она была обязана тому, что, по выражению одного автора, писавшего о маркизе Помпадур, – она была совершенными протеем.
После одной ночи сладострастия, Людовик XV попросил второй, которая, благодаря чудесному искусству. Жанны Антуанеты, хотя и показалось не менее прелестной, вместе с тем показалось ему совершенно новой. Тоже было с третьей, четвертой, двенадцатой… Сколько ночей, столько любовниц в одной… Король был в восхищении.
Но не то было с бедным Ле Норман д’Этиолем, когда он открыл, что он недостойно обманут.
По возвращении из Версаля, войдя в свои комнаты, на рассвете, Жанна Антуанета встретилась лицом к лицу с мужем. Хотя и приготовленная к этому, неверная жена сначала остановилась, пораженная при виде обманутого мужа.
– Откуда вы?
Она не отвечала.
– Откуда вы являетесь! повторил он с угрозой. Эта угроза возвратила ей все хладнокровие. Если бы он заплакал, это ее смутило бы, но он осмелился угрожать королевской любовнице!..
– Думаю, вы не полагаете, сказала она, – что я войду с вами в подробные объяснения о причинах моих отсутствий? Правда, у меня есть любовник, – любовник, которого я обожаю.
И так как при этом бесстыдном объяснении глаза д’Этиоля засверкали злобой. —
– Любовник, поспешила она продолжать, – который сумеет отомстить за меня, если вы осмелитесь нанести мне хоть малейшее оскорбление. В вашем даже интересе я советую вам смотреть на меня отныне, как на друга.
– Друг! с горечью повторил он, – друг, который меня обесчестил! Но, презренная, марая мое имя, вы не подумали, что оно принадлежит в тоже время нашей дочери.
– О! что касается этого, не беспокойтесь! Если только ради будущности нашей дочери вы пугаетесь за последствия моего поведения, я могу вас уверить, что дорогая малютка больше от этого выиграет, чем проиграет.
– Право? Это значит, что вы любовница знатного вельможи, от кредита которого вы надеетесь всего? Ну, как бы вы не надеялись на своего любовника, я объявляю вам, что вы больше его не увидите!
Жанна Антуанета разразилась насмешливым хохотом.
– Ха! ха!.. вы, сударь, принимаете на себя не по силам обязанность, сказала она.
– Какую бы обязанность я на себя не принимал, клянусь вам, я ее выполню! продолжал финансист, выведенный из себя ироническим тоном своей жены. – Я исполню ее, даже если бы я был вынужден ложиться каждую ночь поперек вашей двери, чтобы помешать вам выйти!
– Как вам угодно.
Он удалился после этих слов.
Она не колебалась.
В то время, когда ее муж полагал, что она размышляет о средствах для будущей ночи, с помощью преданной горничной, она немедленно покинула отель д’Этиоль, бросилась в первую встретившуюся ей наемную карету и велела везти себя в Версаль.
К счастью король был во дворце. Проведенная к нему верным Бине. —
– Государь! сказала она, падая на колена и обливаясь слезами, – я прошу вашего могущественная покровительства. Спасите меня, государь! мой муж хочет убить меня.
– Убить вас?..
– Да, государь! он поднял на меня руку. Вооруженную руку. Взгляните!..
И вероломная показала царапину, которую она сама сделала на плече булавкой.
– О! о! заворчал его величество, прикладывая губы к ране. – Но это гнусно. Дорогая Антуанетта!.. Да он не умеет жить, этот д’Этиоль!.., Мы его научим. Нет ли где-нибудь у него поместья? Где-нибудь подальше?..
– У него есть замок в Веденнах, около Авиньона.
– Около Авиньона? Отлично! хорошо, очень здоровый климат! Прекрасная страна – графство Венсен, принадлежащее его святейшеству папе. Г. д’Этиоль только выиграет, живя там. Мы его пошлем туда…
Откупщик, уже раздраженный бегством своей жены, стал еще более свирепым, когда один из чиновников превотства явился к нему в дом, с приказом его величества, предлагающими ему без сопротивления отправиться в свой Веденский замок.
– Я не поеду! вскричал он! – Нет, не поеду! «Это подлость! это злоупотребление авторитета!..
– М. г. ради Бога!..
– А! король берет у меня жену и думает, что я буду молчать…
– Прошу вас!..
– Что я как глупец, как дурак, уступлю ему место!..
– Умоляю вас!..
– Нет! нет! нет! Тысячу раз нет!.. Я не пойду в мой Веденский замок! О, я не боюсь! Это криводушное приказание, это приказание варварское, безнравственное! Я положительно отказываюсь ему подчиниться… и позволяю вам повторить мои слова его величеству.
С этою великолепной речью д’Этиоль обращался к чиновнику превотства, – к чиновнику, который до сих пор, как мы видели, с самой изысканной нежностью пробовал усмирить ярость несчастного супруга.
Но когда в последних словах он выразил решительный отказ повиноваться предложенью короля…
– Если так, м. г., сказал посланный тем же вежливым, но более строгим тоном, – если вы, презирая совершенно отеческие попечения его величества о вашем здоровье, который предлагает вам отправиться подышать живительным воздухом папских владений, намереваетесь остаться в Париже, – я, к величайшему моему сожалению, провожу вас в другое место, где ваши безрассудные укоры никем не будут услышаны.
Сказав это, чиновник превотства сделал знак в окно, выходящее во двор отеля финансиста. Почти в ту же минуту на лестнице раздались тяжелые шаги, и перед Ле Норман д’Этиолем явилось шестеро мушкетеров. Он побледнел; вся решительность его оставила.
– А! пробормотал он. – Куда меня повезут?
– В Бастилию, отвечал посланный.
– В Бастилию! Благодарю! Мне лучше нравятся папские владения.
– В добрый час. Вы рассудительны. Отправимся же. Нас ожидает карета. Его величество до того простер свою милость, что посылает вам свой берлин… и из боязни, чтобы вы не соскучились в дороге, он предложил мне сопутствовать вам до Авиньона. В дорогу.
– В дорогу! печально повторил несчастный муж.
В то время, когда д’Этиоль отправлялся в графство Венсен, г-жа д’Этиоль устраивалась в Версале, в великолепные апартаментах, где уже ожидала ее толпа куртизанов, чтобы согреться этим новым солнцем. Но как для короля, так и для нее имя д’Этиоля было упреком.
Однажды двор узнал, что она обладает новым благородным светилом маркизой де Помпадур!..
Маркиза Помпадур! Прекрасное имя! Неистощимое богатство!.. богатство всей Франции… любовь короля… нечего и спрашивать была ли счастлива Жанна.
– Я говорила, повторяла г-жа Пуассон, – что моя дочь рождена для трона…
Для трона, которому угрожало разрушение, каков был трон Возлюбленного…Да, когда дуб дряхлеет, в нем разводятся черви.
* * *
Возлюбленный был так сильно влюблен в свою маркизу, что как школьник забавлялся ревностью. Ревностью к прошлому.
Понятно, что быстрое возвышение дочери Пуасонов, породило против нее ненависть. Один из этих врагов, – враг женщина, – открыла королю, что если он думает быть вторым в сердце г-жи д’Этиоль, то он ошибается; что он уже третий; что было признано и доказано, что г-жа д’Этиоль благоволила к графу де Бриджу, конюшему его величества, и одному прекраснейшему мужчине из придворных, которого некогда она у себя принимала; что их часто, очень часто видали вместе в деревне, под сенью густого леса, откуда они возвращались очень взволнованные…
Король старался смеяться, он называл клеветницей и злым языком ту, которая передавала ему это; но удар был нанесен; король сделался беспокоен. Он непременно хотел узнать точно ли одному ему маркиза Помпадур дарила поцелуи.
С этой целью, однажды утром, его величество приказал де Бриджу сопровождать его в прогулке по аллеям Версаля.
Но пусть говорит здесь, Тушар Лафосс.
– Знаете ли, милый граф, вдруг сказал Людовик XV, останавливаясь посредине аллеи, – знаете ли, что вы прекраснейший мужчина при моем дворе?
– Ваше величество слишком добры!.. отвечал де Бридж, удивленной этим итальянским вступлением.
–И я вовсе не удивляюсь, продолжал король, – что вы имели столько успехов.
– Но, государь, не столько, чтобы можно было раскричаться.
–Черт возьми! ваше волокитство обжорливо… А президентша П., что вы на это скажете?
– О, государь! это была нечаянность.
– Я от души смеялся!..
–Это была победа вашего величества, она отдалась не мне а вам.
– Вы отдаете мне красавицу с моей победой, тогда как вам она заплатила военные издержки.
– Ваше величество видите, что я делаю ей честь.
– О! но в подобных делах почетная сторона ничего не значит, все заключается в действительных почестях. Но не в том дело. Я жду доказательства вашей искренности, де Бридж, и требую его, как доказательства вашей привязанности ко мне.
– В этом случае, государь, вы не можете сомневаться, что я буду искренен.
– Я рассчитываю на ваше слово. Знали вы маркизу Помпадур до того, как она явилась при дворе!
– Да. государь.
– Знали ли вы ее так, как говорится – знал?
– Я не знаю какой смысл ваше величество придаете этим словам, но я всегда имел к ней величайшее уважение.
– Ах, ради Бога, граф! Не станем, входить в пространные объяснения. Я так презираю слово уважение, что всегда расположен принимать его в противоположном смысле, я имею желание, сказать вам относительно г-жи д’Этиоль: «Сколько раз уважали вы ее?
– Боже мой! насколько подозрения вашего величества далеки от истины. Я рисовал с нею.
– Да, вы рисовали с натуры, а натура так сообщительна.
– Шутки вашего величества бесконечно милостивы, но слово дворянина —
– Остановитесь, м. г.! Клятва в подобном разговоре была бы слишком серьезна! Я слышу во дворце angelus, прибавил король и начал читать вслух.
–Amen, ответил конюший!
– Согласитесь со мной, начал Людовик XV, как будто ничего не было. – Согласитесь, что вы были любовником маркизы?
– Невозможно, государь! Я не могу согласиться с тем, что не существовало.
– Полноте, вы изменяете своему обещанию. Подумайте, что г-жа Помпадур сама мне все открыла.
– Маркиза может сказать все, что ей угодно, без сомнения для того чтобы позабавиться; но я не могу лгать. Она любила искусства; мы занимались ими вместе; это ей нравилось, но кроме дружбы между нами ничего не было.
– Вот мы вернулись к эластическим словам; сказано, что я ничего не узнаю.
– Государь, совершенно справедливо, что я ничего не имею вам открыть.
– Хорошо! я перестаю настаивать; может быть есть деликатность в этом умолчании. Но я и сам не знаю, к чему спрашиваю подтверждения факта, в котором я уверен.
– Я не знаю, что и сказать вашему величеству.
– Поговорим о будущем.
– Как! ваше величество, подумали?..
– Кто знает! Вдруг в маркизе проявится опять наклонность к живописи.
– Зная ваши идеи, государь, я воздержусь от сопровождения маркизы Помпадур.
– А если она вас попросит? Французский дворянин не Иосиф.
– Без сомнения нет; но можно сделаться им, чтобы понравиться вашему величеству.
– Я не так требователен… если приключение было…
– Никогда!
– Но предположив случайность, вы меня уведомите?
– Прежде?
– Нет, только после. Вы видите, я доброй государь.
* * *
В одном из изысканных будуаров Эрмитажа, маркиза Помпадур ожидала графа де Бриджа. Она была одета для этого свидания в неглиже своего изобретения, которому мода дала название по ее фамилии, Она была восхитительно хороша в этом костюме; таково, по крайней мере, было убеждение посетителя, убеждение, которое было высказано им глазами.
– Граф, сказала она ему, указывая на стул рядом с ней, – я должна благодарить вас.
– Благодарить меня, маркиза? По какому поводу?
– Не прикрывайтесь таинственностью; вы понимаете, о чем я хочу говорить. При дворе все знают, но мне все равно, – я, больше чем кто-нибудь должна знать; и потому, что я узнала, что вы вели себя на мой взгляд, как истинный дворянин, в трудном обстоятельстве, я хотела высказать вам мою искреннюю благодарность.
Граф поклонился,
– Эта похвала, выходящая из ваших уст, ответил он, – слишком драгоценна, чтобы я не считал ее за счастье; но по истине я должен сознаться, что почти сожалею что недостоин ее.
– Как, вы сожалеете?
– Без сомнения. Не имея что сказать, какую я сделал заслугу, не сказав ничего? Ах, если бы, как предполагал его величество, я имел бы что-нибудь скрыть!..
– А! а! Вы предпочли бы солгать его величеству! Но вы не подумали, граф что ваше сожаление – дурно.
– Очень дурно, как служителя короля, но как человека… Согласитесь маркиза, что вы имели бы обо мне плохое мнете, если бы я не сказал вам, что я в отчаянии, что клевета, переданная его величеству, не есть простое злословие?
Маркиза улыбнулась.
– А кто докажет, сказала она, – что в подобном случае вы имели бы мужество не отвечать на некоторые вопросы?..
– О, маркиза!
– Боже мой! говорят, что когда кто-нибудь несколько возвышается, приятно вредить ему.
– Приятно глупцам и злым, а я, прошу вас верить, не принадлежу ни к тем ни к другим.
– Я вам верю.
– Ваше возвышение, столь справедливое, наполнило меня радостью, и если вы позволите повторить, единственная печаль, которую ощутил я, заключалось в том, что я видел вас такой могущественной в настоящем и в будущем…
– Это значит?..
– Что не пользуясь достаточной благосклонностью в прошлом, я не мог себя успокоить воспоминанием о потере надежды.
Маркиза Помпадур продолжала улыбаться, слушая графа.
– Наконец, сказала она, – вы мой друг.
– На жизнь и на смерть. Испытайте меня.
– Испытать? В чем мне вас испытывать?..
– Очень просто. Между нами существовала только тень тайны, согласитесь чтобы была полная, и вы увидите сумею ли я сохранить ее.
– Существовала только тень тайны?
– Конечно! Я вас спрашиваю, что как не тень те поцелуи в роде вот этого, который я осмеливаюсь у вас похитить?..
С целью освежить память маркизы, де-Бридж поцеловав ее руку, вслед затем поцеловал локоть, потом плечо, потом щеку, потом…
– Довольно, граф! шептала маркиза. – Довольно! Вы никогда так не целовали меня!..
– Извините, маркиза, два раза: раз на берегу Сены, другой – в лесу.
– Граф, я рассержусь!..
– Но ведь я ваш друг! Я принадлежу вам и душой и телом!..
– Граф, это дурачество!..
– Милая Антуанетта! Но ведь я хочу доказать вам, что способен сохранить настоящую тайну…
* * *
И вот каким образом излишняя благодарность принудила маркизу Помпадур сделать из клеветы истину.
То была скоропреходящая связь. Интерес обоих страдал бы иначе. Забавно, но опасно играть огнем. Притом со стороны Помпадур то был простой каприз один из тех капризов влюбленных, к которым она была способна, так как природа отказала ей в пылкости чувств, составляющей четыре пятых любви. Один только человек, был любим маркизой, не исключая Людовика XV, Ришелье и принца Субиза, которые долгое время разделяли вместе с королем ее благосклонность и были скорее друзьями, чем любовниками и больше орудиями, чем друзьями.
Прежде всего эта женщина была честолюбива, а честолюбие и любовь редко идут вместе: первое убивает все.
Ее кредит явно увеличивался, такой кредит о котором и не мечтала ее мать, умершая вскоре после возвышения Жанны. Добрый дяденька Бине тоже умер. Остались только брат да отец. Из первого сделали маркиза де-Мариньи из второго ничего нельзя было сделать, потому что, вообразите, он не боялся являться в Версаль, – этот Пуассон I и при встрече с королем называл его зятюшкой, хлопая короля по брюху.
– Это нестерпимо! сказал однажды Людовик XV, покрасневший от; гнева. И свекра отправили в провинцию, где он умер между бочек.
Сам Ле Норман д’Этиоль, успокоенный несколькими месяцами пребывания в Авиньоне, сказал самому себе, что он был очень глуп, – так как король взял у него жену, не взяв ничего с короля. Он просил и получил позволение возвратиться в Париж, где ему были даны самые высокие должности в финансовом мире, с условием, что он будет избегать всех мест, где мог бы встретиться со своею женою.
За это платил ему не король, – платила Франция.
* * *
Принятая вначале более чем холодно при дворе, Помпадур не замедлила получить там господство, увеличивавшееся с каждым днем, над толпою вельмож и знатных дам, который позволили себе дойти до такого стыда, что признали своей государыней дочь мясника Пуассона. Каждый искал теперь чести быть приглашенным на праздники, которые она давала в Эрмитаже, Трианоне, в Шуази, Кампиэне, Бельвю и Париже, в своем отеле д’Эвре, купленным ею за безделку в восемьсот тысяч франков,
В Эрмитаже, Трианоне в Кампиэне, чтобы удержать любовь своего царственного любовника, фаворитка употребляла более или менее остроумные стратагемы. Она принимала его то в костюме пастушки, молочницы или фермерши, то в костюме аббесы или скромном костюме сестер милосердия. Странные заблуждения порочного ума! Эти превращения, оскорблявшие нравственность, восхищали короля. Контраст их типической строгости с дурачествами той, которая их изобретала, возбуждал и воспламенял его. Он чувствовал, не знаем, какую то недостойную радость…
В Шуази, в обществе г-ж де-Шароле и де-Майли и некоторых вельмож, Помпадур обедала с королем за волшебным столом, ее же изобретения. В Версале в 1774 г. в кабинете медалей, потом в Бельвю, в ее доме, называвшемся Brimborion, ради забав короля, маркиза устроила драматически спектакли, которые исполнялись любителями. Патентованными поставщиками этих спектаклей был Вольтер, Кребилльон сын, Грессе. Труппа маркизы Помпадур состояла из герцога де Шартра, д’Айена, де Ниверне и др. Аббат де-Лагард получил назначение суфлера.
Маркиза дебютировала в роли Лизы, в Блудном сыне Вольтера и в роле Зенеиды в небольшой пьесе того же имени Кагюзена. Помпадур, уверяют, была, более, чем посредственна, что однако не помещало Вольтеру послать ей на другой день после представления следующее стихотворение:
Природа все дары соединила в вас,
Вы украшаете и двор, Цитеру и Парнас,
В вас много истинного чувства
И понимания искусства.
Вы прелесть взоров всех, но ей один владеет -
И пусть любовь не холодеет.
Да будут ваши дни прекрасны как цветник;
Успехи новые да встретит Людовик;
Живите оба без врагов…
Да будет царствовать любовь!..
Но этот его мадригал не послужил ему в пользу; злобно истолкованный королевскими дочерьми, которые сердечно ненавидели поэта, его учтивости стали насмешками. Людовик XV изгнал Вольтера, и это изгнание не обеспокоило Помпадур. Что для нее значило, что изгнали первого писателя эпохи: она не имела в нем нужды.
В 1749 году маркиза заболела; король выразил свою привязанность тем, что каждый день просиживал часа два или три у ее постели, благодаря просвещенным заботам первых придворных медиков гг. Сенака и Кенэ она выздоровела; тем не менее эта болезнь оставила после себя следы, тем более неприятные, что у женщины, добродетель которой не особенно примерна, общественная злоба всегда расположена находить недостатки.
Садясь за стол в Марли, маркиза Помпадур нашла под салфеткой следующее четверостишие:
La marquise a bien des appas
Ses traits vifs, ses graces franches,
Et les fleurs naissent sous ces pas…
Mais helas! ce sont de fleurs blanches.
Прочитав эти стихи, маркиза до крови закусила губы. Кто был их автором? Помпадур ненавидела Морепа, морского министра; Морепа писал стихи; это он должен был написать четверостишие.
«М. г. писала она ему, – вы меня оскорбили; я жду, что вы явитесь испросить прощение.»
Морепа был не только умный человек, но и человек с душой. Он пожал плечами, при получении этого послания маркизы, сказав друзьям, с которыми он ужинал:
– Господа, выпьем за здоровье нового морского министра; я скоро попаду в немилость: Помпадур мне угрожает. – И прибавил с комичной серьезностью: – Взгляните, господа, на сколько Версальский дворец стал игорным домом, даже публичные женщины играют в нем роль….
Публичные женщины! Людовик XV простил четверостишие, но не простил своему министру позорящий эпитет, которым он окрестил его любовнику. Морепа получил приказание немедленно оставить свой пост и Париж.
* * *
Во время царствования Помпадур в первый раз появился в Версале один искатель приключений, называвший себя графом Сен Жермен. Никто не знал его отечества. Говорили, что ему двести лет, что он читает в будущем, обладает эликсиром долгой жизни и делает бриллианты из голышей.
Очень любезный ученый, говоривший на всех языках и сверх того обладавший странными талантами, граф Сен Жермен вскоре вошел в моду. О нем спорили в лучших салонах. Король пожелал его узнать, маркиза Помпадур просила его приехать к ней, и Его Величество был так очарован его разговором, что дозволил ему большие и малые входы во дворец.
Вскоре только и было разговоров, что о графе Сен Жермен, который знал Франциска I, Генриха II, Марию Стюарт, Mаргариту Наварскую, Карла IX и пр. и пр.
Маркиза де Помпадур не верила волшебникам, но этот нравился королю; она принимала его с любезностью.
Однажды утром, когда король был на охоте, граф Сен Жермен явился в Эрмитаж, чтобы передать маркизе бриллиант, взятый им у нее накануне, бриллиант, который стоил бы пятьсот пистолей, если бы не пятно. Сен Жермен взялся уничтожить это пятно и действительно, он принес драгоценный камень совершенно чистым и прозрачным, как капля росы.
Маркиза Помпадур и г-жа де Госсе были в восхищении.
– Вы действительно колдун, граф! – вскричала последняя.
– Да, сказала маркиза, – что касается этого, я согласна, что это необыкновенно.
– Что касается этого! – повторил с улыбкой граф. – Если я не ошибаюсь, маркиза, вы не признаете других моих таинственных знаний.
Помпадур улыбнулась в свою очередь.
– По крайней мере я подожду, чтобы им поверить, граф, возразила она, – доказательств с вашей стороны.
– Какого доказательства?
– Боже мой! почем я знаю! у вас в кончике кольца – все прошедшее… что это доказывает? По-моему то, что вы много читали, много видали, и что у вас превосходная память. Вы предсказываете будущее. Кто меня уверит, что ваши предсказания сбудутся. Но, например, настоящее. Скажите мне граф, что я думаю в этот час и если вы не обманитесь, клянусь вам, отныне, я склонюсь с закрытыми глазами перед вашим могуществом. Сен Жермен пристально взглянул на маркизу.
– Вы клянетесь? важным голосом спросил он.
– Клянусь, повторила она.
– И вы также клянетесь мне, что в случае, если мысль, которую, повинуясь вам, я прочту в глубине вашей души, будет одна из тех, которую вы желали бы, чтобы она не была узнана другим лицом, – вы клянетесь, что не обвините меня за ее открытие?
Помпадур против воли вздрогнула, однако, старалась показать, что она смеется. —
– Тоже клянусь, граф! ответила она. – Говорите!.. говорите, без боязни, что вы открыли в моей душе?
– Я не скажу, маркиза, а напишу, и вы прочтете, когда я уйду от вас. И если я солгу, в будущую нашу встречу, вы мне не подадите вашей дорогой и прелестной руки для поцелуя, как даете теперь.
Говоря таким образом граф Сен Жермен прикоснулся губами к руке маркизы, потом, вынув из своего кармана памятную книжку, он на одном из ее листков набросал несколько слов, вырвав этот листок он сложил его, тщательно запечатал, передал маркизе и удалился.
Он едва вышел, как печать таинственной записки была сломана и маркиза Помпадур, прочитав свою мысль, вскрикнула от изумления и ужаса… Вот что современник Франциска I переписал с души маркизы:
«Боже мой! Как этот бедный Люжак должен соскучиться в туалетной, куда я его спрятала, когда мне доложили о графе Сен Жермен!»
И это была правда. Когда доложили о графе Сен Жермен, маркиза интимно разговаривала с маленьким королевским пажем Люжаком, которого, чтобы избежать злостных предположений, она удалила в туалетную, где милый ребенок должен был не дышать…
– Я вам говорила маркиза, что этот человек – дьявол, прошептала г-жа де Госсе, узнав с позволения маркизы содержание записки.
– Да, задумчиво ответила Помпадур, – во всяком случае человек это или дьявол, но мне очень желательно, чтобы граф Сен Жермен недолго оставался в Версале.
И граф не замедлил отправиться в Италию.
* * *
В 1753 году маркиза Помпадур потеряла свою дочь. Хотя еще очень молоденькая, – ей было только четырнадцать лет, – Александрина д’Этиоль была уже прелестна собой; маркиза мечтала о ее замужестве за знатного вельможу, не менее, как за герцога, за герцога де Фронсака, сына герцога Ришелье; – это был тот герцог де Фронсак, который оставил такую плачевную репутацию в скадалезных мемуарах XVIII века.
Помпадур открыла свой проект Ришелье, который внутренне был хотя и мало польщен этим предложением, не высказал ничего. Напротив —
– Как же, милая маркиза, вскричал он, – да это великолепная идея!.. Идея, которую вы одна в состоянии изобрести.
– Так она вам нравится?
– Она не нравится, а очаровывает меня.
– Так мы поскорей поговорим об этом королю.
– Поговорим… Только…
Ришелье чесал себе лоб; маркиза нахмурилась.
– Что? сказала она. – Препятствие?
– О нет! Я не предвижу ни малейшего препятствия. Но только, так как мой сын по матери принадлежит к фамилии принцев де Лореннь, то прежде, чем посоветоваться об этом предмете с королем, вы понимаете, мой друг, необходимо, чтобы я получил согласие родственников моего сына.
– Так поспешите спросить у них.
– Завтра же, маркиза, завтра же.
Ришелье рассчитывал повести дело так, что принцы Лореньского дома воспротивятся абсолютно женитьбе одного из своих потомков, на внуке мясника Пуассона. Он не имел в этом надобности.
По окончании своего разговора с герцогом маркиза отправилась прогуляться вместе с Александриной по садам Трианона. Молодая девушка, уже немного больная несколько дней, имела неблагоразумие проспать целую ночь с букетом из роз и лилий.
Этот букет нарвала и подарила ей мать. То был подарок смерти!
На другое утро, когда горничная вошла к девице д’Этиоль, несчастная лежала бледная, неподвижная, отравленная ароматом цветов. Медики поспешили явиться, и успели привести ее в чувство, но только на несколько часов; она умерла на руках матери, бормоча: «Ты мне купишь хорошее свадебное платье, maman?»
Герцог Ришелье с облегчением вздохнул при новой и неожиданной катастрофе. Маркиза была печальной целую неделю.
Его Величество терпеть не мог печальных лиц.
Была минута, когда могущество фаворитки казалось колеблющимся. Это было в 1757 году, вслед, за преступлением Дамьена.
Известно как была исполнена эта угроза, потому что это было вовсе не убийство, потому что удар перочинным ножом, нанесенный несчастным, был не больше как царапина, которую легко было вылечить английским пластырем. Ясно что Дамьен не заслуживал венца, но если он был должен заплатить жизнью за покушение, то те жестокости, которые были совершены над ним, были гнусны.
Содрогаешься невольно, когда читаешь рассказ о казни этого несчастного, написанный по мемуарам того времени дю Розуаром!
«Приговор требовал подвергнуть его обыкновенной и необыкновенной пытке; все были чрезвычайно взволнованы вопросом, какую употребить пытку; придворные хирурги решили, что из всех родов пыток самая мучительная, но вместе с тем самая безопасная для жизни пациента есть пытка бродекенами. Дамьен вынес ее с твердостью. На эшафоте он со страшным любопытством рассматривал все ужасные орудия своей казни.
«Сначала ему сожгли серным огнем правую руку, вооруженную убийственным ножом. Боль заставила его ужасно вскрикнуть; он рычал когда раскаленными щипцами рвали у него из груди, из рук и ног куски мяса и бросали в раны растопленную серу, смолу и олово.
«В течении пятидесяти минут четыре сильных лошади не могли разорвать его члены. Растяжимость мускулов была невероятная, комиссары должны были приказать надрубить главные мускулы.
«День склонялся к вечеру, Дамьен потерял две ноги и одну руку он еще дышал, только при отрывании последней руки он испустил дух. Туловище и члены были сожжены».
Ужас! Какой прекрасный случай упустил Людовик ХV доказать, что он еще король, велев просто повесить господина, как называл он Дамьена!. Но Людовик XV боялся такой индульгенции. И хотя Его Величество получил только царапину, он видел в этом деле наказание за свои грехи, небесную угрозу, – и принялся пламенно каяться.
Он каждый день приобщался и утром и вечером и совершенно перестал видаться со своею любовницей, которой даже любезно приказал удалиться от двора. И быть может, она подчинилась бы, если бы ее приятельница м-м Мирепуа не уговорила ее не спешить.
– Это дурная минута, которая пройдет, говорила ей мм Мирепуа, – посмотрите; король вернется.
И он, действительно, вернулся. К концу недели; когда прошла пытка, король явился к Помпадур. Она плакала и рыдала. Его Величество, более нежный, чем когда либо, успел, однако рассеять печаль маркизы.
Маркиза во время своей немилости могла различить друзей от врагов; между последних был д’Аржансон, военный министр; она потребовала удаления д’Аржансона,
– Очень охотно! отвечал Людовик ХV. – Пусть он удалится.
И д’Аржансон отправился в свое поместье де з’Орм, а его место занял г. де’Берни, тот самый де’Берни, который в согласии с Помпадур, в общей ненависти к Фридриху II, – он потому, что король смеялся над его стихами, она потому, что он прозвал ее Котилльоной II, – вовлек Францию в войну, известную под названием семилетней и бывшую рядом унижений для Франции. Этот то де’Берни был единственный человек, которого она любила. Он знал ее, когда еще она была только г-жой д’Этиоль
Данный текст является ознакомительным фрагментом.