Софи Арну

Софи Арну

Софи Арну. Портрет Жана Батиста Грёза

Софи Арну явилась на свет 14 февраля 1742 года, в Париже, в окрестностях Лувра, в том самом доме, в той самой комнате, где за сто семьдесят лет до нее , по приказании всехристианнейшого короля Карла IX был убит в Варфоломеевскую ночь адмирал Колиньи.

Когда позже ей говорили о ее рождении в этой исторической комнат, Софи Арну отвечала:

– Только это происшествие и озаряет мое рождение.

Ее дед торговал свининой; ее отец открыл меблированные комнаты для приезжающих в означенном отел Шатильон.

Фома Арну, отец Софи, в сущности был хороший человек, не смотря на то, что остался неизвестным в истории. Жена его Женевьева, тоже была добрая женщина… Она была некрасива, но мужу нравилась, что доказывается пятью детьми рожденными ею в течение шести лет супружеской жизни. Из этих детей, три были дочери. Слабый пол преимуществовал.

Женевьева Арну была несколько лет первой прачкой у принцессы Конти. Принцесса Конти была очень приветлива и доступна. Г-жа Арну не забыла этого.

Когда старшая дочка, ее любимица Софи достигла таких лет, что могла приседать, гжа Арну выпросила у принцессы позволение представить ей ее, прибавив, что будущность ее ребенка будет обеспечена, если такая знатная и превосходная дама удостоит ее своим вниманием.

Семи уже лет Софи была и жива и мила; в ней был уже ум и в голосе, и во взгляде, и в движениях – ум во всей…

– Если я займусь вами, полюбите ли вы меня? – спросила у нее Конти.

– О! я готова вас любить без всяких условий… – отвечал ребенок.

На другой день, она вступила в монастырь Урсилинок в Сен Дени, где получила блистательное образование, выучившись итальянскому и английскому языку, рисованию и музыке… музыка была ее страстью.

У нее был прелестный голос…

Из монастыря, когда она достигла тринадцати лет, она поступила к своей покровительнице… Принцесса Конти скучала… Еще молодая и прекрасная, расставшаяся с мужем, которого она любила, – принцесса совершенно отказалась от нежных утешений любви!..

Добродетельная женщина в царствование Людовика XV!.. Она достойна была бы быть канонизированной… Частью от праздности, но больше по сердечной доброте принцесса заинтересовалась дочерью своей старинной прачки. Вскоре эта забота стала доставлять ей удовольствие: Софи платила за благодеяния веселостью.

Эта малютка вскоре стала душою отеля Конти. Без нее не бывало ни одного праздника!.. И в качестве женщины она злоупотребляла своим могуществом, только принцесса имела право на ее уважение и подчиненность. С остальными она обращалась как с собачонками.

У нее уже были поклонники. Чтобы сделать приятное г-же Конти, самые знатные вельможи, графы, герцоги, маркизы старались повиноваться капризам Софи. Однажды вечером, она в течение трех часов злоупотребляла терпением виконта де Нель, постоянно обещая и не исполняя обещания спеть арию.

– Почему ты обманывала г. де Нель? спросила у нее принцесса после его ухода.

– Ах! он очень некрасив! смеясь, отвечала Софи. – Такому некрасивому мужчине можно лишь обещать и вовсе не необходимо исполнить.

То был очень преждевременный ответ в устах тринадцати летней девочки.

Но она была в хорошей школе. Чтобы упражняться в добродетели, принцесса Конти принимала в своих салонах не одних только святых и девственниц. И Софи воспользовалась тем, что слышала. В особенности герцог де Фронсак, как только принцесса повертывалась спиной, – тотчас начинал говорить молоденькой девочке более чем легкомысленные вещи. Бесстыдный развратник, он, не будучи в состоянии сорвать этот только что начавший распускаться цветок, находил адское удовольствие портить своим дыханием почку.

Софи Арну говорила впоследствии о де Фронсаке: «Он первый наговаривал мне глупости: позже я взяла свое, заставляя его их делать.»

* * *

Между тем г-жа Арну была на седьмом небе. Софи была приближенной любимицей принцессы… Софи могла надеяться на все! Какой-нибудь герцог или принц влюбится в нее и… и женится…

Слишком честолюбивые надежды должны были разлететься как дым. А между тем не один, а многие герцоги и принцы любили ее… Но она от этого не сделалась ни герцогиней, ни принцессой… Продолжаем.

В то время в Париже знатные дамы, по окончании карнавала, имели привычку запираться недели на две в монастыре, чтобы каяться во грехах, которые они могли совершить во время праздников. Мадам де Конти не имела на совести больших грехов, потому что исполняла свои обеты, но и она следовала моде и удалялась на известное время в монастырь.

И вот 1757 году, когда она явилась в избранный ею монастырь Валь-де-Грас, она нашла всех монахинь в смущении. То было в середу на первой недели, когда поют les tenebres (род ранней католической литургии)… И вообразите какое несчастье! та из сестер, которая обладала лучшим голосом и пела ответствия, лежала больная в постели… И Валь-де-Грас, превосходную музыку которого хвалили во всем городе, должен был потерять свою репутацию.

– Только-то! сказала принцесса. – Успокойтесь! Я беру на себя заместить вашу больную.

– Вы, принцесса?

– Не я лично; но одна молодая девушка, которую я воспитываю.

– И у нее хороший голос?

– Посудите сами.

Призванная в монастырь, и получив наставление, что ей должно делать, Софи Арну немедленно принялась за свою новую обязанность. Она с утра разучивала свою партию; в известный час она ее пела, сначала несколько дрожа, но потом все больше и больше уверенная в себе, наэлектризованная одобрительным шепотом который раздался при первых звуках ее голоса, несмотря на святость места.

Наконец, она имела успех…

Такой успех, что в следующую пятницу весь Париж спешил в Валь де Грас, послушать воспитанницу принцессы Конти, о которой говорили, что она поет как ангел. – В этот раз она пела miserere Аллегри.

Такой успех, что королева, до которой дошли слухи о нем, просила Конти привести к ней молодую певицу.

Тогда мечтанья г-жи Арну перешли всякая границы. Ее дочь будет представлена королеве!.. Но Мария Лещинская, жена Людовика XV, была плачевная королева, без власти и влияния… Настоящей королевой Франции была Помпадур.

И Софи со своим обычным талантом угадала это.

Принятая с принцессой Конти Марией Лещинской, которая желала ее послушать и пришла в восторг от ее таланта, Софи, которой было обещано принять в королевскую капеллу, – выразила очень умеренную радость.

Но Помпадур, в свою очередь, пожелала узнать маленькое чудо; а так как желание фаворитки было приказанием, – Софи была представлена ей, на этот раз матерью; Помпадур восхищалась ею, поцеловала ее; и рассмотрев линии руки, – Жанна Пуассон, занималась хиромантией, – сказала ей:

– Линия жизни глубока, длинна, и смело начертана; вы проживете долго; ваш, большой палец и его корень исчерчены многочисленными линиями, составляющими звезду и двойное полукружие; это ясный признак, что Венера взяла вас под свое покровительство; вы будете много любимы. Ступайте милая малютка; я не забуду об вас.

Когда де Конти спросила у Софи ее мнение о маркизе.

– О! эта королева, отвечала она, – мне больше нравится, чем другая.

Через несколько дней после посещения ее дочерью Марии Лещинской, г-жа Арну получила уведомление, «что ее величество королева удостаивает принять девицу Арну в свои собственные певицы, с жалованьем по сто луидоров в год.»

Но едва добрая женщина прочла это первое послание, как получила второе, содержавшее следующее: «по просьбе г-жи маркизы де Помпадур, девица Софи Арну назначается певицей его величества короля и исключительно для его театра Оперы.»

Г-жа Арну попеременно рассматривала эти послания оба запечатанные королевской печатью и тем не менее столь различные по содержанию… Чему отдать преимущество: капелле ли королевы или театру короля?..

– О, маменька! вскричала Софи, – колебание непозволительно. Приказание короля уничтожает приказ королевы.

– Так ты хочешь вступить в Оперу?

– Конечно. И буду очень счастлива!

Мамаша вздохнула. То была довольно скабрезная дорога; чтобы сделаться принцессой, пройдя через кулисы королевской музыкальной Академии.

Но сама г-жа Конти посоветовала ей отказаться от такой щекотливости.

– Ну, хорошо! – сказала добрая женщина. – Но не смотря на ваше одобрение, принцесса – чтобы лучше наблюдать за моей дочерью во время этой опасной карьеры, – я беру ее с этой минуты к себе в дом,… Вы, конечно, добры и великодушны, и мы обязаны вам благодарностью, но раз причисленная к этой проклятой опере, не смотря на все участие, которое вы к ней имеете, Софи часто будет оставаться одна, подвергаясь сетям и козням. Под моим материнским крылом, она будет безопаснее, я не позволю негодяям коснуться ее пальца их когтями. На репетициях, на преставлениях, в кулисах, в ее ложе, повсюду всегда я буду с нею…. Я беру на себя трудную заботу. Но мне все равно. Мать не должна страшиться усталости, чтобы сберечь невинность своей дочери.

Софи не могла удержаться от гримасы при мысли о переселении из великолепного отеля Конти в старое обиталище адмирала Колиньи.

Но г-жа де Конти согласилась с этим желанием; оно было сходно с ее чувствами. Как ни была она привязана к Софи, все таки было неприлично, чтобы принцесса продолжала держать под своей кровлей оперную певицу.

Софи простилась с своей покровительницей, – со своей комнатой, такой кокетливой, такой уютной, так мило убранной и меблированной.

– Не печалься, сказала г-жа Арну, заметившая слезы на глазах дочери, – у тебя будет такая же у нас.

– О! я не печалюсь маменька! Я буду также довольна, живя у вас.

– Под моим крылом.

– Под вашим крылом… – И прибавила сквозь зубы: – Но я надеюсь устроить таким образом, что не долго буду задыхаться под ним!..

Софи Арну дебютировала 5-го декабря 1757 года, в роли Сезифы в опере-балете «Любовь богов», в четырех выходах, с прологом, слова Фюрилье, музыка Муре.

Одна современная газета так описывает ее дебют: «М-llе Арну, талант которой обещает много, явилась пламенным взорам любителей одетою в шелковое с серебром платье. Она еще считает себе только пятнадцать весен. Это богатство красоты еще только усовершенствованное природой и быть может уже не одна дерзкая рука пробовала раскрыть его… осталась ли оно не раскрытым?..»

В 1757 (как, впрочем,  и в 1869)  году журналы не отличались скромностью.

Второю ролью Софи Арну была роль Венеры в Энее и Лавинии, трагедии Фонтенеля, положенной на музыку Морассом. Венере больше еще аплодировали, чем Сезифе.

Софи делали только один упрек, что она никогда не относилась серьезно к своей роли. Как певица, как актриса она в высшей степени возбуждала энтузиазм; плакали и рыдали навзрыд когда она падала в отчаянии в обятия любовника или варвара отца… А в то время, когда в ложах и партере заливались слезами она забыв свою благородную роль царицы или богини, говорила актеру игравшему любовника или отца… Ах, мой милый Гильом! какой у тебя смешной нос!» или: «милый Желен, твой парик надет криво, Берегись, он упадет с тебя!..»

Эти личности были злодеями. Против их воли Софи Арну каждый вечерь заставляла их хохотать на сцене… Какое неприличие – заставлять смеяться королей или богов!..

– Ты хочешь, чтобы я заставила тебя расплакаться? возражала неисправимая Софи Этьенну, супружеские несчастья которого были закулисной басней. – Будь спокоен, сегодня вечером я поговорю с тобой о твоей жене.

Молодая, прелестная, веселая, остроумная, хорошая актриса и певица, – ничего нет невероятного, что множество любопытных или влюбленных сгорали желанием разрешить проблему, постановленную газетой. Желали узнать: «тронуто ли сокровище?»

Но г-жа Арну не дремала. У нее не было как у Аргуса ста глаз, из которых спали только пятьдесят; у нее было только два, но эти два были постоянно настороже. В кулисах или в ее ложе вздыхатели не имели средств приблизиться к Софи. Не возможно было передать ей записочки, или прошептать ей слово любви! А когда на минуту удавалось обмануть бдительность г-жи Арну, она вдруг обертывалась к поклонникам!..

– Перестаньте! Не угодно ли вам граф, вам герцог оставить малютку в покое!.. Граф, ступайте в залу!..

– Это не женщина! – говаривал Фронсак. – Это мордашка! Будешь вынужден дать ей клецку.

Но как бы пародируя слова Бонапарта, г-жа Арну отвечала тому, кто ей передал слова Фронсака:

– Клецка, которая усыпит меня, еще не сделана.

* * *

Но однажды, утром, в октябре 1758 года, плохой фиакр запряженный двумя тощими клячами, остановился у дверей бывшего отеля Шатильон, в котором г-н и г-жа Арну держали меблированные комнаты, – и молодой человек двадцати четырех или пяти лет, одетый самым скромным образом, спросил смиренно, можно ли иметь комнату за плату.

Г-жа Арну была дома. И она то подвергла новоприезжего допросным пунктам, к которым обыкновенно обращалась к нанимателям с тех пор как Софи жила дома.

– Как вас зовут?

– Этьен Годар, сударыня.

– Вы откуда?

– Из Нижней Нормандии.

– Кто вы?

– Сын хлебного торговца с площади св. Петра в Кайене.

– Что вы хотите делать в Париже?

– Следить за процессом моего батюшки с двоюродным братом, торговцем фуражом в предместье Сент-Антуан.

– Как зовут вашего двоюродного брата?

– Винцен Кенель.

– Кто рекомендовал вам наш дом?

– Извозчик, который меня привез.

– Где ваш багаж?

– В фиакре.

– Сколько времени вы намерены пробыть в столице?

– Это будет зависеть от хода нашего процесса, сударыня.

– Но… приблизительно?

– Недели три или месяц. Наш прокурор, мэтр Гези, в улице ла Гарп, уверяет, что решение суда долее не замедлится.

– Хорошо. Вам будет дана комната. Три пистоля в месяц. А если начнется другой, плата за целый месяц.

– Хорошо, сударыня. А у вас кормят?

– Кормят? Нет. Я пускаю жильцов, но не кормлю их. Прежде я и кормила… но теперь – нет, потому что…

– Почему?

– Это мое дело, а не ваше.

– Извините, сударыня, я не думал быть нескромным, но…

– Что?

– Меня очень смущает, что я должен обедать не у вас, потому что я никого не знаю в Париже, а папаша советовал мне избегать опасных встреч… А меня уверяли, что общество в парижских трактирах очень смешанное… Прошу вас, сударыня, кормите меня. Я не много ем и заплачу вам хорошо… Конечно, не сверх меры; папенька мой имеет достаток, но он не богат, и я не хочу его разорить.

Провинциал выражался таким честным тоном… Он имел такой нежный, такой искренний вид… и притом он немного ел…

Ну, я согласна, – сказала г-жа Арну; вас будут кормить, молодой человек… Это будет стоить двенадцать пистолей в месяц за стол и за квартиру.

– О! все, что вам будет угодно, сударыня!..

– Гм!..

– Мне кажется это вовсе не особенно дорого!..

Все, что вам будет угодно! несколько поразило слух матери Софи. Но действия и жесты ее жильца, по окончании этого разговора рассеяли эти важные предубеждения. За обедом, за завтраком, сидя против Софи, Этьен Годар, хотя и говорил, что у него не особенно сильный аппетит, меньше заботился о том, чтобы смотреть на молодую девушку, чем заниматься кушаньями… Ужинал также.

– Э! а!.. шутливо заметила ему г-жа Арну, – Вы г-н Годар говорили, что мало кушаете. Нет, вы упражняетесь хорошо!

– Я быть может, сударыня, уж слишком?..

– Нет! нет! кушайте! Ваши такие лета! Только, между нами, если вы останетесь у нас месяц, полагаю, мне немного останется барыша от ваших двенадцати пистолей; тем более, что с некоторого времени все дорого: и дичь и рыба. Здесь не так, как у вас в провинции, где все дается почти задаром.

– Если бы я осмелился, сударыня.

– Что бы вы сделали?

– Мой отец, вследствие своих связен с фермерами, имеет столько дичи, сколько пожелает… Написав ему одно слово, объяснив ему как я ласково принят в вашем уважаемом доме, я не сомневаюсь, что он сочтет за честь прислать несколько зайцев, несколько куропаток, дикую козу…

– Еще бы! вскричал г-н Арну, для которого обжорство было любимым грехом, – не стесняйтесь, молодой человек! пишите…. хоть сейчас же пишите вашему батюшке! Неправда ли жена, неправда ли Софи, что нет ничего неприличного, если творец дней г. Годара пришлет нам несколько штук дичи, в которой он катается как сыр в масле?..

– Конечно, ответила г-жа Арну.

Софи не отвечала; она только утвердительно склонила голову.

Обед кончился; встали из-за стола.

Баста! сказал сын торговца хлебом. – Теперь я прилягу: путешествие ужасно утомляет. А завтра утром я отправляюсь в улицу Лагарн, к мэтру Гизе, поговорить о нашем процессе.

– Но, сказала Софи, – если вы останетесь недели на три, или на месяц в Париже, вы не все время употребите на разговоры о процессе с вашим прокурором.

– О нет!.. Я надеюсь также осмотреть столицу…

– Вы в Париже в первый раз?

– В первый. Я посещу бульвары, замечательные памятники, церкви…

– Театр, сказал г. Арну.

Этьен Годар опустил глаза.

– Папенька запретил мне бывать в театрах, пробормотал он.

– Досадно! возразила Софи… У меня есть одна приятельница, – певица в королевской музыкальной Академии; если бы вам было приятно, я могла бы достать билет в ложу третьего яруса.

– Два ливра экономит, заметил г-н Арну.

Выражение лица Этьена Годара делалась все тревожнее

– О! Я очень благодарен вам, ответил он. – Но батюшка именно заставил меня поклясться его седыми волосами, что моя нога не будет в опере.

Софи закусила губы.

– Этот мальчик слишком глуповат! сказала она самой себе. – Или я глупа, или под его глупостью скрывается очень много ума!..

А так как этот простак, или, следуя ее выражению, казавшийся простаком, был очень красив и изящен, не смотря на свое грубое платье, – Софи, тоже удалившись в свою комнату, легла в постель, исполненная мечтаний.

И вскоре, преследуя, с закрытыми глазами, приятную мысль, она мечтала о том что Этьен Годар был знатный вельможа, влюбленный в нее, который вдруг сбросив маску, предлагает ей похитить ее из родительского дома и поместить в ее собственном отеле, на что она тотчас же согласилась бы, – о! сию же минуту!..

Прошла неделя, и ничто не оправдало предположений Софи. Она начинала думать, что Этьен Годар из Кайены есть действительно Этьен Годар. Молодой человек вставал на рассвете и работал до завтрака в своей комнате, занимаясь, – как говорил он, – перепиской бумаг по своему процессу. После завтрака, раскланявшись с семейством Арну, он отправлялся толковать со своим прокурором, а от него разгуливать по городу. Как только готовились сесть за обед, он являлся, точный как солнце, ел много, пил мало, говорил еще меньше. Г-жа Арну была в восхищении.

– Какой прекрасный молодой человек! – повторяла она. – Говорите после этого о провинции! Уж наверно не в Париже встречают подобных ему!..

Г-н Арну обожал своего жильца, потому что жилец вполне исполнил свои гастрономическая обещания, и чрез пять дней после того как он послал письмо, дикая коза, зайцы, куропатки явились в отель Шатильон.

И, посылая дичь, – Этьен показал письмо г-же Арну, – торговец хлебом писал сыну: «скажи г-ну и г-же Арну, что я весь к их услугам. Что когда дичь выйдет, они будут иметь новую».

Как подозревать намерения сына человека, который пишет такие милые вещи! После чтения этого параграфа письма Годара – отца г-жа Арну на целые десять минут, без тени беспокойства оставила Этьена одного с Софи.

Что касается г-на Арну, весь занятый тем, как он проест всю ату провизию, свалившуюся к нему с неба? – если бы он увидал, что его жилец внезапно превратился из барашка в волка и стоял на коленях перед дочерью, у него не хватило бы смелости осведомиться, что это значит.

Притом же Этьан Годар не злоупотребил оказанным ему доверием.

В эти десять минут уединения с прелестной девушкой, – за которые другие заплатили бы столько же луидоров, сколько прошло секунд, – он не сказал ей почти ни слова. На другой и на третий день тоже самое… Прошло восемь дней, о которых мы говорили, и Софи, не без тайного сожаления, сказала самой себе: «на самом деле, баран – настоящий баран!»

Вечером на девятый день мать и дочь долго шептались во время обеда и вот по какому поводу: Софи, которую с конца сентября легкая болезнь горла удерживала дома, чувствуя себя выздоровевшей, хотела отправиться к директору г. Тюре, объявить ему, что она снова готова вступить на сцену; г-жа Арну из благоразумия и заботливости советовала ей отдохнуть еще два или три дня.

Тут не было ничего необыкновенного, и если они облекали это тайной, то потому, что так как жилец их не знал, что дочь их оперная певица, они не находили нужным открывать ему это. Софи одержала верх; г-жа Арну уступила; решено было завтра отправиться к директору.

Но день Всех Святых приближался; дни становились холодны; было необходимо, чтобы Софи потеплее оделась, чтобы не простудиться снова. А ее ватное новое шелковое пальто было у г-жи Бернар, портнихи, которой оно было отдано для того, чтобы она его несколько переделала.

– Так что же, maman? скачала Софи. – Очень просто, пошлите сегодня вечером служанку предупредить г-жу Бернар, что я имею крайнюю необходимость в моем пальто завтра в полдень.

– Служанку? Да разве служанка в состоянии объяснить? Лучше я пойду сама. Притом до улицы Сент Оноре недалеко отсюда!..

– Как хотите!

Но выходе из за стола, г-жа Арну отправилась в улицу Сент Оноре.

Почти в ту же минуту, как удалилась хозяйка, вошел лакей известить хозяина, что одна бочка вина потекла. Бочка вина в опасности! Г. Арну очутился в один прыжок из столовой в погребе. Софи и Этьен Годар еще раз остались один. Но что значило быть одной с Этьеном Годаром!.. Софи и не думала о нем заботиться. Она сидела перед камином и грела ноги, он прогуливался по зале, рассматривая бумаги.

Вдруг Софи вскрикнула.

Этьен Годар уже не прогуливался, – Этьен Годар стоял перед ней на коленях, – Этьен Годар с устремленными на нее глазами говорил ей:

– Я граф Ларогэ. Я люблю вас. Вот уже восемь с половиною дней, для того чтобы жить близ вас, я играю роль глупца… Довольно с меня!.. Время пребывания в чистилище кончилось, я хочу вступить в рай. Я люблю нас Софи! Скажите слово, и завтра я передам вам  ключ от достойного вас жилища.

Завтра, вместе с сердцем, я кладу к вашим ногам все мое состояние!»

Софи слушала это объяснение, дрожа и пламенея. Граф де Ларогэ, один из знаменитейших вельмож Франции, – в течение восьми с половиной дней играл, роль провинциала!.. А! так ее сон не был сном!..

– Итак, начал граф, – это слово! Не правда ли, вы согласны?..

– Скажите прежде, граф, каким это образом случилось, что я не видала вас в Опере?

– По особенным причинам…  Мы поговорим об этом после…

– Почему не сейчас?

– Это не будет забавно ни для вас, ни для меня.

– Однако!..

– Это слово!.. это слово, Софи!.. милая моя, Софи, вы согласны?

– На что?

– На то, чтоб я вас похитил?

– Похитить меня!..

– Софи, ради Бога!.. отвечайте!.. Я люблю вас! Полюбите меня!

Она улыбалась, кокетка!..  Уверенная в счастье, она хотела заставить дожидаться его.

– Мы поговорим об этом после! прошептала она.

Он хотел отвечать, но на лестнице раздался голос г-на Арну.

– Батюшка!.. Да встаньте же граф!.. сказала Софн.

– А! так то!.. воскликнул он, угрожая ей пальцем. – Так сегодня ночью я приду к вам в комнату, искать ответа на ваших губках!..

Она покачала головой и проговорила с вызывающим насмешливым видом,

– Я вам запрещаю.

– Вы запрещаете?

– Да. Вы постучите, – я не отопру вам. И я вовсе не боюсь, что вы употребите силу, потому что моя комната в одном коридоре с мамашиной.

– О! я знаю, где ваша комната.

– Тем лучше для вас… ха! ха! ха!..

Г. Арну взошел. – Этьен Годар в девяти шагах от Софи, был погружен в свои бумаги… Софи грелась, как будто ей было все еще холодно.

* * *

Послушаем Софи Арну, рассказывавшую через двенадцать лет, одной из своих подруг Годар, тоже куртизанке, как не смотря на соседство матери, и даже с помощью матери, граф де Лорагэ, в ту ночь, которая следовала за его объяснением, достиг ответа, которого он желал.

« – Я запретила Лорагэ входить в мою комнату, говорила Софи, – и клянусь тебе, я была в этом случае искренна… Не потому чтобы он мне не нравился!.. о! вовсе нет! Но потому, что против воли, – в шестнадцать лет бывают глупы, даже бывая умны, – но потому что этот прекрасный господин казался мне очень дерзким, думая что достаточно желать, чтобы мочь.

«Через несколько часов после нашего разговора, прерванного приходом моего отца и вскоре после возвращения матери, пока граф удалялся, – угрожая мне еще раз взглядом, – в свои комнаты, находившиеся в конце двора, – я входила в свою комнату, дверь которой я, по обыкновению запирала на задвижку, а не на замок. На замок я не запирала ее никогда, почему бы я заперла ее теперь?.. Я была глупа, но не зла; я не хотела злоупотреблять своим оружием я сказала Лорагэ, что не отопру ему, если он позволит себе ко мне постучаться и была уверена, что не выкажу слабости… Но если бы он вошел так, что не я отворю ему… Если он был волшебник, красивый мужчина, богатый, благородный, который вас любить…

«Я легла в постель. – Я не могла же оставаться целую ночь на ногах, в ожидании какого-нибудь приключения, еще очень сомнительного. Но я не спала… о, нет!.. Я не имела ни малейшего желания спать. Я слушала, я внимательно изучала каждый шум, раздававшийся в отеле, – шум отворявшихся со всех сторон дверей, шаги лакеев, проходивших через двор. Пробило полночь.

« – Добрая ночь, Софи!

Моя матушка, которая по своему обыкновению, всегда вставала первой и ложилась последней.

«—До свиданья маменька!

«Она была в своей комнате; она раздавалась… раздалась и легла. Она уснула.

«Повсюду наступило молчание только монотонный стук маятника раздавался в моих ушах. От не придет!.. от не осмелится прийти… от рассудил. – К чему делать бесполезные усилия… хуже чем бесполезные…

«Половина первого… Мои ощущения в эти минуты еще совершенно живы в моей памяти, как будто все это произошло только вчера и между тем утекло много воды со времени этой ночи, увы!.. Честное слово! я была рассержена, взбешена на Ларогэ, за то что он даже не попробовал рискнуть… Когда любят женщину, разве размышляют!.. Мяу!.. мяу!.. Я привскочила на своей кровати. Это «мяу,» внезапно раздавшееся у моей двери было произведено большой ангорской кошкой, моей приятельницей, которую я вследствие ее толщины прозвала Лани, именем тогдашнего балетмейстера Оперы… «Мяу!.. мяу!..» да! это была Лани…. Часто в холодные ночи, пользуясь нашей симпатией толстячка просила гостеприимства у моей двери…

«Мяу!.. мяу!..» но это мяу было странно… То был не крик кошки, которая упрашивает, а той, которая страдает.

« – Софи!..

Кошка разбудила маменьку.

« – Разве ты не слышишь своей кошки?

« – Слышу.

«– Так отопри ей, малютка… полагаю, ты не захочешь, чтобы она целую ночь промяукала в коридоре? этоо было бы забавно!..

« – Я отпираю ей, мама; я отпираю?..

Софи Арно в роли Фисбы в пьесе «Пирам и Фисба»

На этом месте рассказа Гитар захохотала.

– Я догадываюсь! – вскричала она. – Я догадалась!

– О чем ты догадалась? – возразила Софи Арну.

– Как это хитро!.. Кошка была Ларогэ, или, скорее, Ларогэ был кошкой.

– Ну, моя милая, ты ничего не угадала. Кошкой была кошка… Только вместе с кошкой был и Ларогэ, который возбуждал бедное животное, пощипывая ее за хвост и за уши. Когда я отворила Лани, потому что и ангора вошла в мою комнату, – сильная рука схватила меня за талию, тогда как другая запирала дверь… «Граф, это ужасно!.. вы злоупотребляете!..» Но что ты хочешь… я была в рубашке… против невозможного никто не может бороться…

Через два дня, Софи, которой не в чем было отказывать Ларогэ, воспользовавшись тем, что г-жи Арну не было дома, бежала со своим любовником.

Однако, Ларогэ сделал формально свое воровство. Покидая отель, он оставил, отцу и матери своей любовницы следующую записку в конверте.

«Я обожаю вашу дочь и женюсь на ней, слово Людовика де Ларогэ, как только овдовею!»

Ибо граф только что женился, и вот почему Софи никогда не видала его в Опере. Но он видел ее раза три или четыре из ложи, в которой сидел со своею женой. А так как он не любил жену, хотя она была молода и прекрасна, он влюбился в Софи… В XVIII веке вельможи предоставляли только буржуа, работникам и крестьянам любить жен…

Между тем похищение Софи Арну произвело шум. Г-жа Арну была не из тех матерей, который философически принимают свое несчастье. Она плакала, кричала, шумела… Она повсюду показывала письмо графа… Повсюду его находили его очень комичным.

Знатный вельможа, дающий обещание жениться на своей любовнице, когда он овдовеет – это было крайней степенью любезности. Одна только г-жа де Ларогэ не разделяла этого мнения.

– Мосье, –  сказала она графу, – вы могли бы обманывать меня, не делая смешной…

– А чем я вас дурачу.

– Желая моей смерти, чтобы вполне принадлежать вашей любовнице.

– Э! это шутка! ничего больше. Завтра вы сойдете в могилу, чего не дай Бог! и я все-таки буду только любовником Софи Арну.

Графиня презрительно пожала плечами.

– Оперная певица!.. – сказала она. – Фи! Я не хвалю вас за ваш выбор!

Граф улыбнулся.

– Потому что вы не знаете Софи.

– Нет, я знаю ее и не вижу в ней ничего необыкновенного. Что в ней такого, чего бы не было в другой!

– Ум. Ум до конца ногтей, и столько ума, что она может продавать его всем парижанкам.

– Женщинам ее сорта.

– И другим, и самым знатным… Вот почему я люблю ее, вот почему я ее обожаю!.. И вот почему, я оставляю вас, чтобы вернуться к ней… в ее объятия, на ее грудь!.. Честь имею кланяться!..

Мы не преувеличиваем. Именно так знатный вельможа Людовика XV обращался со своей женой. Он не довольствовался тем, что изменял ей, он даже хвастался перед ней своей изменой. Правда, что эти жены сторицей воздавали этим господам за их неверность и презрение.

Граф де Ларогэ, впоследствии герцог де Бронкас, был не совсем обыкновенный человек; при большом уме, он обладал замечательной образованностью, и те часы, которые он похищал у удовольствия, он посвящал наукам. Он особенно занимался химией, но также любил литературу и сам даже написал для Французской Комедии несколько трагедий, которые имел блогоразумие сжечь после того, как Вольтер сказал ему, что в них есть очень хорошие стихи… Но возвратимся к любви Ларогэ и Софи Арну.

Граф поместил свою любовницу в великолепном помещении в улице Неф де Пети Шамп. В первый раз, когда граф официально представился в новое жилище на нем был надет великолепный и изящнейший костюм.

– Граф Луи де Ларогэ, сказал он, почтительно кланяясь молодой женщине, – просит мадмуазель Софи Арну из королевской музыкальной Академии, – продолжать дарить ему туже благосклонность, которую она удостоила выразить Этьену Годару из Кайэны, навсегда вернувшемуся в свою страну.

– Луи де Ларогэ приятный гость, ответила Софи тем же эффектированным тоном. Его будут любить так же, как любили его предшественника. Но позволю себе одно замечание. Граф Луи де Ларогэ не будет ревновать к прежним ухаживаньям Этьена Годара.

– К Этьену Годару, нет! но если бы это был другой!..

И возвращаясь к своему обычному тону, живому и веселому, в котором, однако слышал нечто серьезное, Ларогэ, вынимая на половину свою шлагу из ножен, продолжал:

– А, тысячу чертей! Если бы ты меня обманула, Софи, я думаю, что я сначала убил бы тебя, и потом пронзил бы себя этой же шпагой.

Софи улыбнулась.

– Ба! сказала она, неверность! многие от нее живут и никто не умирает. Во всяком случае, мы еще успеем сделать духовное завещание.

И на самом деле, в течение трех лет наши влюбленные пользовались бесконечным счастьем… Нет!.. облака были и часто на небе любви Ларогэ и Софи Арну…  Софи была кокетлива…. Ларогэ – горяч… Не раз, по возвращении с прогулки или ужина случались не только ссоры, но даже битвы в отеле на улице Неф де-Пети-Шамп. Да, битвы! к стыду сильного пола, слабый пол был постоянно бит. Стоит только ударить в первый раз!..

Софи отвечала одной из своих подруг: удивленной тем, что она позволяла себя бить:

– Привыкнешь, моя милая! Даже лучше; клянусь тебе, что я никогда не бывала так влюблена в Ларогэ, как в то время, когда он мне давал плюхи.

Одна из современных нам куртизанок говаривала, что – Плюхи абсент любви!.. Пускай и абсент, но к счастью, есть еще люди, которые не имеют надобности в подобном возбуждении любви. Между тем, мы полагаем, что абсент потерял свои возбуждавшие качества на Софи Арну, потому что однажды, воспользовавшись отсутствием Ларогэ. уехавшего в Женеву, – певица произвела coup d’Etat.

Решившись окончательно покончить со своим любовником, и с этой целью не желая ничего сохранить от него, она отослала в коляске к графине де Ларогэ все драгоценности, полученные ею от графа, условие на доход, письма, содержавшие обещания и сверх всего двоих сыновей, которых она от него имела.

Как вы полагаете, трудно было быть деликатнее?.. Отчаяние Ларогэ но его возвращение было ужасно!

Нет больше любовницы! Она хорошо была скрыта, благодаря услужливости королевского министра Сен Флорентина. Нет больше детей!.. И нет больше их матери… Он оплакивал свое несчастье и в стихах и в прозе.

Наконец, эта страстная печаль уступила место спокойствию рассудка. Софи Арну могла показаться без боязни быть изуродованной… Ларогэ имел с нею свидание, в которое объявил ей, что отныне он не будет более насиловать ее чувств; она больше не влюблена в него, она его оставила, он повинуется; но великодушный даже в несчастье, он объявил ей, что отказываясь от нее, он не забыл, чем он обязан самому себе, и просил ее принять обратно две тысячи экю дохода, данные ей но условию.

Софи отказалась! О! Она энергически отказалась. Софи была не глупа!.. Если бы она приняла обратно доход, ее обязали бы взять обратно и детей.

Но нет, сама г-жа де Ларогэ явилась к ней, упрашивая слишком бескорыстную певицу не отказываться от благодеяния, в котором и она желала участвовать. «Примите то, что вам предлагает мой муж, сказала ей графиня, а я сохраню ваших детей и обещаюсь вам иметь о них такую же заботливость, как и своих.»

Софи пролила две слезы, по одной за каждого ребенка… Бедные дети! Она навсегда расставалась с вами… И приняла, что ей было предложено.

В это время некто Бертен, Финансист, большой приятель Ларогэ, говорил этому последнему:

– Вот, милый граф, вы совсем излечились от безумной страсти к Арну.

– О, совершенно! Мы простились с нею…

– Отлично! Так вы не рассердитесь в настоящее время, если увидите ее во власти другого любовника?

– К чему мне сердиться? Разве я могу теперь контролировать ее действия?

– Очень хорошо. А если бы этот любовник, ваш приемник, был бы один из ваших друзей?

– Один из моих друзей?..

– Если бы это был, например, я!

– Вы?..

– Я. Теперь я могу признаться вам, так как вы совершенно расстались с нею, что Софи Арну уже давно зажгла нужный пламень в моей душе… С другой стороны я не думаю, чтобы она чувствовала ко мне отвращение… Я богат… по уму и по фигуре я не сравняюсь с вами; но ведь надо же, чтобы она кому-нибудь принадлежала?.. Так она жить не может!..

– Ясно! Будьте этим некто Бертен, я не вижу препятствий. И да будете вы счастливее меня с неблагодарной, мой друг!

– Благодарю!

Что сказано, то и сделано. – Софи Арну, которая на самом деле нуждалась в покровителе, потому что она одного лишилась, не видела ничего неприличного взять в таковые Бертена, которого она несколько знала, и который, как первое солидное доказательство своей страсти, давал ей отель, содержание дома, коляску, лошадей, лакеев.

В тот вечер, когда новая хозяйка отеля принимала в ней нового обладателя ее прелестей, Ларогэ, чтобы забыть о ней, – оригинальная черта,– ужинал до полудня другого дня со старой любовницей Бертена, мадмуазель Гус из французской комедии!.. Но…

Ларогэ поклялся, что более не любит Софи Арну; она клялась, что разлюбила Ларогэ… Однажды вечером, проходя меня отеля Софи, Ларогэ почувствовал фантазию взойти, поцеловать руку своей экс-любовницы.

Софи была одна.

– Ба! это вы?..

– Упрек?..

– Да нет же!

Что мы скажем вам, если они не говорили больше.

Любовь графа и актрисы только заснула; Ларогэ думал о Софи Арну в алькове мадмуазель Гус; на изголовьи, рядом с толстым Бертенем, – он был толст и жирен, как все финансисты, – Софи Арну грезила о Ларогэ…

И вот, когда Бертен явился… как человек если не умный, то вежливый, он сделал самую благоразумную вещь: он удалился.

На другой день при дворе и в городе только и было разговоров:

– Знаете новость?

– Еще бы!.. Граф де Ларогэ снова сошелся с Софи Арну… Бедная графиня!.. Стоило быть великодушной!..

– Ну, а что Бертен? Он истратил больше пятидесяти тысяч экю!

– Вы шутите?

– Нисколько! Отель, который он подарил Coфи, стоит ему этой суммы.

– Но она возвратит ему отель….

– Полноте! Она говорит, что довольно скучала, будучи две недели его любовницей, и что если он захочет жаловаться, она докажет, что он ей еще должен.

Мы потому остановились на эпизоде любви Ларогэ и Софи Арну, что этот эпизод представляет самую интересную сторону жизни этой женщины.  После этой любви, которая продолжалась еще полтора года и заменилась прочной дружбой, Софи Арну становится одной из  тех куртизанок,  которых  была  целая сотня в ту эпоху в Париже, – в Париже Помпадур и Дюбарри.

Отнимите у Софи Арну ее ум, и она смешается с Дюше, Гишар, Верьер, Ктофиль и со многими другими, которые обязаны только их скандальному распутству тем, что оставили по себе имя, которое не может, не красная, произнести честная женщина. Знаменитость Софи Арну принёс ее ум.

Прижизненная афиша: Софи Арну в главной роли в пьесе «Пирам и Фисба»

Одна из этих куртизанок и именно Дюше оставила после своей смерти 600,000 франков.

Подобно Дюше Софи Арну могла приобрести огромное состояние, но она одинаково беззаботно тратила и свою молодость, и свое остроумие и щедроты своих любовников. И при том, независимо от своего ума, который не позволял ей, – по крайней мере надолго, – отдаваться дуракам, даже за горсть золота, Софи имела слишком много деликатности чувства, чтобы предаваться подобно множеству других куртизанок за богатую плату постыдным оргиям. Она была распутна, но не подла. Она не смешивалась, вследствие своего отвращения, с теми, которые сделали из этих оргий печальную и гнусную привычку.

Герцог де Фронсак, воспроизводивший пороки своего отца герцога де Ришелье, не имея его качеств, был одним из тех людей, которые примешивали к разврату жестокость. В 1769 году, будучи не в состояли обольстить своим золотом и ласками одну молодую девушку, жившую со своей матерью, герцог в исступлении своей бесстыдной страсти сделался виновным в трех преступлениях разом: в поджоге, похищении и насилии.

И Фронсак не был за это преследуем.

И нашлись люди, смеявшиеся этому преступлению.

Но Софи Арну не смеялась.

Фронсак был несколько времени ее любовником после Ларогэ и, как она хвалилась, она заставила его платить за те глупости, которые он говорил ей в то время, когда мог верить в ее невинность.

В 1769 г. уже давно Фронсак не был в связи с Софи. Но он был не занят; она принимала многочисленное и блестящее общество, она была остроумна и забавна, – не проходило ни одной недели, чтобы сын герцога Ришелье не появлялся на час или на два в салоне актрисы.

В июне месяце этого года, через несколько дней после происшествия, в котором герцог играл постыдную роль, у Софи Арну было большое общество… Каждый являлся к ней, чтобы узнать справедлива ли была новость, что Софи простилась с театром, что в двадцать шесть лет она отказалась от славы.

– Боже мой, господа! – с улыбкой отвечала Софи, – да, это правда! Я почувствовала, что талант мой падает, я не хотела, чтоб мне показали дверь. И заметьте, что королевская музыкальная Академия не имела ни малейшего желания затеять со мной процесс. Я имела право на тысячу ливров вознаграждения при выходе, кроме трех тысяч ливров пенсии, и она имела способность отказать мне в этой тысячи ливров под предлогом моих частых отсутствий в течение двенадцати лет моей службы. Пробовали даже доказать мне, что каждое мое представление стоило театру сто экю. Как эти директоры дурно считают! Но если так, если действительно каждый раз, как я пела, я стоила опере сто экю чрезвычайного расхода, так не тысячу, а десять тысяч ливров они должны бы были дать мне вознаграждения за то, что я теперь не пою! Права ли я?

– Ясно! – смеясь ответили все присутствовавшие.

Я иду дальше, милая Софи, – сказал Дора. – Как истинное вознаграждение за печаль, которую вы доставляете всему Парижу, переставая очаровывать его со сцены, вам должны бы заплатить не три, а двадцать тысяч ливров пенсии.

– Я лучшего не желаю, – возразила актриса. – Попробуйте убедить в этом администрацию, и каждый год, Дора, я буду делить с вами пополам мой пансион.

– О! – возразил Дора, – один нежный поцелуй будет для меня достаточной наградой.

– Поцелуй! –возразила Софи, пожимая плечами. – Я не удивляюсь, что все поэты так худы, они питаются только поцелуями.

Разговор был прерван лакеем, доложившим о де Фронсаке.

– А! этот милый герцог! – воскликнул Дора. – Вот уже целый век как я не имел счастья его видеть.

Восклицание осталось без ответа.

Тем не мене все встали при входе де Фронсака, но за исключением Дора, который поспешил ему на встречу, никто не двинулся с места. Казалось даже, его неожиданной приход внес какую-то холодность в общество. Все были чем то смущены.

Фронсак был неглуп, произведенный им эффект, не ускользнул от него. Но тот, кто пренебрегал общим мнением, мало заботится о мнении нескольких.

– Что это? – сказал он. – Уж не составляют ли здесь заговор? Здравствуйте, Софи; здравствуйте, моя милая!

Проговорив эти слова, герцог, по обыкновению, хотел своей рукой, украшенной перстнями, погладить подбородок бывшей любовницы. Но она быстро отскочила, так что его рука осталась на воздухе.

– А!.. – воскликнул он шутливо. – Серьезно есть что то! Что же? отвечайте, Софи! Я требую! Не пахнет ли от меня лихорадкой, так что этого я не замечаю?..,

– Так как вы, герцог, желаете, чтобы вам сказали, – ответила Софи Арну, – то от вас действительно пахнет опасно; от вас пахнет хуже, чем лихорадкой от вас пахнет – смертью.

– Ха! ха! ха! Это по поводу моего безрассудства с малюткой в улиц Сент-Андре-де-з’Ар… Ха! ха! ха! Это уже слишком сильно!.. Мир перевернулся!.. Оперные певицы начинают читать мораль!.. Хотите выслушать мое признание, моя прекрасная Софи?.,.

– Очень признательна, герцог! Я боюсь, что не буду спать целую неделю; и притом, ваше признание не к чему не послужит: я не дам вам отпущения грехов.

Герцог закусил губы. Мы сказали, что порицание от кого бы оно не происходило, для него мало значило; но Софи Арну он вознамерился наказать.

Через несколько времени, во время ужина у Софи Фронсак привел с собой жантильома, который был, по его словам особенно ему рекомендован: маркиза де Ванденес, провинциала, обладавшего миллионами, в роде маркиза де Караба, который, во время своего пребывания в Париже, желал только одного растратить свое золото, лишь бы рука, которая брала бы это золото, была мала и легка.

Фронсак полагал, что подобная рука была у Софи, вот почему он поспешил представить ей маркиза, и Софи приняла это предложение как нельзя лучше, что было очень обыкновенно в то время. Старинный любовник предлагал своей старой любовнице полезную и приятную победу. Это было в порядке вещей; никто не мог упрекнуть за это.

Быть может если бы после представления маркиза де Ванденес Фронсаком, она заметила улыбку, которой они переменялись, когда она удалилась от них для приема новых гостей, Софи стала бы подозревать.

Но не только она больше не помнила, что задела герцога, несколько недель раньше, но если бы она и припомнила, она не подумала бы, что он способен так долго хранить злобу,

Но она не подозревала.

Притом эта ловушка, – если была она, – была великолепно устроена. Маркиз де Ванденес был прелестный мужчина: лет тридцати трех прекрасного роста, с тонкими и правильными чертами лица, с быстрым, иногда даже странно быстрым взглядом, который, когда он взглянул на Софи, заставил ее вздрогнуть от магнетического блеска. Это впечатление, по своей редкости не было ей неприятно. Привыкнув повелевать, ей была приятно почувствовать господство.

И кроме его физических достоинств маркиз де Ванденес заслуживал того, чтобы внушить желание женщине привязать его к своей колеснице, В нем не было ничего провинциального, он изъяснялся изысканным языком; он знал литературу, Буфлер, Фавар, Жантиль, Бернар и неизбежный Дора, бывший за ужином, находили его совершенным вельможей. – Он хвалил их сочинения.

Что касается, Гишар, Бошенниль, Дюше и Фанье, милых собеседниц, они только и толковали, что о прекрасном незнакомце. Но их усилия кокетства были напрасны: с самого начала прекрасный иностранец обращал внимание только на хозяйку дома.

Пробило два часа, возбужденные вином, головы начинали воспламенятся. Это было в ту минуту, когда Жантиль, Бернар, Буфлер и Дора, предлагая дамам из чистой формальности запастись веерами, начинали чтение какого-нибудь шутливого отрывка, который на другой день в нескольких копиях расходился по всем улицам и переулкам.

У Софи Арну не было веера, она встала и пошла за ним в будуар.

Ловкий маневр! подумали ее добрые друзья. Едва она вышла из зала, как по знаку Фронсака маркиз де Ванденес отправился вслед за молодой женщиной. Были ли справедливы предположения подруг? Ни да, ни нет!

Но также верно то, что она чувствовала потребность подышать на свободе, вдали от шума голосов, от блеска света…. То было последствие того странного интереса, который был внушен ей вниманием иностранца…

– Что вы здесь делаете! – сказала она на самом деле дрожавшим голосом, – Вернитесь скорее назад!..,

– Не прежде, как получу от вас обещание, – возразил маркиз.

– Обещание!.. Какое?..

– Я люблю вас….

– О! есть много других, которые так же как и вы меня любят.

– Без сомнения. Но вы не любите их. А меня вы должны полюбить!..

– Должна?..

– Софи!.. Обожаемая Софи!.. правда ли, завтра в полдень вы будете одни?..

Он был близ нее и глядел ей в глаза.

– Да, – прошептала она, – я буду ждать вас завтра!

– Благодарю!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.