Лола Монтец
Лола Монтец
Если чье либо существование было бурно, так именно этой женщиной. Ее история-роман, переполненный всякого сорта безумствами. Единственно, что смущает и оскорбляет в ее истории, так именно то обстоятельство, что во всей жизни Лолы тщетно бы отыскивали намек на сердечные чувства.
* * *
Когда то, – тому назад целые века, – если рождался принц или принцесса, то все дружелюбные феи, стекаясь к колыбели, одаряли ребенка физическими и нравственными совершенствами.
Однако это не мешало этому ребенку, когда он вырастет, проходить по жизненной дороге, усеянной колючками и терниями, разбросанными какой-нибудь старой и уродливой колдуньей, которую, к несчастью, позабыли пригласить на крестины.
И вот, подобно принцам и принцессам доброго старого времени Лола Монтец, столь одаренная всеми совершенствами, вследствие какой-то противоречивой силы, была лишена главного элемента, чтобы быть счастливой. Казалось, при ее рождении, какой-то злой гений сказал ей: «Иди! Ты будешь жить любовью и для любви, но жрица без веры, и поэтому презираемая сыном Венеры, во всю свою жизнь ты не будешь любить и не будешь любима ни кем. Как вечного жида наслаждения я приговариваю тебя странствовать из страны в страну, от человека к человеку. И когда ты умрешь, ни один из тех, которые дарили тебе самые жаркие ласки, не прольет о тебе ни одной слезы. Ни один вздох сожаления не ответить подобно эху, на твой последний, вздох.»
Вечный жид наслаждения. Пусть так! В этом отношении предсказание сбылось. Лола Монтец посетила все пять частей света, и от нее зависело открыть шестую, чтоб посеять там поцелуи.
Но что касается этого единственного вздоха сожаления, этой единственной слезы, которой ее лишили – пророк несчастья ошибся. Более чем вероятно – некто сожалел и плакал о Лоле…
* * *
Испанка Лола Монтец, – испанка по имени, по языку, по поведению, по цвету кожи по глазам, по волосам, – испанка по всему, вовсе не была испанка, а швейцарка, ибо родилась 22 апреля 1819 года не в Севилье, как утверждают некоторые биографы, а в Монтрозе, в Швейцарии.
Правда, в жилах у нее текла иберийская кровь по матери, Розиты Монтец, из Гаванны. Но отец ее, лейтенант Жильберт был ирландец. По причинам, которые нам неизвестны, лейтенант Жильберт, связанный с Розитой только узами нежного согласия, – нашел удобным в одно прекрасное утро быстро разорвать эти узы, и покинутая мать и ребенок переселились из Швейцарии в Англию. Они поселились в Бате в графстве Соммерсет.
Розита Монтец нашла в этом городе мужа, настоящего мужа, несколько зрелого – пятидесяти пяти лет, – когда ей едва было тридцать…. И при том, не очень заботясь о прошедшем своей жены, супруг предлагал такую улыбающуюся для нее будущность! Не будучи богатым, бумажный фабрикант, Обадия Крежи, жил в полном довольстве. И Розита Монтец поспешила переименоваться в миссис Крежи.
И с согласие своего мужа, ее первой заботой было поместить их дочь, маленькую Лолу в превосходный пансион, находившийся на королевской площади и управляемый достойной уважения леди Олдридж, – ее научили там всему, чему она хотела научиться. А Лола хотела знать все. Она училась говорить по-английски, по-французски, по-итальянски, по-испански, по-немецки, танцам, музыке, рисованию… Она даже выучилась – о чудо! – тому, что ей там и не преодавали: любви. Но у ней было столько талантов!..
Рядом с пансионом миссис Олдридж процветало заведение для молодых людей, под управлением Конбурна. Только стена отделяла сады этих двух заведений. Волки около овец! Положим, что у волков были только молочные зубы, но все таки это было неблагоразумно.
В ту же самую церковь, в которой каждое воскресенье миссис Ольдридж водила своих питомцев, Конбурн также постоянно водил питомцев своих. И из этого еженедельного сближения доселе не вытекало ничего, чем бы могла оскорбиться нравственность. Напротив, по выходе из церкви мальчики дерзко смеялись над девчонками, которые платили им тем же.
В среде учеников мистера Конбурна находился некто Вилльям Бакер, блондин пятнадцати лет, который вместо того, чтобы насмехаться над девочками, придумал бросать на них томные взгляды; предполагая инстинктивно, что какая-нибудь из них, тоже по инстинкту, ответит на них.
Наш юный ловчак рассчитал верно; одна из учениц миссис Ольдридж приняла на свой счет эти взгляды.
То была Лола Монтец.
Ей в ту пору было тринадцать лет.
В одно воскресенье Вилльям осмелился передать записку Лоле.
Эту записку, впервые говорившую ей о любви, Лола слово в слово помнила еще через двадцать лет. Вот она:
«О, мисс, как вы прекрасны и как будет гордиться тот, кому будет принадлежать ваше сердце и рука!.. С тех пор, как я вас увидел я только и думаю, что о вас! У меня одно только желание: сказать вам, что я чувствую. И если вы хотите, это очень легко. В нашем заведении обедают в одно время с вашим; во время обеда, в назначенный день, мы оба уйдем из за стола и достигнем глубины сада, где я сумею перелезть через стену, чтоб увидать вас. Угодно ли вам? Отвечайте мне в будущее воскресенье одним словом или даже знаком, если вы боитесь писать. О, мисс, как вы прекрасны, и как я люблю вас!..
На всю жизнь и до смерти ваш»
Вильям Бакер
«P.S. Не забудьте, если будете писать, сказать ваше имя. Не знать кого любишь, очень неприятно.»
Лола не только приняла это предложение, но и выразила это даже письмом.
«Я верю вам, – отвечала она. – Завтра, во время обеда, я буду в саду у большой стены. Остерегайтесь сделать себе что либо неприятное, когда будете влезать.»
Меня зовут Лола Монтец.
Ясно, что свидания нашей юной четы были очень невинны. С помощью каштана, осенявшего площадку пансиона, Вильям вскакивал на стену и оттуда к своей возлюбленной, в сад миссис Олдридж. С тою же легкостью он возвращался назад, причем ему был помощником платан. Таким образом, они оставались от двадцати до двадцати пяти минут вместе, повторяя, друг другу, что они вечно будут любить друг друга.
Лола обожала своего дорогого Вильяма и Вильям, также обожал Лолу, но чтоб обмениваться раза три в неделю своими любовными уверениями, они были вынуждены каждый раз отказываться от обеда.
То была немалая жертва для тринадцати– и пятнадцатилетних желудков. Лола первая придумала удовлетворять и любовь и требование аппетита. На пятое свидание она явилась с огромным куском хлеба, который как преданная любовница разделила со своим возлюбленным.
Полный благодарности, на следующее свидание, любовник явился сгибаясь под тяжестью варенья и пирожных, приобретенных на свои деньги.
К несчастью и у Конбурна и у миссис Ольдридж начали удивляться этому повторяющемуся отсутствию Вильяма Бакера и Лолы Монтец, вследствие хронического нерасположения во время обеда. За ними стали наблюдать, и наши влюбленные были схвачены – proh pudor! – сидящими на траве и готовыми уничтожить… лепешку! Какой скандал! В тот же вечер Лола была возвращена своим родителям; мистер Вильям отправлен в родное семейство…
Что сказало семейство блондина узнав, что из среды его вышел недостойный обольститель, – мы не знаем. Но что касается миссис Крежи, то если для формы она довольно строго отнеслась к своей слишком поспешной девочке, то втихомолку она не могла не посмеяться над тем, что стыдливая миссис Олдридж, подымая к небу свои длинные руки, называла ее «преступлением».
– Это все равно, заключила Розита, советуясь с мужем, – я думаю, что чем раньше мы отдадим ее замуж, тем лучше,
– Я согласен с вашим убеждением, моя милая, ответил Обадия Крежи, как только будет возможно, малютку следует выдать замуж, иначе она пожалуй доставит нам много неприятностей. Что вы думаете как о зяте о сэре Александре Люнлее, нашем соседе.
– Гм! он очень стар! Ему по крайней мере шестьдесят лет…
– Так, да зато у него, по крайней мере, четыре тысячи фунтов стерлингов дохода…
Розита иронически улыбнулась. Быть может она по опыту знала, что это не заменяет в старике-муже известных качеств.
Как бы то ни было, но она не противоречила своему мужу относительно предположенного им союза, и когда через два года Лола достигла пятнадцатилетнего возраста, сэр Александр Люнлей, согласившись с видами мистера и миссис Крежи, имел глупость думать, что пятнадцатое лето может быть в согласии с шестьюдесятью восьмой зимой, – и вот, однажды Лоле объявили, чтобы через месяц она готовилась сделаться миссис Люнлей… Лола задрожала, побледнела, но не возразила ничего. И так как она молчала, мать и отчим думали, что она согласна. Но часто страшная буря таится под невозмущаемой тишиной…
В том же доме, где жил сэр Люнлей, уже семнадцать месяцев жила одна вдова, приехавшая в Бат, чтобы пить воды против подагры и ревматизма. И хотя больная, миссис Маргестон была очень любезна. Между сэром Александром Люнлей и вдовою образовались соседские отношения. У миссис Маргестон был племянник, кавалерийский офицер Индийской компании, красивый юноша двадцати пяти лет.
Именно за несколько недель до приведения в исполнение проекта Крежи, соединить Лолу с сэром Александром Люнлей, – Томас Джемс, племянник миссис Маргестон, пользуясь отпуском, остановился у своей милой и доброй тетушки на три месяца.
Увидав Лолу, полюбить ее для Джемса было делом одной минуты. Со своей стороны Лоле понравился Джемс.
Однако, за исключением нескольких быстрых взглядов и пожатия руки, они не сказали друг другу ни одного нежного слова до той самой минуты, в которую мы их застаем теперь, т. е. до той минуты, когда супруги Крежи торжественно объявили Лоле, что она будет богата. Мы сказали, что Лола безмолвно выслушала этот ультиматум. Он был произнесен в большой парадной зале, и объявив его Лоле, миссис Крежи сказала ей:
– Ступай, малютка, ты теперь можешь отправится в свою комнату.
И в то время, когда дочь удалялась, мать, следуя за нею глазами, прошептала: «этот милый ребенок так доволен, что совершенно изумлен.»
– То есть, воскликнул отчим, – она восхищена!.. По виду этого нет, но я буду держать пари, что в глубине души она в восхищении.
О слепцы!.. пусть бы старый англичанин ублажал себя на счет чувствований своей падчерицы – куда не шло! Но Розита, которая раньше, чем пить малыми каплями супружеский напиток, пила полными глотками шампанское любви, – Розита-креолка и не подозревала, что ее дочь, зачатая и рожденная во время сладостных пиршеств, не согласится быть женой человека, которого она не любила и не могла полюбить – это не простительно!
Лола, как ей предлагали, удалилась в свою комнату, где первым ее движением было разбить вдребезги великолепную чашку из китайского фарфора, которую сэр Александр Люнлей подарил ей накануне.
И продолжая топтать остатки подарка, как будто то был сам подаривший молодая девушка повторяла:
– Ах, ты хочешь на мне жениться!.. вот тебе!.. вот тебе!..
Вдруг она остановилась в своей бесплодной мести и стала прислушиваться…
Не был ли то голос Томаса Джемса?… Да, то был именно тот самый час, в который он имел привычку прогуливаться в саду миссис Маргетсон, чтоб уловить улыбку Лолы, склонившейся на своем окошке…
А так как улыбка Лолы запоздала, молодой офицер вызывал ее пением. Лола у своего окна начала уплачивать свой долг.
Потом знаком пригласив Томаса Джемса молчать, она подбежала к столу и быстро написала карандашом следующие слова:
«Мне приказывают выйти замуж за сэра Александра Люнлея; я имею надежду на вас, чтоб избавиться от такого гнусного брака. Как? Это касается вас, если вы меня любите. Я жду.
Лола
Томас Джемс, прочел эту записку, упавшую к его ногам в виде комка. Лола увидала, что он поднес ее к своему сердцу, что всегда и везде выражало: «Это сердце ваше; рассчитывайте на него.»
Затем он быстро удалился.
Что он выдумает? Остальной день и вечер показались для Лолы веком. Она предполагала, что ее возлюбленный придет к ее матери, чтоб сказать хоть слово в ее защиту. Он не приходил.
Он не приходил; а между тем сэр Александр Люнлей, благодаривший ее с энтузиазмом за то счастье, которое она подарила ему принес ей, как свадебный подарок превосходное жемчужное ожерелье, которое сначала она хотела также растоптать как и чашку.
Но жемчуг был так прекрасен! Бриллиантщик дал бы за него сто фунтов стерлингов.
– Благодарю вас! – сказала Лола. – Это ожерелье никогда меня не оставит.
Вечер супругов Крежи продолжался не долее десяти часов. Выпив последнюю чашку чаю, торжествующе Александр Люнлей отправился спать.
Половина одиннадцатого. Одиннадцать. Все спало вокруг нее. Лола из благоразумия потушила свечу и склонилась на окно, вопрошая сени сада миссис Маргетсон, и ожидая каждую минуту появления своего возлюбленного.
Половина двенадцатого. Никого. Томас Джемс оставил ее своей участи?… «Невозможно!» говорил ей тайный голос… Полночь… Она отчаивалась…
А! он под окном… Но как он мог явиться сюда?…
– Лола?…
Спящая птичка-ольшанка не проснулась бы от звука этого призыва, но Лола тотчас же его услыхала…
– Друг мой!
– Берите и привязывайте!..
Взвилась на балкон веревочная лестница, была схвачена и привязана.
– Теперь сходите; не бойтесь: она прочна.
Бояться!.. Но чтобы бежать от сэра Александра Люнлея, она доверилась бы даже облаку… Она сходила…. Он не дозволил ей коснуться до земли, взял ее на руки и унес.
– Но… – бормотала она. – Если нет привычки быть похищаемой, это так потрясает.
– Т-с!.. – сказал он так близко, от ее губ, что она не могла продолжать.
Джемс не терял напрасно времени с тех пор, как он получил письмо Лолы. Прежде всего он нанял карету, которая должна была его дожидаться в одной отдаленной улице; затем купил лестницу.
Лола покоилась на подушках кареты, еще не придя в себя от смущения, произведенного тем способом, каким, в их общем интересе, ее возлюбленный заставил ее молчать.
Между тем, крикнув кучеру: «Пошел!» он сел рядом с молодой девушкой.
– Но, сказала она, трепеща от чего-то, – вы не воспользуетесь моим положением, не правда ли, друг мой?… Если вы не можете быть моим мужем, вы будете братом.
И он стал ее мужем. Через месяц письмо со штемпелем Дублина официально извещало Крежей о бракосочетании Лолы и капитана Томаса Джемса, которое было совершено Джонатаном Джемсом, братом новобрачного, в присутствии маркиза Норманби, лорда лейтенанта Ирландии.
Что оставалось сказать родителям, дочь которых без их согласия и против их воли вышла замуж, кроме того, что: «что сделано, то сделано!»
Тем не менее вероятно, что мать и отчим Лолы сохранили к ней неприязнь за ее шалость, ибо во все время ее карьеры, в те даже минуты, в которые она всего более должна была желать их присутствия они не особенно спешили со свиданием с ней.
А как воспринял побег Лолы сэр Александр Люнлей? Уверяют, что он начал процесс против Крежей, требуя возвращения жемчуга, так как они не могли отдать ему дочь.
Старый дурак! Что ему было дело делать с тем или другой? Он был главным виновником побега; и если урок стоил ему дорого, то между нами, она не обокрала его.
Итак, Лола и ее капитан жили в Дублине, упиваясь сладостью медового месяца. Но по словам хроники сладость эта была непродолжительна, Лола была кокетлива; Томас ревнив; не прошло шести недель с их свадьбы, а они уже спорили как супруги, прожившие пятьдесят лет.
Сначала то были споры без последствий; споры, заканчивавшиеся нежным примирением. Но однажды вечером Лола рассердилась до того, что бросила мужу в голову графином; Томас хотя и был довольно ловок, для того, чтоб увернуться от удара, тем не менее начал думать in petto, что сделал ошибку, похитив этого ангела из ее семейства и еще большую, женясь на ней.
На другой день после этой сцены, которая поселила холодность между им и Лолой, капитан получил приказание отправиться со своим полком в Бомбей.
– Хорошо! с моим полком! – сказал он самому себе, – но с моей женой – нет!.. эта нежная малютка никогда не согласится последовать за мной в Индию… К сожалению, я должен буду оставить ее в Европе!..
Томас Джемс ошибался; нежная малютка не только не выразила ни малейшего неудовольствия, по поводу этого отъезда с мужем, но даже обрадовалась при мысли путешествовать по незнакомым странам и жить под другим небом.
И таким образом, надежды Томаса Джемса не исполнились…
* * *
На самом деле, это путешествие было истинным очарованием для Лолы, и удовольствие испытываемое ею, отразилось на ее характере; во все время путешествия расположение ее духа было самое ровное, – она ни в чем не противоречила мужу. Томас Джемс благословлял небо.
Существуют два Бомбея: один называемый фортом, – собственно город состоящий из дворцов и каменных громад, в котором живут во время дождей; другой, – временной, начинающий жить с того времени, когда перестают грозы и ветры, – окружающий первый город и состоящий из деревянных домиков, палаток, окруженных деревьями и цветами.
Живя в первые две недели по приезде в первом Бомбее у г-на и г-жи Ломер, державших меблированные комнаты, Лола и ее муж, при начале хорошей погоды, следуя за своими хозяевами, переселились в летний Бомбей.
Итак, в течение еще двух недель, пленяемая любопытным зрелищем, непрестанно возобновляющимся перед ее глазами, толпой пришельцев, прибывавших из всех окружных провинций в главный порт Британской Индии, – Лола постоянно всем улыбалась, в том числе и мужу.
Но когда, лежа в паланкине, несомом четырьмя сильными индийцами, она увидала все, что могла только видеть в окрестностях: мечети, храмы, погоды, когда она перебывала на кораблях и барках всех стран, и всяческих форм, когда по приглашению городских леди, каждое после обеда, в течете двух или трех часов она уже прогуливалась верхом или в коляске на эспланаде в то время, когда на ней играла военная музыка – тогда Лола начала скучать…
– Долго ли еще останемся мы здесь? – однажды вечером сурово спросила она своего мужа.
– Я сам не знаю, моя милая.
– Как? Вы не знаете?
– Без сомнения. Солдат не хозяин себе. Губернатор лорд Эльфинстон, предполагает движение кнодсов.
– Что это за Кнодсы?…
– Индийцы. Одна из главных рас в стране, большая часть которой подчинилась, но часть еще остается непокорной.
– В таком случай, до тех пор пока лорд Эльфинстон будет сомневаться в Кнодсах, мы не выедем из Бомбея?…
– Я боюсь этого.
– Но это может продолжаться месяцы, годы?…
– Я не говорю нет.
– И вы предполагаете, что я соглашусь жить целые годы не в Европе?…
– Я соглашусь.
– Какая разница! Как солдат, вы обязаны жить там, где находятся ваши начальники, но я…
– Вы, как жена солдата, также обязаны жить там, где живет ваш муж. И притом, на что вы жалуетесь? Когда я должен был ехать в Индию, вы казалось, были рады отправиться со мной. Если вы отказываетесь в настоящее время следовать за мной, – мне будет прискорбно, но я ничего не могу сделать.
– А! вы ничего не можете сделать!.. Ну, а я могу сделать кое что и докажу вам…
В таких то выражениях Лола объявила войну мужу, – войну жестокую и беспощадную. В ожидании войны с кнодсами, бедняжке капитану приходилось воевать с ангелом, превратившимся в демона. И день и ночь дом мистера Ломера, в котором наши супруги нанимали квартиру, оглашался их ссорами.
– Но, если вам так неприятно жить здесь, – часто говаривал Томас Джемс, – почему вы не вернетесь в Англию?
– С вами. Я ничего лучше не желаю.
– Нет, одни.
– Я не для того вышла замуж, чтобы одной бегать по свету.
– В таком случае, так как служба надолго удерживает меня здесь, подражайте мне: будьте терпеливы.
– А я уверена, что если бы вы захотели, то получили бы отпуск.
– Вы ошибаетесь: во время компании отпуска не дают.
– Так выходите в отставку.
– Я люблю военную службу и не оставлю ее.
– Как угодно. Я тоже не оставлю вас, и мы посмотрим, кто скорей устанет – вы или я.
* * *
Первым, как можно было предвидеть, был Томас Джемс. Женщины всегда первенствуют в этой мелочной борьбе.
В тоже время свидетельница этих ежедневных ссор, миссис Ломер почувствовала жалость к тому, кто по ее мнению больше страдал. И если жалость не есть еще любовь, как поется в одной старой песне, то она, во всяком случае ближайшая к ней дорога. Кларисса Ломер была хороша собой, блондинка, а Томас Джемс, с тех пор как женился на Лоле, разлюбил брюнеток. Сначала только поверенная печали капитана, она скоро его успокоила.
В оправдание белокурой Ломер должно сказать, что ее муж был урод и глуп в той же мере, а Томас Джемс сделал для ласковой любовницы то, в чем отказывал крикливой жене.
Проснувшись однажды утром, Лола нашла у своей кровати письмо, подписанное двумя буквами Т. Д., следующего содержания:
«Вы хотели, чтоб я вышел в отставку. Я вышел; я свободен, – свободен вдвойне, потому что для меня возможно в одно и то же время, как я оставляю полк, бежать от вас. Я сожалею, что не в состоянии оставить вам денег на переезд в Европу, потому что то положение, в которое я поставлен вами, лишает меня нужных для этого средств. Прощайте! Желаю вам быть счастливой. Что касается меня, я должен признаться, что расставшись с вами, я как будто попал в рай.»
Лола оканчивала чтение этой записки, когда в комнату ворвался мужчина. То был г-н Ломер. Он также как и Лола получил поутру письмо.
– Ушла! убежала! – рычал он. – Презренная!.. Женщина, которую я взял без приданого, без пенни приданого – да-с!.. У нее и платьишка-то не было!.. А что я такое сделал, спрашиваю я вас, что она бросила меня как старые штаны? Был ли я зол с ней, или суров?… требователен?… Нет, так не делают! Безнаказанно не увозят жену у честного человека. Я отправлюсь к губернатору. Клариссу возвратят мне!.. О! о! хозяйство наше шло так славно!.. Через пять лет я вернулся бы в Англию с хорошим доходцем. А теперь что я буду делать один? Разве я могу один за всем присмотреть!
Наивные жалобы Ломера, его слезы, от которых он стал еще дурнее, заставили Лолу расхохотаться. Он смотрел на нее с каким-то остолбенением.
– Как! вы смеетесь! – сказал он.
– А почему бы нет? – заметила она. – Муж мой уехал, ну я и смеюсь: я не люблю его.
– Но я то все еще люблю мою жену.
– Так бегите за ней; желаю успеха. Но прежде одно слово, г-н Ломер. Капитан Джемс, уезжая, поступил неприлично, оставив меня без копейки денег. Вы, без сомнения, снабдите меня сотней гиней? Я их вышлю вам из Англии, будьте уверены.
Изумление Ломера перешло в чистый столбняк.
– Чтоб я дал вам сто гиней! – вскричал он. – А! а! Это уже слишком. Ваш негодяй муж увозит мою жену, а вы хотите похитить мой кошелек – мило!
Лола нахмурила брови.
– Хорошо, – сказала она: – я согласна, что жена ваша, как вы говорите, отпустила вас на все четыре стороны, потому что вы не только скверное животное, но кроме того вы скряга, деревенщина!..
Ломер готовился сделать возражение.
– Довольно! – закончила Лола, хватая кружку. – я вас не звала: по какой причине вы позволили себе войти сюда? Ступайте вон!.. Вон, как можно скорее!
Обманутый, только что не избитый, Ломер удалился.
Лола села и задумалась.
Что предпринять? Где достать денег на поездку в Англию? Да и возвращаться ли ей в Англию к матери и отчиму, которые, наверное, очень дурно ее примут? Нет. Она отправится куда угодно, только не в Бат. А деньги. Где достать денег?… Она никого не знала в Бомбее. Прошло около часа в этих размышлениях. Вдруг она воскликнула:
– Ах, до чего же я глупа! А это колье, подарок сэра Александра Люнлея – его можно продать. – Она открыла ящичек, взяла колье и вздохнула:
– Какая жалость! – проговорила она, но вслед за тем подняла голову:
– Ба! мне подарят другие!.. Букелини! Букелини!
Так звали молодую индианку, горничную Лолы. Лола звала ее одевать себя; но зов был напрасен: присутствуя при разговоре своей госпожи с г-ном Ломером, она ушла вслед за ним. Куда могла она пойти?
Лола уже хотела сама одеться, когда индианка вернулась в комнату.
– Госпожа, – сказала она: – в передней вас дожидается человек, который немедленно желает поговорить с вами.
– Кто же это?
В ответ, дверь отворилась, и Лола почти в ужасе отскочила назад при виде посетителя.
Это был индус высокого роста, одетый в длинную тунику из темного цвета шелковой материи, в головном уборе, похожем на тиapy. Ему могло быть лить тридцать; походка его была величественна; черты его типического лица были благородны и правильны, очертания тонки. Он был красив, восхитительно красив!..
Он медленно приблизился к Лоле, и приветствуя ее, сказал по-английски:
– Я узнал, миссис, от Букелини, что вы находитесь в затруднении как вернуться в Европу, вследствие того, что капитан Джемс, оставляя вас, позабыл оставить вам необходимую на переезд сумму. Позвольте мне предложить вам ее. Вы можете безбоязненно принять эти деньги. Я сам постоянно езжу в Европу, и когда-нибудь попрошу вас расквитаться долгом, который вы в настоящее время заключите у меня. – Букелини, дитя мое, положите этот бумажник на стол. До свидания, миледи. Весьма счастлив сегодня и всегда почту себя счастливым отдать все, что имею, в ваше распоряжение.
Индиец уже скрылся, а Лола еще не могла придти в себя. Наконец, обратившись к служанке, спросила у ней:
– Кто этот человек?
– Рунна-Синг.
– Кто это Рунна-Синг?
Индианка не отвечала.
Между тем Лола уже развернула бумажник; в нем находилось тысяча фунтов стерлингов банковыми билетами.
– Ну же, Букелини, – снова начала она: – кто такой Рунна-Синг? Почему ты сказала ему, что я нуждаюсь в деньгах? А сказала ты, он сам объявил это, и почему он так великодушно обязывает меня?
Букелини продолжала молчать.
– Да говори же! говори! – вскричала Лола.
Индианка наклонила голову.
– Он запретил мне говорить, ответила она.
– Как запретил говорить! Кто запретил? Рунна-Синг? Так я же приказываю тебе отвечать! Видишь этот перстень? Если ты скажешь – он твой. Кто такой Рунна-Синг, и почему, когда ты рассказала ему о моем затруднительном положении, он так поспешно явился меня от него избавить? Он меня знает? Однако, я не помню, чтоб видала его. Он богат? Он знатное лицо в твоей стране, начальник, принц?…
И делая эти вопросы, Лола сжимала, как будто намереваясь раздавить, руки индианки. Но та поклялась молчать – и молчала.
– Ты несносна! – воскликнула Лола. – Убирайся!..
Букелини, не дожидаясь повторения приказа, одним скачком удалилась из комнаты, а потом из дома.
В надежде получить какие бы то ни было сведения, Лола сошла к Ломеру, но тот ничего не знал о Рунне Синге и даже не видал, как тот вошел. И что значил для него этот индус? Он оплакивал жену, и весь свет не существовал для него.
Однако, многие намекали ему о том, чтобы представить счет и получить деньги за квартиру и стол, за которые капитан Джемс еще не успел заплатить.
Лола предположила, что нашла разгадку этого приключения. Рунна Синг, влюбился в нее. А объяснения в любви, которого из деликатности не хотел сделать в то время, когда полагал, что она оплакивает мужа, – она услышит от него в Европе.
Ведь он же сам сказал, что скоро будет в Европе и там увидится с ней!
Кто знает? На палубе корабля «Голден Флич», на котором она взяла место, быть может, прежде всех встретит она своего таинственного благодетеля?
* * *
Лола ехала под именем девицы Монтец, под девичьей фамилией своей матери. Муж оставил ее; она бросила его фамилию; и притом же она ехала в Кадикс и ей удобно было назваться сеньоритой, возвращающейся на родину. Она достаточно знала по-испански, чтобы сыграть свою роль. Отныне она испанка! Ее роскошные черные волосы, большие темно-голубые глаза с длинными ресницами, тонкий нос с раздувающимися ноздрями, матовый цвет кожи, гибкая стройная талия, – все это не открыло бы обмана….
Но если на корабле встретится с нею Рунна Синг, он удивится живой перемене имени. Нет он поймет желание молодой женщины не иметь более ничего общего с недостойным мужем.
Но Рунна Синга не было на корабле; тщетно Лола отыскивала его, по-видимому, не это судно должно было перевезти в Европу красавца князя.
Лоле было досадно; ей было приятно продолжать роман, герой которого так великолепно знакомится с героиней. Но от этого следовало отказаться, и за отсутствием индейца Лола обратила свое внимание на молодого англичанина, адъютанта лорда Эльфистона, отправлявшегося в Кадикс к одному из своих дядей, лечиться от грудной болезни по совету медиков.
Природа не особенно одарила Джефри Леннокса физической красотой, но он так страдал! У него была чахотка, как уверял медик; и притом, по словам капитана, он был богат, миллионер… По доброте души Лола позволила ему любить себя… Разве невеликодушно усладить последнее дни умирающего?…
А Джефри Леннокс страстно полюбил Лолу. В Кадиксе вместо того, чтоб отправиться к дяде, он нанял дом, в котором поселился с любовницей. И вообразите себе, вместо того, чтобы приближаться к смерти, как предсказывали медики, – Джефри Леннокс, напротив, с каждым днем укреплялся.
Лола вылечила его! Но как бы вы думали, какой благодарности она требовала от своего любовника? Она требовала, чтоб он взял ее замуж, хотя муж ее был жив. Но кто знает, где он!.. Его как будто и не было!..
Не так смотрел дядя Джефри Леннокса, сэр Гидж. Пусть у племянника есть любовница – сэру Гиджу было все равно; но когда он узнал, что племянник не довольствуясь тем, что разоряется на нее, задумал сделать из нее жену, – сэр Гидж обеспокоился, По его влиянию Лола была призвана в суд, где ее прежде всего спросили, в каком городе Испании она родилась? Отвечать на этот вопрос ложно было опасно. Лола это чувствовала, и так как она ответила правду, то сеньориту Монтец превратившуюся в миссис Джемс, вежливо попросили вернуться, если не к мужу, так как она не знала, где он, то по крайней мере в свое отечество.
В противном случае ей угрожали тюрьмой, пока к ее любовнику не возвратится рассудок. Лола повиновалась. Прямо от судьи она села в карету, которая привезла ее к пристани, где уже ждало судно, отправлявшееся в Лондон.
Сэр Гидж, как истинный джентльмен, чтоб несколько усладить это изгнание, прислал на корабль довольно значительную сумму.
Сэр Гидж действовал в интересах своего племянника, но самые лучшие намерения дают иногда не те результаты, которых ожидали. Едва только Джефри Леннокс был разлучен с любовницей, он начал страдать сильнее и вскоре умер.
– Стоило же труда разлучать нас! – сказала Лола, когда ей в Лондоне передали это известие. – Если бы Леннокс женился на мне, он жил бы да жил бы еще!
– Но ведь он не мог на вас жениться.
– Не мог! почему не мог? Как только мы согласились на это, кто нам мог помешать?
– Закон. Он запрещает подобные браки.
– Так он должен разрешать развод! Как, он дает мне мужа, который меня бросает, и запрещает брать другого!.. Он или не велит мне любить целую жизнь или иметь только любовников!.. Хорошо же! Меня принуждают, так у меня будут любовники. У меня их будет по сто!.. А чья вина? Тех, которые по глупой скупости помешали мне быть честной женщиной....
* * *
И она сдержала слово. В течение пяти или шести лет, которые следовали за принятием этого решения она имела, как остроумно выразился кто-то «уж слишком».
Из Лондона, где она в одно мгновение растеряла данные сэром Гидж деньги, она в 1839 году возвратилась в Испанию и там сделалась танцовщицей.
Проезжая одну за одной по всем провинциям королевства начиная Галицией и кончая Эстрамадурой она у каждой похищала национальный танец.
Афиша гастролей Лолы Монтец.
И так, она сделалась испанской танцовщицей и впервые на подмостках Брюссельского театра пустила в ход свое хореографическое искусство; затем она отправилась в Париж; но час ее успехов в Париже еще не пробил; она уезжает в Берлин, где публика ее освистывает, но где зато она проглатывает живьем трех или четырех жирных баронов; потом в Варшаву, откуда ее выгоняют, а там в Петербург, где она была принята с распростертыми объятиями.
* * *
Между тем, получая груды золота, более как куртизанка, чем балерина, Лола вследствие своих разорительных наклонностей часто бывала без денег.
Мы уже сказали, что Лола дебютировала в Брюсселе, но в то же время, мы должны сказать, что принята она была холодно. В ее танцах был огонь, была страстность, но им недоставало грации. Лола удивляла, как танцовщица, но она не пленяла.
Решившись после двенадцати представлений оставить город, в котором были так скупы на аплодисменты, она приказала горничной укладывать чемоданы. Но несчастье никогда не приходит одно; в тот день когда она решилась покончить с театром, ее любовник, – толстый фламандский банкир, разошелся с ней, быть может по той же причине, по какой она оставляла Брюссель, т. е. потому, что ей мало аплодировали. Подобные связи заключаются из суетности.
Лола рассердилась, и рассердилась тем сильнее что рассчитывая на кошелек своего Мондора, она только что накануне купила на шесть тысяч франков кружев, предназначавшихся для украшения ее костюмов.
Но Мондор улетучился, и платить оказалось нечем. Притом же, каким образом с двадцатью луидорами отправиться в Париж?
То было вечером, через несколько часов, после того, как г-н Вандерборн уведомил ее, что к великому огорчению он вынужден покончить с нежными отношениями. Лола ложилась спать, когда Мариета, ее горничная, постучалась к ней в дверь.
– Что такое.
– Письмо к вам сударыня.
Это был целый тщательно запечатанный пакет, переданный Мариеттой своей госпоже. Он заключал в себе лист надушенной бумаги, на которой были написаны по-английски следующие слова: «От друга в Бомбее.» И переводное письмо в тысячу фунтов стерлингов, на Вандерборна, банкира в Брюсселе. Одно это удвоило радость Лолы. Друг из Бомбея не только снабжал ее съестными припасами, но он давал ей возможность утереть нос этому дерзкому Вандеборну, из кассы которого ей предстояло получить деньги.
– Кто тебе отдал это письмо, Мариетта?
– Лакей.
– А где он?
– Он тотчас же ушел, как только выполнил поручение.
И этот друг был никто иной как Рунна Синг. Итак, он в Европе, даже в Брюсселе. Но как он мог так скоро узнать о затруднительном ее положении? Букелини не было, чтоб уведомить его. Этот человек должен был быть волшебником. Во всяком случае образ его действе был очень странен «и не ловок» закончила Лола. Слишком много мрака и скромности!.. Пятьдесят тысяч франков стоят хоть благодарности!..
В Петербурге в 1844 году произошло почти повторение этого эпизода. Любовница последовательно восьми или десяти вельмож, Лола, наскучив городом Петра Великого, решилась его оставить. Но сначала следовало покончить кое какие счеты. Огребая деньги полными пригоршнями, Лола все таки ухитрилась задолжать сущую безделку, – тысяч двенадцать франков! Но пока эта безделка оставалась неуплаченной ей нельзя было выехать.
– Останьтесь еще на месяц, – говорил ей один генерал, – и я возьму на себя уплату вашего долга, не считая издержек на ваше путешествие.
– Нет, нет, и нет! – возразила Лола, которой не нравилась не сама ликвидация, а ликвидирующий. – Ни недели! Я хочу ехать сейчас.
– Так заплатите ваш долг.
– У меня нет этих денег.
– Так оставайтесь.
Дилемма, из которой Лола без помощи Рунна Синга не вывернулась бы.
Она была готова в пятый или шестой раз выгнать генерала с его предложениями из своего будуара, когда ее горничная подала ей пакет только что принесенный нарочным. При виде почерка Лола вскрикнула от радости, – то был почерк друга из Бомбея, а внутри конверта опять таки перевод на тысячу фунтов стерлингов и только одна строчка:
«Извините, что заставил вас ожидать!»
Р. С.
О милый Рунна Синг он еще извиняется! Почему его самого нет?… Но увы и в Петербурге, как и в Брюсселе Рунна Синг остался невидим. Лола одна уехала во Францию.
* * *
Ко времени пребывания Лолы Монтец в Париже относится одно кровавое приключение. В честь ее был убит человек…
По приезде в Париж первой заботой Лолы Монтец, испанской танцовщицы, было отправиться к князьям фельетона, чтоб заискать их благосклонность.
Лола была хороша собой. Фельетонные знаменитости, из которых некоторые живы и теперь в один голос обещали свою поддержку.
Подогретая своими литературными друзьями, Лола была ангажирована в оперу.
Первые два представления прошли довольно удачно. За отсутствием восторга было удивление и вероятно в королевской музыкальной академии никогда не танцевали подобным образом. Лола явилась не танцовщицей, а беснующейся менадой, чем-то в роде исступленной вакханки. Тирс пошел бы к ней лучше, чем кастаньеты.
Но третье представление было совсем иным. Во всяком искусстве эксцентричность должна основываться на таланте. Иронические рукоплескания, задушаемый смех должны бы доказать Лоле, что все эти хоты и качучи были не во вкусе парижан, и что она сделает ошибку, если будет публично продолжать их… Она не поняла… не хотела понять и танцевала в четвертый раз.
И в этот раз вся зала, как один человек, принялась свистать, шикать и т. д.
В порыве гнева, во время исполнения танца не под звуки музыки, а под свистки зрителей, Лола сняла с себя подвязку разорвала ее на куски и бросила ими в публику крича: «все вы подлецы!» Тогда гроза превратилась в ураган!.. Если бы она не поспешила убежать, ей пришлось бы дорого поплатиться…
* * *
Но Лола не унывала. Ее выгнали из Оперы, она вступила в театр Porte Saint Martin. Но и здесь блистала не долее, чем в Опере. Зато она успокоила себя как артистку своими победами, как куртизанка. Она была в моде, потому что в Париже можно войти в моду даже глупостями… О ее благосклонности спорили…
В 1848 году ее признательным любовником был Дюжарье, еще молодой человек лет тридцати двух, вышедший из самого скромного состояния, но благодаря ловким спекуляциям приобретший значительное состояние. Дюжарье содержал Лолу как герцогиню; он нанял для нее в улице Сент Оноре великолепную квартиру, напротив Валентино, где давались балы.
Ясно, что она бывала на всех публичных празднествах Парижа; любовницу знаменитостей нельзя запирать в ящик. 20 марта 1845 года Дюжарье повез ее на артистический бал, в Пале-Рояле в зале Братьев Провансальцев. После вальса Лола, заметив своего возлюбленного, сидевшего за карточным столом, подошла к нему и наклонившись, не заботясь ни об игре, ни об играющих, смеясь шептала ему что то долго на ухо.
Играли в бульот вчетвером. Из трех противников Дюжарье двое терпеливо ждали, чтоб Лола окончила свое повествование. Но третий – Розимонд де Баваллон, крез, политический враг Дюжарье, оказался не столь терпеливым.
– А! – воскликнул он, меряя ее взглядом с головы до ног, – скоро ли вы перестанете перекупать этого господина, милая дама? Оставьте нас в покое!..
Бовалон не окончил еще этой грубой фразы, как Дюжарье бросил ему картами в лицо. На другое утро, вместо ежедневного визита любовника, Лола получила от него такого рода записку:
«Мой добрый друг! я дерусь, и это объяснит вам мое отсутствие. Мне необходимо все спокойствие. В два часа все будет кончено. Тысячу поцелуев, моя Лола, моя дорогая возлюбленная.»
В два часа на самом деле все тончилось. Дюжарье был смертельно поражен пулей. Лола была вызвана свидетельницей к процессу.
– Я очень жалею, – сказала она судьям, – что г. де Бовалон дрался не со мной. Дюжарье недурно стрелял из пистолета, но я стреляю лучше и уверяю вас, что де Бовалон не был бы теперь в живых.
* * *
В своих мемуарах Лола Монтец говорить, что Дюжарье дал обещание на ней жениться. Лола во чтобы то ни стало хотела испробовать сладость двумужества.
В несколько месяцев она растратила свои тридцать тысяч франков, потом она продала свою богатую мебель. Истратив деньги, вырученные этой продажей, она намеревалась вскоре отправиться в Мюнхен, в Баварию, где граф Штейгервальд, один из ее друзей обещал ей громадное богатство.
Это было в январе 1846 года, за два дня до ее отъезда из Парижа; Лола завтракала в своем отеле на улице Сен-Оноре с графом Штейгервальд, который в самых пышных выражениях говорил о волшебной будущности, зависящей единственно лишь от нее самой.
Раздавшийся звонок вдруг перервал графа:
– Кто это мешает нам? – сердито воскликнула Лола и прибавила, обращаясь к ожидавшей ее приказаний служанке: – откажите; я не принимаю.
Горничная поклонилась.
– Продолжайте, граф! – проговорила Лола. Штейгервальд раскрыл было рот…
Но дверь снова отворилась и Зоя, снова появилась, неся на серебряном подносе чью-то визитную карточку! Лола сделала гневное движение.
– Но!.. – Она хотела сказать: «я никого не приму,» и вместо этой фразы восклицание удивления и радости сорвалось с ее губ.
На карточке она прочла имя: Рунна Синга, о котором она не слыхала два года.
– Проси, Зоя, в будуар, – сказала она. – А вы Штейгервальд, не правда ли извините меня? Это посещение такого рода, который не откладываются. Пейте кофе без меня. Через несколько минут я вероятно вернусь, но во всяком случае, если посещение продолжится, вас известят.
– Хорошо! хорошо! не стесняйтесь со мной, моя милая.
«Наконец то! наконец то!» повторяла она, вбегая в спальню, взглянуть, годится ли ее туалет для подобного случая. Зоя последовала за госпожой.
– Этот господин ожидает вас в будуаре.
– Хорошо! А ты не удивлена! Однако, он не похож на других, а? Как он одет?
– Да как все.
– А!
– Только, – не угодно ли вам сказать, что у этого господина цвет лица медный?
– Да, ведь он индиец!
– А! это индиец! Ну? я не полюбила человека такого цвета! О! подобная голова рядом с моею на подушках испугала бы меня.
– Ах, молчи! ты глупа!.. А теперь, если кто-нибудь меня спросит… понимаешь!
– Вас нет дома… Слушаю.
На самом деле, о чем она думала? Ясно, что Рунна Синг, индийский принц, путешествуя по Европе не мог сохранить национальный костюм. Костюм этот, уместный в Бомбее, был бы странен во Франции, или в Англии.
Тем не менее Лола вздохнула при виде своего посетителя, одетого в прозаическое черное платье, в лакированные сапоги и палевые перчатки…
Он поклонился ей; она поспешила подать ему руку.
– Прежде всего благодарю, тысячу раз благодарю вас принц, – сказала она, – за все, что вы удостоили для меня сделать.
– Я исполнил мой, долг, – ответил Рунна Синг, почтительно целуя руку танцовщицы.
Сели. Она начала с улыбкой:
– Вашу обязанность?.. какую?.. Вы мне объясните, принц. Объясните, чему я обязана вашим покровительством, особенно, объясните, почему вы так долго откладывали возможность лично поблагодарить вас… Если я верно считаю, я должна вам семьдесят пять тысяч франков.
– Прошу вас, не говорите об этом.
– Не будем говорить. Но в первый раз явившись мне на помощь в Бомбее, вы, если я не ошибаюсь, сказали, что как-нибудь, в Европе, где я вас снова увижу, доставите мне случай поквитаться с вами долгом… Почему я раньше не видала вас? Вы следили или заставляли следить за мною всюду, потому что всюду, где мне была снова необходима ваша дружба, она находила меня… Почему эта непрестанно доказываемая вами дружба ко мне, столь быстрая и великодушная, так упорно укрывалась от моей?… Ради Бога, принц, объясните мне?.. Рунна Синг слушал Лолу, не перебивая. Она кончила
– Я не отказываюсь, – важным голосом сказал он, – дать вам объяснения, которые, я согласен, вам интересно узнать, – но с условием.
– С условием?.. – старалась покраснеть Лола. – Это условие трудно?..
– Я боюсь этого.
– Право? какое же?
– Вы должны утвердительно ответить на одно предложение.
– Какое?
– Я возвращаюсь в Индию. Согласны ли вы за мной следовать?
Лола раскрыла широко глаза: она ждала не того.
– Мне возвратиться с вами в Индию?.. – вскричала она. – С какою целью?
– Я вам скажу, если вы ответите «да».
– Но сначала я должна узнать, на что я должна ответить…
– Вам нечего узнавать, если вы согласны следовать за мною.
– Боже мой! мне это вовсе не неприятно… но вы меня смущаете, принц!.. Когда увозят куда-нибудь женщину, то говорят, по крайней мере, для чего!.. Наконец, если я соглашусь за вами следовать, то на сколько времени?… Когда я вернусь в Европу?…
– Я не хочу и не могу вас обманывать. Вы никогда не вернетесь.
Лола сделала неожиданный скачек.
– Никогда! – повторила она. – Нет, принц, я не согласна возвратиться с вами в Индию.
Рунна Синг встал.
– Я предвидел этот ответ, – сказал он, – и он доказывает мне то убеждение, которое я заранее составил, еще не входя с вами в объяснения, которые только укрепили бы вас в вашей решимости. Вы молоды и прекрасны; вы любите удовольствие; десять лет, употребленные вами на то, чтоб наслаждаться по своему вкусу жизнью, были недостаточны, чтоб насытить ваше тело и душу…
– Десять лет… заметила Лола. – Действительно это было 1836 году…
– Когда я в первый раз имел счастье вас видеть… точно так. Теперь вы снова меня встретите не ранее как через десять лет в 1856 году и быть может тогда я буду более счастлив, чем теперь; быть может тогда вы устанете от жизни, все прелести которой вы исчерпаете. Но удаляясь от вас, я вас не оставляю, ибо верю, что рано или поздно надежды мои исполнятся, – верю в ваш характер в вашу энергию… Если мой взор не может следить за вами, как в эти десять лет, рука моя для вас открыта.
Рунна Синг вынул бумажник, совершенно похожий на тот, который десять лет назад он отдал Лоле.
– Вот, – продолжал он, – десять переводных писем обозначенных из года в год до 1836, уплачиваемые по предъявлению у разных банкиров Англии и Франции, двадцать пять тысяч франков в банковых билетах, ровно двести тысяч, которые я счел долгом передать в ваше распоряжение в первый период наших сношений. Я сожалею, что не могу дать больше, но позже вы узнаете, что это малое еще слишком для меня много.
Лола попеременно смотрела то на принца, то на бумажник. Как в Бомбее десять лет назад и даже сильнее она чувствовала какой то ужас.
– Но к чему вы мне даете эти деньги? – воскликнула она. – Вы говорите о надеждах… о каких? о вашей вере в мой характер, в мою энергию… Чего же вы ждете, чего вы желаете от меня? Скажите, и кто знает, вы быть может получите… но только скажите, скажите!..
Рунна Синг наклонил голову.
– Нет, сказал он. – Вы не созрели для дела. Я подожду. До свиданья.
И положив портфель на колени Лолы, странный покровитель удалился.
Как и в Бомбее, оставшись одна, Лола удостоверилась, что портфель содержит именно назначенную сумму: сто двадцать пять тысяч франков.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.