9
9
— Не думаю, что надо идти всем сразу.
Мы сидели вокруг покрытого царапинами стола в «Полька-Дот», а Нэнси излагала, что и когда надо делать. На самом деле оказалось, что сделать можно не очень много. Холли хотела пойти в полицейский участок вместе с Максом и другими, чтобы заявить протест, а потом решила, что надо начать печатную кампанию за освобождение Эрика. Нэнси педагогическим тоном, выработанным годами работы со студентами-юристами, сказала, что первое делать не рекомендуется, а второе — совершенно не обязательно. Единственное, что должен был сделать кто-то из нас, — это отправиться в полицию, чтобы освободить Эрика под залог. Сделать это собралась сама Нэнси. Но если дело коснется необходимости опровергнуть надуманные и лживые обвинения, то в этом случае все мы могли бы выступить свидетелями, чтобы изложить правдивую историю происшествия. Все мы чувствовали, что участвуем в деле чреватом обвинением в подрывной деятельности.
«Полька-Дот» была самым подходящим местом для такой встречи. В каждом белом городке, таком как Оксфорд, должно быть такого рода заведение, которое уравновешивало бы модные лавки, церкви и социальные приличия, и «Полька-Дот» была местным ответом на местный истеблишмент. Надпись на входной раздвижной двери гласила: «Нет ботинок и рубашки — ну и что?» Каждый квадратный дюйм стен был покрыт граффити, постерами, бамперными стикерами и картинками — большая часть всего этого была родом из шестидесятых; почти все противоречило всяким понятиям о культуре, а некоторые образцы были и вовсе странными. Плакат против курения упоминал о влиянии никотина на седьмое измерение. Постер о наркотической эпидемии в Лос-Анджелесе демонстрировал четыре зада, обтянутые бикини. Один лозунг задавал простенький вопрос: «Ты сегодня обнимался с ядерным реактором?» Больше всего мне нравился стикер, прилепленный к кофейному автомату: «Бросьте мне что-нибудь, мистер».
Большую часть блюд здесь готовили из бобов, за исключением сырного пирога, который просто не имел права быть таким хорошим на таком расстоянии к югу от линии Мэйсона-Диксона. Владелец заведения, Энди Хиллмен, говорил, что спер рецепт этого пирога в бруклинской пекарне, когда встречался с поварихой, которая работала там на выпечке. Обслуживание было дружелюбным и ненавязчивым, и я частенько пил здесь травяной чай за столиком у двери, до того как познакомился со Сьюзен. Кафе занимало только половину крытого белой жестью здания, бывшего когда-то складом; вторую половину Энди превратил в кинотеатр, где показывал настоящие фильмы, а не гомогенизированный хлам, который крутили в «Синема-3» торгового центра. Билетером был молчаливый заика по имени Эрл, полный идиот во всем, что не касалось гениального подбора фильмов. Энди и его «Полька-Дот» существовали в Оксфорде уже больше десяти лет, и если некоторые граждане с удовольствием отправили бы его из города первым же поездом, то были и другие, которые хотели избрать Энди мэром.
Энди до сих пор носил конский хвост по моде шестидесятых и бороду, всегда, впрочем, помятую и всклокоченную. Говорил он немного, но был весьма сведущ в тонкостях американской политической кухни. Это объяснялось тем, что он постоянно проигрывал выборы, что, впрочем, не сильно его расстраивало. Кроме того, он был хорошо знаком с движениями протеста и внутренним убранством тюремных камер.
С другой стороны, шестидесятые годы давно миновали, и Нэнси ясно дала понять, что лозунгом теперь должна быть целесообразность.
— Я восхищаюсь Эриком, — сказала она, добавляя столу еще одну царапину ярко-красным ногтем, — и разделяю большинство его политических взглядов. Но я бы не стала плевать на статую.
— Может, нам вернуться и вытереть ее?
Это было благонамеренно, и опять это была Холли, но Макс решительно заявил, что мы здесь обсуждаем не плевки. Он с чувством сжал руку Холли, произнося это. Это сбивало с толку, потому что в голосе явно чувствовалось раздражение. Но действия Макса, как я заметил, всегда опровергали его слова. Не то чтобы он был лицемером, скорее, это был разрыв между тем, что он говорил, и тем, что он делал. Сьюзен утверждала, что Макс принадлежал к опаснейшему типу рассеянных преподавателей, но у Макса не было и грана неопределенности, столь характерной для этого биологического вида профессоров. Я отметил, что его пальцы оставили красные следы на руке Холли.
Следующие полчаса мы провели за составлением связных свидетельских показаний, и это оказалось трудным делом, что было удивительно, так как все мы видели своими глазами одно и то же. Мэри думала, что полицейский, стащивший Эрика с цоколя, схватил его до того, как Эрик плюнул на статую, а Холли думала, что второй полицейский превысил свои полномочия, применив ненужную силу. Джозеф, по ведомым ему одному причинам, считал, что копов было четверо. Макс в качестве шутки предлагал воспроизвести номер патрульной машины. Он почему-то его запомнил. В конце концов мы обменялись телефонами, записанными на салфетках, на случай если потребуется быстро связаться друг с другом. Сейчас, в ретроспективе, это представляется абсурдным, но надо понимать, как скучен был тот уик-энд всего два часа тому назад.
Нэнси отправилась к банкомату брать деньги для залога, а все мы разъехались по домам. Университетская радиостанция транслировала матч, но ни я, ни Сьюзен не стали включать радио. Я понимал, что это непатриотично, но мне просто нет дела до футбола, и думаю, Сьюзен любила его только потому, что в детстве отец кормил ее палочками, когда они вместе смотрели по ящику футбол.
Пять кварталов мы проехали молча. Я вильнул, чтобы объехать лежавшую на мостовой мертвую кошку. Что-то в последнее время их стало очень много. На полпути к дому Сьюзен заговорила:
— Знаешь, здесь так не делают.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что не надо пинать статую и злить копов. Когда-нибудь у Эрика могут быть серьезные неприятности.
— Они у него уже есть.
— О, Дональд, все могло быть и хуже.
Каждый раз, когда она называет меня Дональдом, я чувствую себя десятилетним мальчиком. Но она переживала что-то еще, и, когда мы остановились напротив наших апартаментов, она высказала и это:
— Почему ты ничего не рассказал мне о Максе и Холли?
Я пожал плечами, что было затруднительно в машине, поэтому я вышел и пожал плечами снова — для Сьюзен. У меня не было готового ответа.
— Откуда она взялась? Что она делает с Максом?
— Она явилась из другой солнечной системы, и ее миссия — уничтожить Макса.
— Именно об этом я и говорю. Как они познакомились? И что случилось с Мэриэн?
— Думаю, они познакомились в «Теде и Ларри». Она там работает.
Я рассказал Сьюзен меньше той малости, какую знал, сам не знаю почему. Я начал скрывать от нее разные вещи, сам этого не осознавая. Может быть, это просто привычка, допущение, что всегда надо иметь что-нибудь в запасе, на всякий случай. Так я учу и моих студентов. Допускаю, что это делает меня не слишком надежным рассказчиком.
Сьюзен злилась на Холли из-за Мэриэн.
— Это не его типаж, ты же сам видишь. И ей действительно надо сесть на диету. Рядом они смотрятся как гороховый стручок и груша.
— Кажется, она добрая… — «И носит чудные свитера», — добавил я мысленно.
— Да, но умом она не блещет. Не думаю, что он искал именно ее. Мне ее почти жалко. Кто-то должен открыть Максу глаза.
Я видел, что она во всем винит Макса. Не был уверен, что разделяю ее отношение, несмотря даже на то, что мне пришлось увидеть. Наверное, Макс отмел бы все обвинения или переложил вину на других.
Приблизительно через час зазвонил телефон. Я сразу поднял трубку.
— Алло?
— Джейми, это ты?
— Простите, вы неправильно набрали номер. — Я положил трубку.
Через мгновение телефон снова зазвонил. Я опасливо снял трубку.
— Джейми?
— Нет. Вы неправильно набираете номер.
Пауза.
— Это 555–1057?
— Да, но Джейми здесь не живет. Может быть, это его старый номер.
— Тогда, может быть, вы передадите ему это? — Голос упорно не желал подчиняться никакой логике. — Скажите, что ему надо срочно позвонить Джону.
Собеседник отключился.
Я тяжело вздохнул. Такое уже случалось и раньше. Когда мы переехали сюда год назад, нам постоянно звонили, ошибаясь номером и все время спрашивая Джейми. Очевидно, Джейми задолжал очень много денег очень многим людям. Неизвестно почему. Через месяц звонки прекратились, но в последнее время интерес к Джейми вспыхнул с новой силой. Самой ужасной оказалась какая-то старуха, которая настаивала, что мы лжем.
— Если вы не Джейми, — убежденно говорила она, — то что вы с ним сделали?
Мы подумывали о том, чтобы сменить номер, но решили не ввязываться в бюрократические хлопоты.
Телефон зазвонил снова. Я не стал брать трубку. После пятого звонка я мысленно чертыхнулся и ответил. Это была Нэнси. Она приехала в полицейский участок с пятьюстами долларами, но оказалось, что залог за такую мелочь составлял всего сто тридцать долларов.
— Так в чем проблема?
— Дон, он не хочет выходить.
— Что вы имеете в виду?
— Он хочет быть сидящим в тюрьме революционером. И поэтому не хочет выходить до суда.
Я выкатил глаза, глядя на Сьюзен, но потом понял, что этого она не услышит.
— На какой день назначен суд?
— Срок еще не определен. — Нэнси раздраженно вздохнула. — Скажите, мы можем допустить, чтобы он сгнил там?
— Какая у нас альтернатива?
— Мы можем оказать давление, чтобы с него сняли обвинения. Может быть, кто-нибудь из университетского начальства, кто-нибудь, кто может вмешаться.
— В чем его, кстати, обвиняют?
В этот момент Сьюзен едва не поцеловала меня в ухо, и не от любовной страсти, а из желания услышать, что говорят на другом конце провода. У нас, к сожалению, нет второго телефона.
— Обвинения те же, которых мы ожидали. Злоупотребление общественной собственностью. Плевки в общественном месте. Может быть, противоправное нарушение владения.
— Плохо, что он не снял штаны.
— Да, простите, я из-за всего этого совершенно потеряла чувство юмора. Но, как бы то ни было, мне хотелось сообщить вам, что происходит. Я обзвонила всех, просто чтобы они знали.
— Спасибо. Слушайте, если мы попозже его навестим, то, как вы думаете, надо ему что-нибудь отвезти?
— Только свое внимание. Он хочет именно этого. — Она отключилась.
Приблизительно через час мы отправились навещать Эрика. Через час, потому что именно столько времени потребовалось Сьюзен, чтобы испечь добрую партию орехового печенья для томящегося в тюрьме революционера. Учитывая ее отношение ко всему этому делу, с ее стороны то был акт подлинного южного героизма. Для этого случая надо было бы придумать специальное изречение: что-нибудь вроде «Я не согласен с вашей манерой выражать свои убеждения, но, несмотря на это, накормлю вас». Мой вклад ограничился тем, что я почистил противень. В печеньях напильник спрятан не был, так как Эрик не замышлял побег.
Оксфордский полицейский участок находится возле мусорной свалки, что может быть как метонимией, так и чистым совпадением. Участок являл собой здание из кирпича, стали и стеклянных панелей, увенчанное чем-то похожим на церковную колокольню. Как всегда припаркованный у ограды, стоял древний черно-белый «динафло», заново выкрашенный, чтобы выглядеть как подобает образцовой полицейской машине. Может быть, это тоже говорило о чем-то. Когда мы подъехали, человек в безрукавке полировал свежую краску автомобиля.
Как я уже говорил, Оксфорд — община церемонная, и в полицейском участке за столом в вестибюле сидела симпатичная девушка-секретарь, а не грубый сержант. Девушка была одета в лавандовое платье и щелкала по клавиатуре компьютера, сохраняя неестественно прямую осанку и дежурную ослепительную улыбку. Когда мы спросили ее об Эрике, улыбка несколько потускнела. Она кивнула в сторону основного помещения и певучим миссисипским говором сказала, что нам надо поговорить с сержантом Памперникелем. Она жестом направила нас в нужный кабинет, но сидевший там человек никогда не слышал о сержанте Памперникеле. Когда же, наконец, явился сержант Поперник, его сообщение было кратким: Эрика уже перевели в тюрьму графства.
Так как Оксфорд является административным центром графства Лафайет, то мы удостоены чести содержать тюрьму графства. Заметим: для того чтобы наше графство не путали с покойным французским генералом, местные жители называют графство Лафэйит. Тюрьма находилась неподалеку от университета, рядом с супермаркетом «Джитни-Джангл». Над дверью веселенькими золотыми буквами было написано «Отдел шерифа графства Лафайет». Внутри мы увидели стандартную полицейскую приемную, но за столом сидела сестра-близнец девушки из полицейского участка за таким же компьютером. Мы спросили, можем ли мы видеть Эрика Ласкера, и через минуту действительно смогли его лицезреть лицом к лицу, но за добротными железными прутьями.
— Привет, Дон. О, Сьюзен, вы тоже здесь! Как вам нравится моя новая квартирка?
Он стоял, прислонившись к выкрашенной в белый цвет стене, в то время как его сокамерник тщательно избегал смотреть в нашу сторону. Это был рослый черный человек с такими широкими и вздернутыми вверх плечами, что голова казалась погребенной между ними. Он сидел на топчане, молчал и мучительно рассматривал что-то в руках. Сначала я подумал, что это какая-то брошюрка «свидетелей Иеговы», но потом у меня возникло подозрение, что это одна из листовок Эрика.
Сьюзен протянула узнику завернутое в фольгу печенье, которое осмотрел и даже попробовал полицейский офицер.
— Мы узнали, что вы не хотите выходить, и поэтому принесли вам кое-что поесть.
Сокамерник поднял голову и посмотрел на нас. В его глазах промелькнуло что-то похожее на интерес, несмотря на то что рядом с ним на топчане лежал точно такой же пакет из фольги. Позже я узнал, что заключенных кормили два раза в день, но неиссякаемый поток продовольствия от родственников восполнял любой недостаток.
— Как вы заботливы! Вы не возражаете, если я поделюсь? — Он церемонно указал на сокамерника. — Дон, Сьюзен, это Натаниэль.
Натаниэль сделал такое движение, словно приподнял шляпу, хотя на голове у него никакой шляпы не было:
— Привет. Рад познакомиться. — Он снова принялся изучать листовку.
Покончив с формальностями, я без обиняков спросил Эрика, какого черта он все это делает. В это время Сьюзен извлекла из пакета одно печенье и стала разговаривать с Натаниэлем у дальнего конца решетки. Занимаясь общественной деятельностью, она была знакома с подобными местами лучше, чем я или Эрик. Когда я спросил, что произошло, Эрик сквозь зубы пробормотал что-то невнятное о варварах янки. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь: с точки зрения Оксфорда (Англия) мы в Америке все были янки.
Его обвинили по трем пунктам, и все были угаданы Нэнси. Это пародия на правосудие, позорный процесс, надувательство — все это Эрик произносил, расхаживая по камере, как тигр Рильке. Это было настоящее представление: только один человек в мире мог бить себя в грудь сложенными за спиной руками. Короче, с Эриком все было предельно ясно: он остался в тюрьме в знак протеста, но будет защищаться в суде.
— У вас есть адвокат?
— Вы имеете в виду защитника?
— Да. Кто-то должен позаботиться о том, чтобы вы не выглядели в суде дураком.
— Нэнси сказала, что сделает что-нибудь. — Он на мгновение задумался. — Мне показалось, что она немного расстроена.
— Да.
— Гм… забавно.
С этим мы уехали, оставив все как есть и Эрика таким, каким он был. В воскресенье мы извинились перед Ноулзами за то, что не сможем быть их гостями, и уехали, только для того, чтобы не быть в воскресенье в Оксфорде. Мы не слышали, чем закончился субботний матч, — не слышали до понедельника, когда в нашей студенческой газете «Дейли Миссисипиэн» появилась статья, которую и в самом деле стоило прочесть.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.