Эротический этюд # 2
Эротический этюд # 2
– Чего я не люблю в нынешних телках, – обиженно сказал Запорожец, глядя на бутылку водки, – так это гонора. Вот у меня, к примеру, «запорожец». Как ни поеду бомбить – ни одна сука даже к машине не подойдет. Нос воротят. То ли дело, в старые времена...
– Положим, «мыльницы» и в старые времена в почете не были, – примирительно сказал Москвич, доставая стаканы. – Ты шашечки нарисуй – все «дамки» твои будут.
– Нужны они мне... Лишь бы бабки платили.
– Вот-вот. И они про нас так же думают. Так чего ж обижаться?
– Наливайте, хорош пиздеть, – Девятка покрутил пустой стакан, будто заводил часы.
– Тебе бы все «наливайте»... – опять обиделся Запорожец, – а поговорить?
Москвич поставил стаканы на капот своего 41-го и открыл банку с солеными огурцами. Девятка открыл бутылку и разлил пол-литра на три части, точно, как дозиметр.
Дело происходило в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером. Те, кому случалось выпивать с приятелями в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером, поймут меня без дальнейших описаний. Тем, кому не случалось выпивать с приятелями в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером – никакие описания не помогут. Я уже вижу, как толпа читателей разделилась на два лагеря, причем половина недоуменно переглядывается, а вторая глотает ком в горле, одеваясь и звеня не только ключами.
Перейдем к персонажам, столь бесцеремонно названным мной по именам своих машин.
Запорожец – двухметровый красавец в дорогущей дубленке и меховой шапке. Под шапкой – огнедышащий взгляд былинного богатыря... Голос грозен, чих оглушителен, храп сбивает с ног городового за пять километров... Поверили? Правильно. На самом деле – Запорожец как запорожец – ушастый, пучеглазый, добродушный. Мотор в порядке, на лобовом стекле – морщины, подвеска шаткая, но в капремонте пока не нуждается.
Москвич – толстый, серьезный. Улыбается, как пацан лет двенадцати, хотя на самом деле пробег – не меньше полтинника. Мотор пора менять. Кузов крепкий. Тормоза есть.
Девятка – нервный, приемистый. При виде бабы включает габариты, при виде водки – дальний свет. При торможении заносит. Живет на холостом ходу, расход «бензина» – полтора литра на неделю.
Разговор, натурально, шел о бабах. И, пока я занимался меткими наблюдениями, три богатыря уже достали вторую бутылку.
– Да... – Запорожец не унимался. – Я, например, так думаю. По тому, как баба к машине относится, вернее, не относится, можно про нее многое сказать. Если бы я, к примеру, женщину мечты встретил, мне бы по хую было, на чем она ко мне приехала. Хоть бы и на «запорожце». Или «копейке».
– Да, – желчно сказал Девятка. – Маркой машины можно чистоту нравов измерять.
– Это как? – удивился Москвич.
– Запросто. Если баба тебе в «копейке» дает – значит, ты у нее первый. Если в «девятке» – значит, девятый. Ну, а если в «мерсе» – то не повезло тебе. Шестисотым будешь.
– Ну, за это и выпьем, – неопределенно высказался Москвич, улыбаясь на все свои 12 лет.
– Запросто, – крякнул Девятка и опрокинул стакан, не дожидаясь добавлений к тосту.
Снаружи стемнело, завьюжило и похолодало. Внутри разгорелось, прояснилось и согрелось. Сам собой включился магнитофон, и кассета заскреблась в нем, как мышь. Пошел звук. Разлили еще по одной. Потому, что из колонок запела Белочка. Многие любили выпивать под ее песни, и эти трое не были исключением. Такой у нее был голос.
Послушали, помолчали.
– Вот, смотрю я на нас, – сказал Запорожец, – и думаю...
– Чего это ты? – удивился Москвич. – Думать вредно.
– Знаю, знаю. И все-таки. Вот почему нам здесь хорошо? Почему домой не тянет?
– А то сам не знаешь, – сказал Москвич, морщась. – Опять же, бабы.
– Или их отсутствие, – добавил Девятка.
– Что же получается, – не унимался Запорожец. – И с ними плохо, и без них?
– Да ладно тебе, философ, – буркнул Москвич. – Не ты первый, не ты последний, кто об этом спрашивает. А ответа – нет и не будет.
– А хоть бы и философ! – сказал Запорожец. – Сколько людей, столько ответов. Вот ты, например, почему домой не спешишь?
Все знали, что у Москвича – красивая жена, сочная полнота которой скрывала возраст. Все знали также, что живут они дружно, и сын, который похож на обоих сразу, растет здоровым крепким мальчишкой.
– Да как тебе сказать... – Москвич почесал затылок. – Смотрит она на меня.
– Чего? – удивился Запорожец.
– Да так. Смотрит всю дорогу. Придешь с работы – в коридоре смотрит. Зайдешь на кухню – и там смотрит. Хоть подавись, честное слово. У ящика приляжешь – сидит рядом и смотрит не в ящик, а опять же на меня.
– Ну, и что? Что тут такого. Смотрит – значит, любит.
– Любит, не любит... Жизнь – не ромашка.
– Любит, любит... – Запорожец посмаковал вкусное слово. – Ну, а если в сортир пойдешь? Тоже смотрит?
– Нет. Если в сортире сижу – слушает. Ходит около двери – и слушает.
– Во дела... – изумился Запорожец! – Это ж ни пернуть!
– Вот и я о том же.
– Да... – Запорожец задумался. – Все равно, завидую тебе. Вот бы на меня кто посмотрел.
Известно было, что Запорожец живет в изрядном курятнике. Его дом был одним из тех, где жизнь под одной крышей расширяет конфликт отцов и детей до ядерной войны отцов, детей, внуков и правнуков. Удивительно, но именно в таких квартирках люди размножаются тем быстрее, чем меньше жилплощади приходится на одно лицо. И Запорожец не был исключением. Кроме хворой жены, ее родителей и родителей ее родителей, в доме то и дело появлялись груднички, все как один – женского пола. После рождения четвертой дочки Запорожец пытался повеситься, но обвалился кусок потолка, что вызвало новую порцию семейных дрязг. Кроме детей, по дому бродили две кошки, зловредная дворняга и черепаха – единственное существо в доме, которое Запорожец любил за смирный нрав.
– Или вот ты, Девятка, – переключился он, – у тебя дома пусто, никто мозги не ебет. Ты-то почему здесь с нами сидишь?
– Не знаю, – хмуро сказал Девятка. Музыка подействовала на него угнетающе. Он молча слушал и на глазах наливался тоской.
Никто не видел его жену, потому что Девятка переехал сюда после развода, при размене квартиры. Говорили, что она его бросила, что детей у них не было, и что причиной ее ухода было безденежье. Так это или нет, неизвестно, только теперь деньги у Девятки водились, хоть и тратил он их на водку. Водились у него и бабы, чему втихаря завидовали все мужики во дворе, начиная с бедного Запорожца и кончая основательным Москвичом. На баб он тратил деньги, оставшиеся после водки, если не считать того, что уходило на ремонт машины.
– Не знаю, – добавил Девятка! – Чего дома делать? Музыка, водка? Это и здесь есть. Ящик? Не смотрю я его.
– Эх... – мечтательно протянул Запорожец, – мне бы так! Прийти домой – и ничего не делать. Лечь бы на диван, глаза в потолок – и ни о чем не думать.
– Соскучишься быстро, – со знанием дела сказал Девятка.
– А соскучился бы – телке позвонил бы, чтобы приехала.
– Ну, ну. Как приехала, так и уехала. Любовницы полы не моют.
– Зато трубы прочищают, – Запорожец облизнулся. – А захочешь, чтобы пол помыла – женись.
– Еще чего. Хватит с меня первого раза.
– Да... – резюмировал Москвич, – как ни повернись, везде плохо.
– Тебе-то грех жаловаться. Подумаешь, смотрит она на тебя. Ночью ведь не смотрит, когда спит?
– Ночью не смотрит. Ночью держит. Схватит за руку – и держит. И... это...
– Чего?
– Ну... Храпит она, в общем. Сильно храпит, зараза. Иногда будить приходится... А как разбужу – смотрит опять, пока не заснет.
– Нам бы твои проблемы. Да, Девятка! – сказал Запорожец.
– Да уж...
Помолчали. За разговором уже вторая бутылка пролетела незаметно, потянулись за третьей. Белочка пела лучшую свою песню, под нее разговаривать не хотелось. Дослушали до конца, призадумались...
– Эх, – крякнул Запорожец, – есть же на свете бабы!
– Ты о ком?
– Да о ней. О Белочке. Вот кто-то огреб сокровище!
– Не знаю насчет сокровища, – засомневался Москвич голосом человека, у которого сын на выданье в прицеле всех блядей от Магадана до Бреста. – Говорят, гуляют они там, в шоу-бизнесе.
– Да пусть гуляет, зато девка-то какая! Красавица! – Запорожец загнул промасленный палец. – Умница! Душевная! Опять же – блондинка.
– Крашеная, – скептически добавил Девятка.
– Ну и пусть, – справедливый Запорожец все-таки разогнул четвертый палец и помахал перед носом Девятки оставшимися тремя. – Этого разве недостаточно?
– Достаточно. Только сомневаюсь я, что она – из тех, кто в твою мыльницу согласится сесть.
– Да я бы для такой горы свернул, а шестисотый достал, – в голосе Запорожца звякнула пьяная уздечка.
– Ну, ну... – скептически проронил Девятка.
– И песни у нее – все про одну и ту же несчастную любовь. Видать, прикипела к кому-то. Как такая может блядью быть?
– Запросто, – сказал Девятка.
– Да ну тебя на хуй! – разозлился Запорожец. – Много ты в бабах понимаешь, если даже такую готов с говном смешать!..
– Да ладно вам, – примирительно сказал Москвич. – Нашли из-за чего ссориться. Давайте я кассету поменяю, пусть мужик какой-нибудь попоет.
– Нет! – Запорожец не желал угомониться. – Хочу Белочку слушать. У меня от ее голоса внутри жизнь просыпается. Люблю ее! Вот на ней женился бы – и горя б не знал. Просыпался бы с ней и говорил бы: «Доброе утро, Черепашка!»
– Почему «черепашка»? – удивился Москвич.
– Ну, это я так, для примера. Надо же как-то ласково назвать. Пока ласковое имя бабе не придумаешь, считай – живешь порознь.
– И как же ты свою называешь?
– Сейчас никак не называю. А раньше... Раньше рыбкой называл. Или рыбонькой... Пока она мне икры не наметала...
– Понятно, – сказал Москвич.
– А ты свою как ласково называешь? – спросил Запорожец.
– Не знаю... Старушкой.
– Не обижается?
– Нет. Я же любя.
– А ты, – Запорожец обернулся к Девятке, – ты свою как... называл?
– Теперь не важно... – сказал Девятка и допил то, что оставалось.
– Нет, ну все-таки? – прицепился Запорожец.
– Скажи уж, – веско присоединился Москвич.
– Белочкой называл... – Девятка пьяно всхлипнул и добавил: – А теперь ее все так называют...
...Переваривая услышанное, Запорожец с Москвичом переглянулись и молча уставились на колонки. Но кассета закончилась. И скреблась в наступившей тишине, как мышь...