Встреча Фикхен
Встреча Фикхен
Вернемся однако в Ригу, куда я прибыл с важным заданием императрицы. Известий о прибытии ожидаемой персоны, для встречи которой я и был отправлен в это захолустье, пока не поступало, и дни проходили в томительной безвестности.
Тем временем в Ригу съехались важные чины, также присланные императрицей. Среди них канцлер Бестужев-Рюмин и многие другие, коих я не знал прежде. Они все тоже томились ожиданием, которое в конечном счете завершилось в конце января, когда один из моих кирасир, оставленный в дозоре, прискакал на взмыленном коне с криком: «Едут!».
Получив сие радостное известие, положившее конец мучительному ожиданию, я построил моих молодцев на дороге при въезде в город. Дорогу предварительно очистили от снега, чтобы не препятствовать чеканному шагу коней, на которых восседали мои кирасиры с парадными палашами в руках. Я построил роту в две шеренги так, чтобы между ними могла проехать карета, которая, кстати, уже и появилась – мы увидели ее версты за две.
Тащила карету пара старых кляч, да и само это средство передвижения имело вид довольно убогий – удивительно, что оно вообще преодолело столь долгий путь и добралось до российских границ, за которыми дороги, как известно, и не дороги вовсе, а одни ухабы и рытвины. Собственно, по ним одним все и понимают, что это и есть дорога, а иначе никто бы не смог добраться до места назначения, заблудившись в бескрайних просторах этой удивительной страны.
Я дал команду: «На кар-р-раул!» – и мои ребята застыли. Даже кони вняли важности момента и, высоко подняв головы, замерли как вкопанные. Карета подъехала к началу строя и остановилась. Я дал команду барабанщикам, и под барабанную дробь две шеренги развернулись в колонны, а кони, высоко, словно в танце, поднимая ноги, двинулись мимо кареты, за окошками которой с одной стороны виднелось милое юное личико девицы лет пятнадцати, а с другой – лицо дамы еще не в годах, но уже повидавшей жизнь.
Когда кирасиры прошли и остановились чуть поодаль, я спрыгнул со своего боевого коня и, опережая канцлера и целую свору придворных, подбежал к дверцам кареты, распахнул их и произнес заранее заготовленное:
– Позвольте от имени Ее императорского величества и Его высочества наследника приветствовать вас на русской земле.
– Маман, – проговорила пассажирка кареты, словно и не слыша меня, – это же тот самый барон, который был у нас в Штеттине. Вы не помните?
– Прекрати, Фикхен, – сказала женщина постарше, – вечно у тебя всякие глупости в голове. Когда ты наконец повзрослеешь?..
Та, кого она назвала Фикхен, словно и не слышала слов матери.
– Вот так встреча, барон! – Сказала она. – Я чувствовала, что увижу вас еще раз.
– Я рад, что смог оправдать ваши ожидания, – ответил я, предлагая ей руку.
Она оперлась о мою ладонь скорее из вежливости – никакой помощи ей не требовалось, выпорхнула из кареты, словно на крыльях, и замерла, разглядывая замерших кирасир и свиту придворных.
– Позвольте проводить вас к карете, присланной специально для вас государыней императрицей, – предложил я.
Канцлер тем временем подал руку матери Фикхен, и мы в две пары прошествовали к карете; не в пример той, на которой они приехали, эта карета сверкала золотом, прочные колеса надежно стояли на дороге, а внутри лежали медвежьи полости.
– Надеюсь встретить вас в Петербурге, – сказала Фикхен и незаметно для окружающих пожала мне руку.
– Буду счастлив, сударыня, – проговорил я, пожимая в ответ ее маленькую ручку...
Я отложил в сторону свое гусиное перо, потому что слуга принес мне последнюю городскую газету – я ведь слежу за событиями в мире. И вот я прочел известие, которое наполнило слезами мои глаза, хотя Мюнхгаузены не плачут никогда. Событие, которое в корне меняет мои планы относительно сих мемуаров: 6 ноября 1796 года в Петербурге в Зимнем дворце скончалась Фикхен.
Сегодня 23 января 1797 года – по странному совпадению ровно пятьдесяттри года, день в день, прошло с того зимнего вечера в Риге, когда я командовал ротой почетного караула. И именно в этот день получил я печальное известие из дальних, но навсегда оставшихся мне близкими краев. И это известие в некотором смысле освобождает меня от неких обязательств. Моя мужская и рыцарская честь более не останавливают мою руку с пером, которое должно поведать о главном в необыкновенных приключениях барона фон Мюнхгаузена. Это не значит, конечно, что мои записки могут быть тотчас переданы в печать – это могло бы вызвать такие потрясения в Европе, при мысли о которых мое сердце (а ведь это сердце старого воина!) сжимается от боли.
Я закончу свои записки, положу их в бутыль и замурую в стену замка – пусть их найдут через сто или двести лет, когда тайна, раскрытие которой сегодня можетпривести к кровопролитным столкновениям по всей Европе, потеряет, надеюсь, свою остроту и станет лишь предметом обсуждения любителей пикантных сенсаций и прочего читающего люда, который, конечно, не обойдет вниманием мою скромную персону и обстоятельства, сопутствующие моей жизни.
Год 1738. Я по пути в Россию заезжаю в города и замки, завожу знакомства, которые могут быть мне полезны, предлагаю, в свою очередь, мои услуги. Мои визиты к нашей суверенной знати позволяют мне завязать знакомства, на которые я смогу рассчитывать в будущем.
Штеттин. Дом коменданта города Христиана Августа. Он владетельный князь, но доходы с его княжества столь ничтожны, что он вынужден поступить на службу к прусскому королю. В 1738 году он в генеральском чине служит комендантом Штеттина.
– Рад вас видеть, барон, – говорит мне Христиан Август. – Позвольте познакомить вас с моей супругой. – Я поклонился. – Детей у нас четверо. Бегают где-то по дому, лишь старшенькая – как увидит гостя, как услышит звон шпор, – тут как тут! Фикхен, иди-ка сюда. Вообще-то, ее зовут София Фредерика, но у нас, по-домашнему, – Фикхен.
– И не такой уж он красавец, этот ваш барон! – сказала вдруг Фикхен.
Ей было лет восемь, светловолосой девчушке с пронзительными голубыми глазами.
Все взрослые, услышав эти слова, рассмеялись.
– Беги в сад, озорница, – сказала ее матушка. – Видали вы ее – от горшка два вершка, а уже о женихах думает.
Потом, когда мы сидели с Его милостью Христианом Августом в саду и беседовали о першпективах прусско-российских отношений, я вдруг почувствовал, будто что-то ударило по моему металлическому нагруднику, словно желудь упал с дуба. Однако дубов поблизости, да и вообще каких-либо других деревьев не было. Я было подумал, что мне показалось, как вдруг новый стук – словно птичка клюнула. Я присмотрелся – вижу, в кустах сидит Фикхен, во рту у нее духовая трубочка, и стреляет она из нее в меня ягодами то ли бузины, то ли рябины.
Вид проказливой девчонки вызвал у меня приступ смеха, а она, поняв, что обнаружена, выскочила из кустов и умчалась прочь. Кто же мог знать тогда, что это не я, а моя судьба подсмеивается надо мной.
В следующий раз я увидел Фикхен через шесть лет – в 1744 году, в городе Риге. Теперь пришло время рассказать моему терпеливому читателю о подробностях того важного события, участником и свидетелем которого я был, ради которого я и приехал в этот город на окраине России.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.