Фикхен просит покровительства

Фикхен просит покровительства

Императрица Елизавета Петровна, озабоченная государственными мыслями о продолжении династии и будучи бездетной, назначила престолонаследником своего племянника, урожденного Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готорпского, сына Анны Петровны, родной сестры императрицы, и внука Петра Великого. Теперь императрица вознамерилась женить Карла Петера, а иначе просто Петра.

Невесту подбирали долго и тщательно и остановили выбор на Софии Фредерике Августе Ангальт-Цербстской, которой к тому времени исполнилось пятнадцать лет – возраст для замужества вполне подходящий. Встреча будущей жены российского императора и была поручена мне – я должен был почетным караулом моих молодцов-кирасир приветствовать прибывших. София Фредерика ехала со своей матушкой.

И вот, как знает уже читатель, встреча состоялась, я исполнил свою миссию, передал Фикхен и ее матушку в надежные руки сопровождающих, а сам в волнении отправился ожидать нового приказа от Ее величества.

«Чем же было вызвано мое волнение?» – спросит любопытный читатель.

Что ж, не буду скрывать.

Хотя мое сердце уже и принадлежало Якобине, было оно, мое сердце, столь велико, что в нем вполне могло найтись место и еще для кого-нибудь. И нашлось. Едва увидев Фикхен, я тут же понял, что ее юное личико не оставит меня равнодушным – невинный взгляд голубых глаз глубоко проник в мою душу.

Но кто был я – и кто она? Милостью императрицы очаровательная Фикхен была вознесена на высоты, для меня недосягаемые.

Впрочем, не нашлось пока еще таких крепостей, которые не мог бы взять барон фон Мюнхгаузен, и хотя и раненный стрелой Амура прямо в сердце, я не оставлял надежду, что счастие еще мне улыбнется.

Мне хотелось поскорее отправиться в столицу, но приказ о моем возвращении все задерживался, и я со своими кирасирами вернулся в Петербург лишь осенью 1745 года.

По приезду я узнал, что столица еще не отошла от празднеств в честь бракосочетания великого князя и Софии Фредерики, которую, впрочем, теперь звали Екатериной.

Я, конечно, ждал этой новости, но не могу сказать, что у меня не екнуло сердце, когда мой знакомый поручик в ответ на вопрос, почему в столице фейерверки и флаги на всех присутственных местах, сообщил мне, что причина тому – венчание наследника Петра Федоровича и немецкой принцесски, окрещенной ныне Екатериной. Венчание состоялось в сентябре, но праздники еще продолжались – вино лилось рекой, императрица по такому случаю устраивала бесплатные пиры для горожан и по вечерам – фейерверки.

«Ну что ж, – подумал я, – теперь больше нет никакой Фикхен, теперь Ее высочество зовется Екатерина». Никто тогда и помыслить не мог, что пройдет время, и к этому имени добавится скромное и вполне заслуженное «Великая».

Та самая девочка, которая обстреливала меня бузиной в саду Штеттинского замка...

На следующий день императрица задавала очередной бал, до коих она была большая охотница. И я, конечно же, был среди приглашенных – заслуги барона фон Мюнхгаузена перед короной не остались незамеченными.

Я явился в Зимний дворец, сверкавший всеми своими окнами, и был поражен обстановкой веселья и праздника. Однако не все присутствующие были веселы и довольны. Как это ни странно, хотя виновник торжества и чувствовал себя, судя по всему, великолепно, но вот виновница...

Как ни пыталась она скрыть свое дурное настроение, те, кто знали ее раньше, не могли не заметить, что с маленькой Фикхен, ах, простите, с Ее высочеством великой княжной, не все в порядке. Она сидела рядом с мужем, недовольно оглядывая танцующих, и участия в танцах не принимала, хотя ведущей парой в котильоне была сама императрица с графом Воронцовым.

Я протиснулся поближе к месту, где восседала Ее высочество, стараясь попасться ей на глаза, что мне в конечном счете и удалось. И к моей радости, выражение лица ее переменилось, глаза вспыхнули, она чуть повела головой, словно приглашая меня подойти поближе, что я и сделал. И тут она словно опять превратилась в озорную девчонку, которую я видел когда-то в Штеттине. Она соскочила со своего места, подошла ко мне, взяла за руку, и мы присоединились к котильону. Великий князь проводил молодую жену безразличным взором и продолжил разговор с одним из своих приближенных.

Танцы никогда не были моей сильной стороной – я рубака, охотник и любовник и, хотя почитаю куртуазные традиции рыцарства, к танцам с детства не питал склонности. Однако в тот вечер у меня словно выросли крылья, правда, я был вынужден сдерживать свой полет, потому что на мою визави в танце были устремлены сотни глаз. Столько же ушей было направлено в нашу сторону. Однако она успела шепнуть мне одними губами:

– Нам нужно встретиться. Приходите завтра в полдень в Летний сад.

Я не стал задерживаться на балу. Когда завершился танец, я нашел повод исчезнуть, подогреваемый любопытством и нетерпением. Будь у меня возможность, я бы подгонял время плеткой, как моего коня, чтобы поскорее наступил полдень следующего дня. Но время, как назло, тянулось медленно. А когда я улегся спать в своей квартире, сон долго не приходил. Перед моим мысленным взором возникали то замок в Штеттине, то озорная девчонка с трубкой, то юная дева в карете в заснеженной Риге.

Наконец я уснул, а на следующее утро загодя явился в Летний сад и принялся прохаживаться по усеянным пожухлой листвой аллеям в ожидании великой княжны.

Наконец к воротам у Фонтанки подъехала золоченая карета, с облучка спрыгнул лакей и распахнул дверцу. Великая княжна уже не выпрыгнула, как прежде, а величественно вышла из кареты и направилась в сад, сделав лакею знак, что в его обществе она более не нуждается.

Обойдя пруд у входа, она повела взглядом и, наконец увидев меня, двинулась в мою сторону. Я хотел было устремиться ей навстречу, но сдержал этот порыв – дождался, когда она сама подойдет ко мне, поклонился и сказал:

– Ваше высочество...

– Ах, оставьте, барон! Давайте без церемоний. Мы знакомы с вами сто лет. И уж коли вы когда-то называли меня Фикхен, то пусть так оно и останется.

Сегодня она не в пример вчерашнему выглядела куда как веселее и оживленнее. Мы бок о бок двинулись по аллее – она шагала короткими, хотя и резвыми шагами, а потому мне приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от нее.

– Поздравляю вас с браком, моя милая Фикхен, – сказал я.

Она обожгла меня таким взглядом, что я готов был проглотить свой язык – черт меня дернул с моими поздравлениями!

– Есть с чем поздравлять! Дома я была дочерью хоть и нищего, но владетельного князя, пусть и на службе прусского короля. А здесь я никто. Жена при калеке-муже, который и пикнуть не смеет – настолько запуган императрицей.

– Калеке? – недоуменно переспросил я. – Мне великий князь не показался...

– Ах, барон, уж я-то знаю, о чем говорю. Вы что-нибудь слышали о мужских болезнях? – Я отрицательно покачал головой. – Вот и я не слышала. А теперь я очень хорошо о них осведомлена. Слава богу, у императрицы библиотека – еще со времен ее батюшки заведен порядок, выписывать все научные книги. Вот я и нашла там книгу французского медика. Некоего Франсуа Жиго де ля Пейрони. Мой французский, к счастию, позволяет мне читать все, что пишут на этом языке. Теперь я крупный специалист по этой болезни, а то, что я слышала от местных лекарей... мой русский еще не так хорош, чтобы понять, что они говорят. «Нэзалупа, нэзалупа». Откуда я знаю, что такое эта самая «нэзалупа»? Пейрони, а он, кстати, личный врач Людовика Пятнадцатого, называет это фимоз, что, по мне, тоже лишено всякого смысла. Но там хоть описано, что это такое, и теперь мне понятно, что происходит...

– А мне пока нет, – сказал я, морща лоб.

– Ах, барон, мне неловко говорить на эти темы. Справьтесь у своего полкового лекаря. У моего так называемого мужа фимоз – и этим все сказано. Слушайте, я здесь так одинока. А мой муж... он на днях приказал повесить крысу, пойманную его собакой. Издал указ, объявлявший это мерзкое животное государственной преступницей, и приказал своим солдатам соорудить виселицу и повесить эту тварь... Даже не будь у него фимоза, вы полагаете, можно жить в браке с таким человеком? Вы для меня – связь с моим прошлым и со всем, что мне было дорого. Будьте мне поддержкой!

В голове у меня стоял сумбур от всего услышанного, но последние слова я не пропустил мимо ушей. Да, конечно, я буду поддержкой для малютки Фикхен в этой холодной и чужой для нее России.

Полковой лекарь не ведал, что такое фимоз, но прекрасно знал, что такое незалупа.

– Ах, любезный мой барон, сей недуг у диких народов вроде иудейского или же арапского предупреждается одним движением хирургического ножа в грудном младенческом возрасте, и называется сие действо обрезанием. Цивилизованные же народы подвержены сему заболеванию, поскольку оставляют у младенцев мужского пола крайнюю плоть, коя нередко бывает такой узкой, что препятствует выходу наружу пещеристого тела, а это является препятствием к соитию, вызывая непреодолимые болезненные ощущения. Лечением же сего порока может быть лишь терпеливое супружеское вспоможение, иначе говоря – экзерциции, либо же в случаях крайних хирургическое вмешательство, которое, впрочем, может завершиться непоправимым повреждением мужеских способностей.

Лекарь отбарабанил это, как на экзамене в Гейдельбергском университете, который он и окончил в свое время.

– Надеюсь, это не ваша личная проблема, – добавил лекарь, посмотрев на меня вопросительным взглядом. Не будь он моим старым приятелем, я бы размозжил ему голову за такой вопрос. Однако мы вместе были под Очаковым, а потому я оставил без последствий его неделикатность, лишь потрепал его по плечу и спросил, что он имеет в виду, говоря «терпеливое супружеское вспоможение».

Лекарь пустился в пространные объяснения, из которых вытекало, что русские пословицы, согласно которым «терпение и труд все перетрут» или «вода камень точит», имеют прямое отношение к данной болезни, а именно, любящая жена должна оказать вспоможение своему супругу. И ежели некоторые дамы умудряются натянуть на себя платья с такими талиями, куда и не всякий мужеский орган влезет, то крайняя плоть не менее подвержена терпеливому воздействию и при регулярном ее упражнении может растянуться до нужных размеров.

Я сделал вид, что понял объяснения и, поблагодарив полкового лекаря, отправился домысливать им сказанное.

Прежде всего, решил я, Фикхен в данной ситуации не может быть отнесена к разряду любящих жен – я это сразу понял: между нею и мужем за столь малый срок уже успела вырасти стена отчуждения, вызванная то ли недугом великого князя, то ли несходством характеров, а потому мне было ясно, что сия жена не будет оказывать особого вспоможения супругу, а из этого вытекает, что либо супруг останется неизлеченным, либо будет искать вспоможения на стороне.

Что ж, меня устраивали оба эти варианта, поскольку и в том и в другом брак Фикхен оставался пустой формальностью, и я мог сохранять надежду у себя в сердце. Впрочем, надежда должна оставаться всегда, и даже если тебе в силу непреодолимых обстоятельств приходится делить предмет своих вожделений с кем-то еще, то и это не повод для того, чтобы впадать в отчаяние. В конечном счете, уговаривал я себя, разве от меня что-то убудет, если я, побывав в некоем приятном месте, узнаю, что до меня или после там побывал кто-то еще?

Пребывая в подобного рода рассуждениях, я услышал стук в дверь, отворив которую увидел юную девицу в надвинутом чуть не на самые глаза капоре.

– Известная вам особа, – скороговоркой произнесла она, – будет ждать вас завтра в полдень у Эрмитажного домика в Сарском селе.

Не сказав более ни слова, девица развернулась и бросилась прочь, словно спасаясь от меня, хотя я и не собирался бежать за ней, при том что повод для этого у меня был – я не терплю неясностей.

«Что еще за известная особа?» – спрашивал я себя. И почему я должен тащиться куда-то за тридевять земель ради встречи с «известной особой». Впрочем, вскоре туман рассеялся. Ну конечно же, место встречи обо всем говорило громче любых слов. Свидание в Сарском селе у Эрмитажного домика назначить мне могла только одна особа. И к ней я и отправился в означенное время.

Я прискакал раньше полудня – нетерпеливо гнал своего послушного коня. Оставил его у перевязи и пошел к Эрмитажному домику. Но и Фикхен не заставила себя ждать.

Она появилась вскоре после меня со стороны дворца, закутанная в лисью шубу. Оглянулась – не идет ли кто следом, отомкнула дверь домика и подтолкнула меня внутрь. Так мы с ней впервые оказались наедине.

Если читатель ждет от меня сладострастных подробностей нашей встречи (или последующих встреч), то его ожидания будут обмануты. Одно дело мои амурные похождения с разного рода девицами и матронами, и совсем другое – с Фикхен, которой было суждено стать самодержицей российской, перед которой трепетали и которой поклонялись. Разве мог я представить себе что-либо подобное, увидев много лет назад озорную девчонку в Штеттине? Ах, какие немыслимые повороты совершает судьба!

Фикхен в любви была жадной и неуемной. Сколько раз приходилось мне прикрывать ладонью ее рот, чтобы на ее страстные крики не сбежались бы не только дворцовая прислуга, но и жители ближних и дальних домов. Один раз она чуть не откусила мне палец, и я с тех пор носил шрам от ее зубов, объяснив его происхождение Якобине и своим товарищам-офицерам как последствие нападения янычара во время атаки под Изюмом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.