Освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви...

Освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви...

Трудно быть возлюбленным великой княжны, за которой присматривают десятки глаз – эти, увидев соринку, мигом превратят ее в бревно. Потому нам приходилось проявлять осторожность. Но будь ты хоть трижды осторожен, случайности подстерегают тебя повсюду: то нахальная служанка войдет, не постучавшись, то лакей смерит подозрительным взором. Мы-то знали, что все они наушничают Ее императорскому величеству. Нет, не ей напрямую, а посреднице, которая всех выслушивает, а потом докладывает Елизавете Петровне то, что считает важным и нужным.

И вот обстоятельства сложились так, что мы оба – и я, и Фикхен – решили, что мне лучше на время оставить Петербург, тем более что и предлог для этого нашелся подходящий – в 1746 году моя рота в составе нашего кирасирского полка была передислоцирована к южным границам, чтобы не вышло от турок или крымского хана никаких неожиданностей. А после сырого и холодного Петербурга солнечный юг, хотя и лишенный многих завоеваний цивилизации, может показаться привлекательным.

Моя рота расквартировалась в живописном сельце на берегу реки, и поскольку солдат здесь особо не отягощали службой, то и офицеры вели образ жизни более чем свободный. Хозяева нас привечали, потому как нам выделялось неплохое содержание на постой, и они в обиде не оставались.

Дочь моих хозяев была девицею лет семнадцати, довольно привлекательной и как раз в моем вкусе – при теле, и я сразу же стал выказывать ей свою симпатию. То намеренно сталкивался с ней в тесном коридорчике, то сидел в саду, поедая ее взглядом, пока она занималась хозяйственными делами, то отправлял ее с мелкими поручениями, а потом задерживал у себя в горнице.

Наконец я стал замечать, что она отвечает мне взаимностью: протискиваясь мимо меня в тесном коридоре, делает это с деликатной неторопливостью; в саду, чувствуя на себе мой взгляд, старается подать себя в лучшем виде; оказавшись в моей горнице, вовсе не торопится покидать ее, а рада перекинуться со мной словечком-другим.

Ее отец, пожилой казак с отвислыми усами, вел образ жизни философический, то есть целые дни просиживал на лавке во дворе, созерцая мир и время от времени разражаясь откровенностями, которые вполне могли претендовать на место среди философских изречений знаменитых мудрецов античности. По причине своей витиеватости они не всегда были доступны простым смертным и даже мне, но иногда мне все же удавалось по достоинству оценить его мудрость. Так, например, я слышал его боговдохновенный голос, когда он изрек: «Земля есть низ, а небо – верх». Простота и в то же время безусловность этого открытия поразили меня, как и его сентенция касательно смены времен года: «Весна сменяет зиму, чтобы ее сменило лето». Жаль только, что откровения такого рода посещали его довольно редко – иногда два-три дня созерцания требовалось, чтобы разродиться одной мудростью. Впрочем, мне это оказалось на руку: старик был вечно погружен в свои мысли, мать девицы с утра до ночи занималась хозяйством – коровами, свиньями, садом да огородом, так что препятствий к осуществлению созревших у меня планов не предвиделось.

Надо сказать, что обильный стол, каковым пользовался я в этом доме, включал и множество всевозможных напитков, из которых более всего были мне по вкусу яблочные выжимки. В саду стояла здоровенная ступка с трубчатым отводом – в ступку загружались яблоки, а потом их давили пестиком, пока из трубки не начинал вытекать сок, который собирали в особые бутыли.

У меня в горнице постоянно стояла бутыль с этим напитком, и я частенько прикладывался к кисловато-сладкому нектару, вкус которого разнился в зависимости от сорта яблок, но неизменно оставался божественным. Еще я бы добавил, что хотя сок и процеживали через сито, иногда в нем попадались яблочные семечки, которые, впрочем, ничуть не ухудшали вкуса, а напротив, даже придавали напитку некую терпкость и приятственную горчинку. Столь подробный рассказ о, казалось бы, недостойной внимания мелочи, не случаен. Он в скором времени получит свое развитие. Терпение, мой далекий читатель. Ты терпел, по моим прикидкам, не меньше ста пятидесяти лет, потерпи еще немного – и тебе воздастся сторицею.

Итак, служба наша шла неторопливо, без особых досадных приключений. Перемирие с турками и крымским ханом позволило расслабиться не только местным жителям, которые с радостию трудились во свое благо, но и нам, грешным. И хотя мы и числились на службе, жизнь вели вполне цивильную, если только не считать ежедневных экзерциций на плацу, которые, впрочем, в большей мере утруждали солдат, а не нас – офицеров, чьи обязанности ограничивались наставлениями сержантам, на которых и лежала основная нагрузка по муштре нижних чинов.

Наконец выдался удобный случай: моя Марфа (а именно так звали хозяйскую дочку), сбегав по моей просьбе в лавку за табаком, заглянула ко мне горницу и тут же оказалась в моих объятиях – не мог же я оставить без благодарности ее всегдашнюю готовность услужить мне. Короче говоря, случилось то, что давно уже зрело. Мы оба получили удовольствие и решили в будущем не упускать возможностей, недостатка в коих не испытывали.

Моя скучная жизнь стала немного разнообразнее. Прошло недели три-четыре, когда мы воспользовались следующим случаем, и я, к своей неожиданности, вдруг встретил сопротивление там, где вовсе не ожидал его встретить, тем более что мое орудие любви всегда легко преодолевало любые препятствия. Однако на сей раз дело оказалось столь щекотливым и тернистым, что потребовало употребления иных средств. Для начала мне пришлось прибегнуть к зрительному изучению возникшего затруднения. Каково же было мое удивление, когда я в том месте, где ничего, кроме вожделенной расщелины, не должно быть, увидел нечто кустистое, произрастающее как раз оттуда, куда я и искал сладострастного вхождения.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что это и в самом деле некий кустик с молодыми зелеными листочками, напоминавшими яблоневые. Мне не оставалось ничего другого, как без лишних вопросов расправиться с этой порослью, чтобы иметь возможность завершить неудачно начатое, с чем в надлежащее время, к обоюдному удовлетворению сторон, и справился.

Я забыл об этом случае и, возможно, так никогда о нем и не вспомнил бы, если бы спустя три недели снова не столкнулся с той же проблемой. Я опять прибег к исследованию, и на сей раз обнаружилось, что кустик, несмотря не предпринятые мною меры, разросся и грозит превратиться в дерево с последствиями для Марфы абсолютно непредсказуемыми, потому как, увеличившись в размерах еще больше (а в том, что это произойдет сомнений у меня не было), сия поросль препятствовала бы не только нормальному передвижению, но еще и отправлению естественных человеческих надобностей, о которых лучше здесь умолчать по причине деликатности этого вопроса.

Нужно было на что-то решиться, и я остановился на глубокой прополке, придя к выводу, что это единственное средство в данной ситуации. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы извлечь все корешки из благодатной почвы, в которой они хорошо прижились и разрослись не хуже, чем в самом плодородном из черноземов.

Марфа была благодарна мне за труды и еще не раз изъявляла желание предаваться со мной тому занятию, которое исторгало из ее груди сладострастные стоны. Я же, со своей стороны, предпринял меры к тому, чтобы не пить непроцеженных жидкостей, – каждый раз наливая себе яблочный сок из бутыли, я клал на кружку чистую тряпицу, чтобы отсеять яблочные косточки и исключить в будущем необходимость прополки того рода, о которой только что было рассказано.

Я пишу эти строки и киплю от гнева, потому что вспоминаю, какое гнусное вранье сплел из этой правдивейшей истории малоуважаемый господин Распе, превратив меня в идиота-охотника, стреляющего в оленя вишневыми косточками. У некоторых людей так уж устроен язык – они просто не могут не врать. Многократно хуже, о чем я уже имел случай заметить, но должен повторять об этом снова и снова, когда эти вруны берут зерно истины и оплетают его коконом лжи. Истина работает на них, придавая налет правдивости гнусным измышлениям. Что ж, я рад тому, что настало время разоблачения, пусть я и не дождался его, но знаю, уверен: мое слово пробьется к потомкам, как луч света, и ради истины и восстановления справедливости выжжет мерзостную ложь. Пусть она останется на совести злополучного автора, а разоблачение – покроет его позором.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.