Глава I, рассказывающая о том, что Жак Феррон нашел осенней ночью на углу улицы

Глава I, рассказывающая о том, что Жак Феррон нашел осенней ночью на углу улицы

Было 20 ноября 1536 года. Вечер был холодный и дождливый. Пробило девять часов на колокольнях, а колоколен в то время (в царствование Франциска I[16]) церквей и монастырей в Париж было великое множество).

Закутанный в простое полукафтанье из черного сукна. Жак Феррон, адвокат в парламенте, шел по улице Tenauxle Fevre, направляясь к своему дому, находившемуся близ улицы Шартрон. Перед ним, освещая дорогу, шел его клерк Алэн Бриду, горбун самый замечательный, – горбун и спереди и сзади. Хозяин и клерк шли настолько поспешно, сколько это было возможно по тогдашним парижским улицам, на которых не было ничего трудного сломать себе шею или упасть в яму. Но и адвокат, и клерк знали свой квартал. Еще несколько шагов, и они были бы в улице Шартрон, как вдруг, справа от них, раздался шум, заставивший их остановиться.

Это была какая-то жалоба, какой-то плач, какое-то рыдание… Вернее сказать, это было всё вместе. И по роду занятий и по принципам Феррон не был чувствителен; прежде всего, на пустынной улице, ночью, не всегда было благоразумно беспокоиться о людях, плачущих на улице. В XVI веке, мошенники были похитрее, чем теперь.

Однако, не отдавая себе отчета о впечатлении, произведенном на него этими звуками, мэтр Феррон обратил свой взгляд в ту сторону, откуда слышался этот плач; в то же время, повинуясь тому же чувству, Алэн Бреду обратил свой фонарь на то же место.

Глазам адвоката и клерка представилось печальное зрелище.

На каменной скамье, у стены старого домика, неподвижно лежала женщина в рубище. Перед этой женщиной, в таком же рубище, на коленах, стояла маленькая девочка. Эта-то девочка и плакала, – плакала только ради плача, ибо вся погруженная в свое горе, она даже не слыхала как подошли к ней двое мужчин, которые стояли в трех или четырех шагах от нее и рассматривали ее. Окончив осмотр, Алэн Бриду выразился таким образом:

– Нищие цыганки, которых избили какие-нибудь распутники. Как только наш король вернулся из Испании, так в Париже их как песку на дне морском. Он не стоят даже и дров. Пойдемте, хозяин.

Клерк готовился уйти. Но когда он спустил фонарь, девочка повернула голову, и свет упал на ее лицо.

– Постой! – приказал Феррон, и подошел к ребенку. – О чем ты плачешь?

– Матушка моя умерла.

– Ты уверена, что она умерла?

– Уверена. Я ее целую, а она меня – нет. У нее и сердце не бьется. Дайте вашу руку, господин. Неправда ли, что у нее сердце не бьется?.. О! она мне еще сегодня утром сказала: «я чувствую себя дурно, Зара». Если бы у нас были, деньги, мы зашли бы в гостиницу… она бы выпила несколько капель вина, чтобы отогреться… она всегда холодела… но у нас не было ни гроша! Когда болен, негде достать денег. О, моя бедная матушка! Да, ты умерла, потому что не слышишь, как я плачу.

Феррон, как мы уже сказали, вовсе не был нежен по природе; но должно думать, что и в самых черствых душах бывают минуты умиления. И должно быть такая минута наступила для адвоката.

Рыдания девочки заставили его задрожать; он без всякого отвращения позволил ребенку взять руку и приложить ее к похолодевшей уже груди матери, и пока девочка говорила, он не переставал смотреть на нее и слушать, с особенным вниманием. Чтобы это значило? Нарождающаяся любовь? Полноте! Любовь около трупа! Разве любовь может родиться рядом со смертью?.. И притом Зара была не такого возраста, чтобы могла внушить любовь. Ей едва ли было четырнадцать лет. Нет, то была симпатия. В первый раз во всю свою жизнь, – а ему было уже пятьдесят лет, – Феррон, наслаждавшийся только звоном золота, ощутил в себе нечто человеческое. В первый раз во всю свою жизнь, глядя на плачущую девочку, он пролил несколько слезинок.

Обращаясь к клерку, не только изумленному, но даже испуганному этой сценой, Феррон сказал ему:

– Ступай вперед и скажи Жаборне, чтоб она сняла матрац со своей постели и положила бы в нижнюю залу да развела бы огонь.

Горбун удалился без всякого возражения. Адвокат наклонился к трупу нищей.

– Что вы хотите делать, мессир? – живо спросила Зара.

– Если, дитя мое, мать ваша не умерла, я хочу попробовать возвратить ее к жизни. Если этого невозможно будет сделать, пока ее схоронят, не лучше ли будет для вас пробыть это время у меня, чем на улице.

– Да. О да, мессир!.. Благодарю вас! – бормотала девочка.

Феррон был силен, а тело цыганки легко и притом жилище адвоката находилось по близости; через несколько минут, сопровождаемый девочкой он дошел до дому. Старая служанка уже приготовила матрац и развела огонь.

Феррон немного знал медицину, но он тщетно употреблял все усилия, чтобы оживить мать Зары. Напрасно он разжал ножом зубы и влил ей в рот несколько капель крепкого спирта для того, чтобы возбудить кровообращение он прикладывал ей на живот горячие салфетки, – но она умерла… умерла совершенно.

На другой день по просьбе г-на адвоката, бывшего в отличнейших отношениях с аббатом церкви св. Антуана, она была погребена в углу кладбища св. Иоанна…

В сопровождении Жиборны маленькая Зара провожала прах матери на кладбище; когда она вернулась в дом адвоката, тот сидел в той же самой комнате, в которую накануне он перенес тело цыганки. Ребенок прямо подошел к нему и стал перед ним на колени.

– Благодаря вам, мессир, у моей матушки есть гробница… я этого никогда не забуду… У вас одна только служанка, – хотите другую? С этого дня я принадлежу вам.

– Хорошо, малютка, – ответил Феррон, быть может, и подозревавший это предложение. – Хорошо! Я принимаю твое предложение. У меня нет семейства и мало друзей… Ты будешь жить здесь не как служанка, а как мое дитя. Но привыкнув к свободе, ты, быть может, соскучишься в четырех стенах.

Зара печально улыбнулась.

– Что я буду делать со своей свободой, когда нет матушки?.. возразила она. – Хорошо было рядом с ней пробегать леса и поляны… Одна я заблудилась бы.

– Но из какой ты страны? где твоя родина?

Зара не знала где родилась; она знала только одно, что они пришли во Францию из Кастилии, в 1526 году, с матерью и отцом, вместе с толпой бродячих цыган. Ей было четыре годика. Ее отец делал деревянные ложки; но весьма вероятно, что в настоящее время он занимался каким-нибудь другим более легким промыслом, потому что остановленный в Орлеане, он был… повешен. С этого времени мать Зары пела и плясала на площадях, чтобы прокормить себя и ребенка… Но климат Франции не годился для цыганки; она постоянно жалела о своей Испании, и особенно грустила о своем муже. А когда она грустила, она плакала и не имела сил ни петь, ни плясать.

И вот, в один из подобных дней она упала, чтобы больше не вставать, без сомнения прося последним вздохом, чтоб Провидение позаботилось о ее дочери, и Провидение услыхало просьбу матери: с этого времени у Зары было не только убежище, но еще и тот, который так великодушно сказал ей: «я буду твоим отцом!» Мы увидим, что то был странный отец…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.