Индеанка Изабо
Индеанка Изабо
В начале царствования Людовика XVI жил в Париже принц, которого звали граф д’Артуа, и который так любил безделушки, так был занят ими, что дал название Безделушки (Bagatelle) дворцу, выстроенному им на границе Булонского лиса, близ берега Сены.
Безделушка была построена на месте небольшого замка, принадлежавшего m-lle де Шароле, в котором она устроила святилище наслаждения.
Граф д’Артуа спорил с Марией Антуанетой на сто тысяч ливров, что все работы в Безделушке будут кончены в семьдесят дней, и они окончились в шестьдесят три дня. Если бы речь шла о каком-нибудь госпитале, конечно он не был бы окончен так скоро.
* * *
И вот в 1781 году, т. е. в ту эпоху, когда Безделушка была еще совершенной новостью, а ее господин и обладатель граф д’Артуа во всей силе своих страстей, – ему было только еще двадцать четыре года, – однажды вечером перед маленьким дворцом Булонского леса, остановилась коляска и из нее вышла тщательно закутанная женщина, которая в сопровождении доверенного лица вошла в первый этаж, в будуар украшенный эротической живописью.
Кто была эта женщина, первой заботой которой по входе в будуар было освободиться от своих покровов? И зеркала к великому их изумлению, быть может, в первый раз воспроизвели подобное изображение.
Эта женщина была Индеанка Изабо, мулатка, только что приехавшая с острова Бурбона, где ее звали Черной Венерой, в Париж, где она всех привела в восторг и удивление. Да, прекрасная Изабо, как ее также называли, получила от своей расы только бронзовую кожу.
«Представьте себе, говорит в своих мемуарам конечно подложных, Дюбарри, – «высокую, стройную женщину со свободной походкой, тонкой талией, сладострастными движениями; у нее были живые, блестящие глаза, рот с прекрасными зубками, бархатистая кожа, и прелестнейшие маленькие уши на свете.»
Мы после расскажем о свидании Изабо с экс фавориткой Людовика XV; теперь мы передадим, каким образом она удостоилась чести быть призванной в Безделушку его высочеством графом д’Артуа.
За два дня до этого, она отправилась в Версаль, присутствовать при королевском обеде, что было в то время однозначаще с нынешним присутствием при кормлении диких зверей. Между всеми принцами и вельможами Изабо особенно заметила графа д’Артуа.
Карл X в двадцать лет был очень красив.
– Честное слово! воскликнула Черная Венера, обращаясь к сопровождавшим ее дворянам, – если бы мне стоило тысячу луидоров, чтобы интимно поговорить с его королевским высочеством, я не поколебалась бы.
Это было передано графу д’Артуа, который чрезвычайно смеялся, но внутренне был очень польщен.
Так польщен, что на другой день к Изабо явился посланный, объявивший ей, что принц, желая поговорить с ней, дает ей аудиенцию в своем дворце Безделушка.
Мулатка для этого визита надела костюм, который еще более возвышал ее странную красоту. Ее короткое платье из красного дама, вышитого золотом, позволяло видеть чулки огненного цвета и башмаки из пунцового атласа, с бриллиантовыми пряжками; кашемировая шаль, замечательная по красоте и роскоши ткани, служила ей поясом, не портя ее талии, вследствие ее необыкновенной тонины. Верх ее платья был украшен золотыми кружевами, головной повязкой служил ей платок из индийского фуляра самых ярких цветов.
Черная Венера была действительно прелестна, и граф д’Артуа нашел ее такой.
Лакей удалился, проведя ее в будуар, чтобы возвратиться с подносом шербета. Одним глазом рассматривая в зеркале симметрию своего туалета, Изабо наконец взглянула на поданное ей освежительное питье. Оно должно быть ей не понравилось, потому что подзывая лакея, и жестом показывая ему на шербет, она ему сказала;
– Я хочу пить, но не это!
– Что вам угодно? оранжада? лимонада?..
– Нет!
– Замороженного шампанского?..
– Нет! я пью только мадеру.
«Только мадеру?.. Благодарю покорно! Вот так гуляка!..» – подумал лакей. И сказал почтительно вслух:
– Мягкой или сухой будет вам угодно?
– Сухой! сухой! – нетерпеливо ответила Изабо. – «Тинта», если она у вас есть.
– Мы имеем.
И удаляясь, лакей графа д’Артуа проговорил про себя: «Вот так гуляка! Она не стесняется!.. И толк знает!.. “Тинта”… то есть чего нет лучше».
Когда граф д’Артуа, заставив подождать себя с полчаса, – что очень скромно для принца, – явился, Изабо ради развлечения выпила две трети бутылки старой мадеры. Его высочество удостоил найти оригинальным такой способ освежаться и присоединился к нему. Аудиенция длилась до двух часов утра.
Спрошенный на другое утро своими приближенными о его свидании с Черной Венерой, граф д’Артуа отвечал, смеясь: «да, черная, но не как черт!»
Что касается последней, уверяют, что этот разговор столь сильно желаемый ею, несколько разочаровал ее.
– Конечно, говорила она Клеофиле, куртизанке того времени, у которой она жила, – как мужчина, – он прекрасен… Но….
– Но что?
– Как принц он много теряет, когда его видишь, особенно, когда слышишь его.
– Это как?
– Он слишком клянется. Думаешь, что это не дворянин, а кучер.
Будьте после этого принцем крови, чтобы какая-нибудь куртизанка делала об вас подобные заключения! И всего печальнее, что Изабо была права.
Приключение с графом д’Артуа ввело ее в моду в Париже. Вельможи, финансисты завистливо домогались ее благосклонности… Каждый день к ней как дождь сыпались объяснения в любви. Парижские куртизанки начинали беспокоиться. Но Изабо скромно пользовалась своим успехом. Во-первых, уже потому, что была довольно богата; а во-вторых – в противоположность привычки себе подобных, – она отдавалась только тем, кто ей нравился. У ней было сердце…
– Это уморительно смешно! кричали эти дамы.
Графиня Дюбарри, находившаяся тогда в Лувесьене, куда, как известно ей было дозволено возвратиться, – слыша каждый день об индеанке Изабо, захотела узнать ее. Она написала ей следующее письмо:
«Некогда я была почти королева, и чтобы видеть вас, мне стоило бы только приказать; теперь я только бедная изгнанница, которая просит вас посетить ее. Приезжайте; мне кажется, мы не соскучимся, разговаривая о том, что для меня составляло, а для вас составляет счастье: о любви.»
Графиня Дюбарри
Через несколько часов по получении этого приглашения Изабо была в Лувесьене. Графиня, которая, быть может, не ожидала такой поспешности, была в ванне, когда ей доложили о мулатке. Она приказала, чтобы ее немедленно ввели. На Изабо был один из великолепнейших азиатских костюмов.
– Очень хороша! очень!.. вскричала Дюбарри, как только ее увидала. – О! меня не обманули. Вы очень хороши, моя милая!.. Великолепна!.. восхитительна!.. Бронза!..
И произнося одно за другим эти хвалебные выражения, графиня, выйдя на половину из ванны хлопала от восторженного восхищения своими маленькими ручками.
– Вы очень любезны, графиня, улыбаясь ответила Изабо, – но, по правде, рядом с мрамором бронза не имеет права гордиться.
Дюбарри улыбнулась в свою очередь, бросая самодовольный взгляд на прелести, у которых тридцать семь лет ничего не отняли из их грациозного великолепия.
– Да, ответила она, – я еще не слишком испортилась, не смотря на мою скуку и печаль… Мрамор, как вы любезно сказали, моя милая, еще все еще мрамор. Но я мечтаю – безумная мысль – но именно потому, что она безумна, я уверена, она вам понравится… Вы еще не завтракали? Надеюсь, вы позавтракаете со мной?
– Я принадлежу вам, пока вам будет угодно удержать меня, графиня.
– Хорошо! ну так как вы мне принадлежите, я пользуюсь моею властью. Вы будете со мной купаться. Вопрос искусства. Я хочу видеть всю прекрасную бронзу. Вы согласны?
– Я сказала, что принадлежу вам, графиня!
– Браво!
Дюбарри позвонила. Явилась ее горничная Элиза. В комнате находилось две ванны; в одну минуту та, которая назначалась для гостьи, была наполнена теплой ароматной водой; потом, с помощью Элизы, мулатка сняла свою одежду.
Во время этой операции и графиня и камеристка непрестанно вскрикивали от восторга. Изабо нечего было страшиться подобного деликатного осмотра: чистота ее форм, грация контур – были выше всякой прелести,
– Это изумительно! повторяла графиня.
– Изумительно! подтверждала камеристка.
По выходе из ванны экс любовниц Людовика XV пришла новая артистическая фантазия: став перед зеркалом, рядом с Изабо, она хотела насладиться картиной, столь же прелестной, сколь и странной.
– Белая и черная Венера! сказала Элиза, от которой потребовали ее мнения.
– Гм! с небольшим вздохом возразила белая Венера. – Бронзе только двадцать, а мрамору скоро сорок…. Все равно, прибавила она, обнимая мулатку, – только жалко, что этого не случилось раньше.. . Ах! Если бы Его Величество было еще жив!.. Вот видите ли, моя милая, – это такое зрелище, за которое добрый король заплатил бы десять лет своего пребывания в раю!..
Изысканный и комфортабельный завтрак ожидал графиню и прекрасную индеанку; и за ним последняя изумила свою хозяйку тою эксцентричностью, с какою та пила испанское вино.
– Это не опьяняет вас? сказала Дюбарри, видя как Изабо осушает без стеснения вторую бутылку мадеры.
– Ничуть. Я привыкла к этому вину. Другие кажутся мне невкусными.
За кофе изумление хозяйки Лувесьена увеличилось еще более: Изабо вынула из кармана соломенный ящичек и закурила сигаретку. Черная Венера курила!..
Графиня не переставала смотреть как голубоватый дым вылетал спиралью из губ и ноздрей мулатки.
– Но, моя милая сказала она ей, – в вас есть все, чтобы разрушить, если вы хотите, Париж… и разрушить в вашу пользу, возвысившись на его развалинах…. Вы не походите ни на кого; вас будут обожать все… Вы надолго рассчитываете остаться, во Франции?
Изабо отрицательно покачала головой.
– Нет? а почему? произнесла графиня.
– Потому что только любопытство обращает на меня внимание во Франции, а любопытство одно из тех ощущений, которые всего легче утомляются; для меня будет неприятно быть забытой после того, как я может быть нравилась!
– А! а! рассуждение не дурно!
– И притом, – позвольте мне это сказать, графиня, – в моей стране я почти то же, чем вы были здесь: почти королева.
– Правда! прошептала Дюбарри. – Так приятно быть королевой.
– Наконец, произнесла Изабо; – там умеют любить, тогда как здесь…
– Здесь?
Мулатка показала на стакан графини, наполненный шампанским.
– Здесь, продолжала она, – любовь походит на эту жидкость, которая шипит в вашем стакане: она весела, жива, забавна, но…
– Но бестелесна. Я понимаю, вас, моя милая Изабо. О! я совершенно вас понимаю. Так как вы привыкли к мадере, совершенно невозможно обратиться к шампанскому!.. Только мы, парижане, удовлетворяемся этим подобием вина и любви, которые в сущности ничто иное, как пена. Но знаете ли, мой прекрасный друг, что ваш способ смотреть на сердечные вещи внушает мне страстное желание услыхать вашу историю… Послушайте, я скромна, и вперед клянусь вам, что свято сохраню вашу тайну, – а я уже знаю вас с физической стороны лучше, чем кто либо, лучше даже, чем граф д’Артуа… Тоже любовник в роде шампанского, не правда ли? Будьте же любезны до конца, моя бурбонская королева; позвольте мне узнать вашу душу. Я уверена, что ваша жизнь – роман; позвольте мне прочитать его. Что вы скажете?..
Изабо улыбнулась и быстро поцеловав в губы свою сестру по любовным похождениям, ответила:
– Хорошо. Вы желаете узнать мою жизнь, графиня, я вам ее расскажу.
* * *
«В Париже предполагают, – говорю это без хвастовства, – для объяснения тонкости и правильности моих черт, что моей матерью была г-жа де Клюньи, жена прежнего губернатора острова Бурбон. Уверяют, что во время отсутствия своего мужа г-жа де Клюньи почувствовала каприз к одному молодому негру, и я была плодом этой незаконной любви. Уверяют даже, что будучи вынуждена из приличия расстаться со мной, она не переставала ни на минуту интересоваться мною, и по крайней мере, раза три или четыре каждый год, я имела радость только сжимать ее в объятиях.
«Все это ложь. Г-жа де Клюньи могла иметь свои слабости, – что ей было тем более простительно, потому что она была очень красива, а ее муж, который был чуть не урод, давал пример этой слабости. Но г-жа де Клюньи не мать мне.
«Мать моя, – она умерла, – была с малабарского берега, одной из индейских стран, жители которой состоят из потомков старинных арабских поселенцев, не имеющих ничего общего ни в физическом, ни в нравственном отношении с неграми.
«Кто был мой отец, я не знаю, без сомнения рыбак из Траваклора.
«Мать моя кормила меня молоком, когда была похищена пиратами и перевезена на остров Бурбон, где нас и продали.
«Мне было семь лет, когда она умерла, бедная Маликка! – ее звали Маликой, – сказав мне в последнем поцелуе. О! я помню эти слова, как будто они были сказаны только вчера.
«– Прощай, малютка! Мне очень трудно покинуть тебя; но я и жила только для тебя. Я очень скучала вдалеке от родины. Ты теперь большая; прощай!
« – Я осталась одна на свете. По счастью хозяин, которому я принадлежала один, креол, но имени Лагранж, был также добр как, и богат. Он занимал в Сен Дени, столице острова, великолепный дом и имел множество невольников. Потерянная в этой толпе, я имела одно официальное занятие отправляться каждый день к источнику Черных, находившемуся посередине города, к которому все служители в Сен Дени приходили за водой для вечера. Я наполняла кувшин, назначавшийся для дочери господина; Паула Лагранж не хотела пить воды, которая была почерпнута не мною.
«Занятие, как вы видите, было не трудное.
«Остальное время я на полной свободе бегала но садам, плантациям, окрестным лесам, срывая плоды, или делая букеты.
«Таким образом, незаметно для себя, я дожила четырнадцати лет. Но другие это заметили.
«В одно воскресенье я прогуливалась в порте в сопровождении одной негритянки по имени Зара, как вдруг большой шум привлек наше внимание. То была толпа Мальгашей, Мозамбиков, с приплюснутыми носами, Кафров с татуированными лицами, которые плясали, под звуки бобры, каимбы и тамтама, – их национальных инструментов. Я не любила этих танцев, но Зара, которая была из Кала, сходила от них сума; она увлекла меня к танцующим. При нашем приближении двое из них приблизились к нам, чтобы пригласить нас принять участие в танцах. Зара приняла приглашение: я отказалась.
– Отчего ты не хочешь с нами плясать? сказал мне негр.
– Потому что не хочу! отвечала я.
«Это была причина для меня, но не для Мальгаша; и вот, смеясь своим грубым смехом, он хотел меня заставить вмешаться в сэга – адскую африканскую кадриль, которая продолжается до тех пор, пока у танцующих начнут подкашиваться ноги.
«Я отбивалась, кричала, плакала; но Мальгаш не беспокоился ни моими криками, ни моими слезами.
«Внезапно, так что я не имела времени заметить кто так кстати подоспел мне на помощь, сильный удар кулаком в лицо достался моему плясуну.
«Он отскочил, испуская рычания, потом с яростью в один скачек очутился против моего защитника.
«Второй удар заставил его упасть посередине сэга.
«На этот раз он воздержался от нападения. Негры вообще трусливы. Мальгаш, не думая больше о мщении, отправился в другое место искать себе танцовщицу?
«Между тем тот, кто защитил меня, был тоже негр. Но, какая разница между ним и Мальгашем! Последний был негр из Занзибара, высокий ростом, с кавказским типом лица. Его звали Платоном. Он уже несколько недель принадлежал моему хозяину, который купил его для присмотра за лошадьми.
«Я удалилась на несколько шагов; он подошел ко мне, и вполголоса на местном креольском наречии, весьма странном, хотя не лишенном ни сладости, ни приятности, сказал мне:
« – Вот как я буду поступать со всеми, кто будет вам надоедать, мамзель Изабо,
« – Благодарю вас, Платон.
«– О! вам не за что благодарить меня. Как только я увидел вас в первый раз, мое сердце и рука моя принадлежали уже вам!.. Вы так прекрасны!
«Мне в первый раз говорили, что я хороша собой. Это тем больше доставило мне удовольствие. Платон повторял мне это еще раз двадцать, провожая меня домой. Я не упрекала его за то, что он повторяет.»
«Он любил меня; я его тоже. Если я была хороша, то и Платон был прекрасен.
«С этого вечера по воскресеньям и в праздничные дни я ходила прогуливаться по городу или в лесу, уже не с Зарой, а моим любовником, – с будущим моим мужем, потому что Платон хотел на мне жениться. Господин был добр он согласился бы соединить нас.
«Между тем, быть может, из кокетства или по предвидению той участи, которая меня ожидала, каждый раз, когда он предлагал мне отправиться вместе объявить господину о проекте нашей свадьбы, я находила предлог, чтобы отдалить это событие,
« – Мы еще недовольно знаем друг друга, говорила я. – Притом же я слишком молода для замужества.
«Платон ждал терпеливо, ибо за недостатком положительного доказательства моего желания как супруги, я давала ему их каждый день тысячу, как любовница.
«Каждый день мы менялись нежными клятвами, и без счета пламенными поцелуями.
«О! только поцелуями! Платон сберегал неприкосновенным свое счастье для брачной ночи… Это он говорил мне… и я не совсем понимала, что он хочет сказать, хотя и делала вид, что очень хорошо понимаю. Бедный Платон! его уважение было ошибкой!..
«Наша любовь продолжалась около трех месяцев, когда приехал в Сен Дени двоюродный брат нашего хозяина, француз, изящный молодой человек, по имени шевалье Дерош.
«Шевалье Дерош, растративший во Франции половину своего состояния, явился в Бурбон, поправить его, возделывая сахар и кофе.
«Г. Лагранж взялся помочь ему в этом деле, не только советами но и кошельком. С помощью своего двоюродного брата шевалье уже купил себе поместье, даже и невольников.
«Но, именно, накануне того дня, когда он должен был отправиться к себе в Сен-Поль, пообедав по обыкновению у нашего хозяина, шевалье прогуливался, разговаривая с последним, но саду; как вдруг он заметил под тенью лиан влюбленную парочку, – вашу покорную слугу и будущего ее мужа Платона.
«Мы были погружены так глубоко в наш немой разговор, что тогда только заметили их, когда они, так сказать, почти нас касались.
«Взрыв хохота шевалье привел нас в себя.
«Но г. Лагранж не смеялся; он побледнел и нахмурил брови.
«– Господин!.. пробормотал Платон, полагая что настал час для объяснения.
« – Молчи, негодяй! с гневом крикнул Лагранж. – Убирайся отсюда.
«Платон удалился, склонив голову.
« – Как, Изабо! продолжал господин – ты, которую я считал благоразумной, ты не подумала, что моя дочь могла прогуливаться здесь и увидать то, что мы видели! О! это очень дурно! Очень дурно с твоей стороны! Я очень недоволен тобой!..
«Я не произносила ни слова, сконфуженная и раскрасневшаяся».
«Шевалье внимательно смотрел на меня.
« – Есть средство, кузен, сказал он, – помешать Изабо снова впасть в ту же ошибку. Уступите ее мне.
«– Честное слово, вы правы, шевалье. Я сердит на нее, потому что она почти родилась в моем доме; я был к ней привязан; но так как она недостойна моего расположения, то дело кончено: она ваша.
«Почему, услыхав эти слова, не поспешила я сказать г. Лагранжу того, что в течение трех месяцев Платон тщетно упрашивал меня позволить сказать ему. Виновная как любовница, я, конечно, была бы извинена, как невеста.
«Почему же молчала эта невеста? почему?
«Тот же тайный инстинкт будущего, помешавший мне уступить желанию Платона, остановил меня и в эту минуту.
«Я любила, очень любила Платона!.. И если правда, что я не вся отдалась ему, так только потому, что он имел деликатность не требовать от меня.
«Но я объяснила себе потом, чего не могла объяснить тогда: если я по склонности была расположена сделаться его любовницей, то по рассудку я не желала быть его женой. Я предвидела, что меня ожидает лучшая участь.
«Это убеждение так утвердилось во мне, что увидав Платона вечером, я ни слова не сказала о решении, принятом господином на мой счет. Управитель без сомнения заранее получил приказание, ибо, чтобы разлучить нас, он в тот же вечер послал Платона в Сен Бенуа, за восемь лье от Сен Дени. Он находился еще в отсутствии, когда на другой день утром я отправилась с новым господином и тремя или четырьмя другими невольниками в Сен Поль. Я узнала уже через несколько недель, что по возвращении домой, узнав от г. Лагранжа о продаже меня его двоюродному брату, он пришел в такую ярость, что его были принуждены привязать к блоку или, попросту, посадить на цепь. Так как на цепи он постоянно повторил, что раз освободившись от своих желез, он во что бы то ни стало отыщет меня, то г. Лагранж дабы помешать сближению, которое могло не понравиться его двоюродному брату, а также для того, чтобы не употреблять особенной строгости с невольником, которой до этого дня кроме похвалы ничего не заслуживал, продал его в колонию Иль де Франс. Удаленный от меня на расстояние двадцати пяти морских миль, было вероятно, что мой любовник успокоится.
«На самом деле, о нем ничего не было слышно на Бурбоне.
«Однако я была печальна, покидая Сен Дени; печальна потому, что в глубине души сознавала себя виноватой перед Платоном, сохранив от него втайне происшествие; печальна потому, что питала дружбу к г. Лагранж и его семейству.
«Но едва я приехала в Сен Поль, как слезы, увлажнявшие мои глаза, исчезли, рассеянные непрерывным рядом приятных ощущений. Во-первых, жилище моего нового господина, построенное посреди обширных садов, на берегу моря, было очень красиво и весело. Потом… потом шевалье Дерош не замедлил категорически посвятить меня в причины, которые понудили его к быстрому решению избавить меня от опасности снова впасть в ошибку с моим черным любовником.
«И сознаюсь, в его объяснениях не было ничего, чтобы оскорбило меня.
«Я вам уже сказала, что шевалье был молод и красив; но что особенно обольщало меня в нем, так это грация и вежливость его манер. Г. Лагранж хотя и ласково обращался со мной, но тем не менее он сохранял тон начальника. Я была возможно счастлива у него, насколько может быть счастлива невольница.
«С первых слов шевалье я почувствовала в себе радость женщины.
«Шевалье позвал меня в веранду, открытую галерею, окружавшую весь дом, – где он курил свою сигару.
« – Садись около меня, Изабо, сказал он мне.
« Я повиновалась.
«Он рассматривал меня несколько минут при свете луны, столь светлой и чистой, что, казалось, будто был день.
« – Итак, сказал он без предисловий, – ты любишь этого негра. Как его называют? Платон?..
«– да? господин; но… позвольте!.. Платон не негр!..
« – А!.. кто же он?..
« – Он араб, как и я.
« – А! ты арабка!.. Правда, ты не походишь на этих чудовищ с плоским носом и вывороченными губами, который населяют эту страну. И ты любишь Платона потому, что он принадлежит к одному с тобой племени.
«—Да, поэтому и потом еще по другой причине…
« – Какая же эта причина? Он любезен с тобой?
« – Конечно, потому что я дала слово выйти за него замуж.
«—Ба! ты ему обещала?.. О! о!.. В таком случае, это важно, очень важно!.. Но… будь откровенна!.. После того, как я и мой кузен могли решить вчера, г. Платон мог принять важное решение на счет вашего союза, не правда ли?..
«Я опустила глаза.
« – Какая жалость! прошептал шевалье, давая моему молчанию значение утверждения.
«Это выражение упрека заставило броситься кровь в мою голову.
«Научаются только перелистывая даже первые страницы книги любви. Еще невинная телом, я теперь была менее невинна умом, чем при начале моей связи с Платоном.
«– Платон поцеловал меня несколько раз, вскричала я, – вот и все!
«– Гм! вот и все!.. лгунья! насмешливо возразил мой господин.
«– Я не лгу!
«Живость моего ответа, если и не совершенно убедила шевалье, то по крайней мере внушила ему сомнение.
« – Ну, я тебе верю, моя прекрасная Изабо, ответил он, беря одну из моих рук и сжимая ее в своих. – Я хочу тебе верить. Тем лучше, если действительно правда, что этот дранный Платон… нет не дрянный… не сердись… он не дурен… не очень дурен…. но он все таки невольник… и сознайся, разве это было бы не плачевно, если бы простой невольник обладал сокровищем, достойным господина? Тебе выйти за него замуж?.. Полно! Большая приятность сделаться г-жой Платон! Такая восхитительная девушка, как ты… Фи!.. Но если бы ты любила меня, если бы ты согласилась меня полюбить… я не женюсь на тебе, нет!.. но, кто знает!.. Я быть может на днях доставлю тебе более драгоценное благо, чем то, которого ты могла ожидать от Платона,
« – Благо? какое?..
«– А! а! однако, ты торопишься! Слушай, Изабо, ты также хорошо знаешь, как и я, что если бы мне хотелось, я мог бы в настоящую минуту приказать, а не просить. Но любовь вследствие авторитета всегда мне казалось жалкой любовью: и в этот час тебе говорит не господин, а человек, друг, и этот-то друг говорит тебе: «Подумай… забудь Платона… о! совершенно забудь его! И в тот день, когда на подобный поцелуй, ты ответишь вот таким же, – в этот день, моя прелестная любовница, ты будешь вскоре иметь право носить это название повсюду, с поднятым лицом, клянусь тебе, – в награду за твою любовь, я дам тебе свободу!
– Свободу!.. я буду свободна!..
«Уже взволнованная двумя поцелуями шевалье, одним в лоб, другим, каким я должна была отвечать на его желание, в губы, – я встала, дрожащая от радости при последних словах.
«Но он удалялся. Только повернувшись на пороге своей спальни
« – Подумай! подумай! повторил он.
«Я обо всем уже раздумала. Я буду свободна, если полюблю… А было ли средство не любить его после подобного обещания?..
«Не прошло трех дней, как я сказала ему так, как он научил меня: «я люблю.»
«Через три месяца я была свободна.
«Благодаря ему, госпожа самой себе, я из благодарности оставалась еще три месяца покорной, влюбленной служанкой моего господина. О! я оставила его только тогда, когда убедилась различными неопровержимыми доказательствами, что я в свою очередь обяжу его, если его оставлю.
«Шевалье Дерош любил перемену; у него была полная свобода для этого на Бурбоне.
« —Прощайте, моя милая, сказал он мне, когда мы расставались. – И хорошего успеха.
« – Возвращаю вам, шевалье, ваше желание, ответила я. – Хорошего успеха!..
* * *
– Ну, весело перебила графиня Дюбарри на этом месте рассказа прекрасной Изабо, – и всегда шевалье Дерош и после вас продолжал с другими своими невольницами, которые ему нравились, ту же систему великодушной награды?..
– О нить, смеясь, ответила мулатка. – В таком случае несчастный разорился бы… Раз не привычка!.. Шевалье освободил одну только меня… И между тем, в настоящее время, я расположена думать, что поступая со мной таким образом шевалье Дерош действовал политично.
– Как это?
– Без сомнения. Каждая из его невольниц, которую он осчастливливал, воображая, что он поступит с ней также, как поступил со мной, тем любезнее и нежнее была с ним.
– Та-та-та! Действительно, великодушие этого господина могло быть только ловкостью. Сколько великих действий! превращаются при анализе в удачные только!. Но продолжайте вашу историю, милая Изабо, она меня бесконечно занимает.
Изабо поклонилась и начала снова:
«Шевалье, пока я была его любовницей, не щадил для меня ни денег ни подарков. Не будучи богата, я имела чем прожить шесть месяцев.
«Я начала тем, что вернулась в Сен Дени, где наняла довольно хорошее помещение.
«Потом я терпеливо начала ожидать состояния. Тогда я только о нем и думала.
«У меня была свобода. Чтобы наслаждаться ею мне было нужно много золота.
«Я была прекрасна собой и старалась ни в ком не нуждаться. Все спешили ко мне… Золото скоро полилось в мои шкатулки.
«Я окружила себя роскошью. У меня были кареты, лошади, невольники, как у самых богатейших колонистов. У меня даже были лакеи того же цвета, как мои прежние господа.
«Вы не поймете того удовольствия, которое я чувствовала повелевая белыми.
«О! если бы закон позволял покупать их!..
«Прошли два года; я разоряла пятого или шестого креола, когда один из моих друзей, —у меня были тогда друзья и поклонники, – просил у меня позволения представить мне одного из первых негоциантов Иль де Франса г-на Лаклавери, специально приехавшего в Бурбон, чтобы познакомиться со мною.
«Г-н Лаклавери был, как говорили, архимиллионер. Я дозволила это посещение. Я еще вижу его, входящего в первый раз ко мне в веранью, где нисколько не беспокоясь о приеме, я покачивалась на кресле из индейского тростника. То был толстый, жирный мужчина, с глупым видом, еще более поглупевший от моего высокомерного приема.
« – Я очень счастлив…
« – Я рада за вас.
« – Я уже давно искал чести…
« – Это мне честь.
« – О, нет! Это мне… Если я осмелюсь… если вы мне позволите…
« – Что я могу позволить?..
« – Боже мой!.. предложить вам безделушку, которую я на днях получил из Франции… из Парижа…. вы знаете: это город чудес!
« – Да, я отлично знаю. Но? если ваша безделка-чудо, так она вовсе не безделка.
« – Кончено… да… нет… то есть наконец….
« Он потел; я пожалела его.
« – Но где же то, что вы хотите мне предложить?
« – Сейчас… сию минуту… ее несут к вам. Я сейчас позову моего лакея…
«Наклонившись через балюстраду вераньи Лаклавери принялся делать какие-то знаки.
«Я закрыла глаза. Этот человек раздражал мои нервы. За самую малость я выгнала бы его с его безделушкой.
« – Вот… если вы удостоите взглянуть…
«Я действовала бессознательно; я открыла глаза и увидала в перламутровом ящике убор из изумрудов, и рубинов такой красоты, что против воли вскрикнула от изумления. Это был даже не княжеский, а королевский подарок.
«Но когда я протянула руку, чтобы принять его, я вдруг вздрогнула и откинулась назад, как будто, этот ящик был наполнен скорпионами и стоножками.
«В невольнике, подававшем мне футляр и стоявшем недвижно против меня, я узнала Платона. Да, – Платона, эту первую любовь моей юности, которого я совершенно забыла в течение двух с половиной лет.
«Мое движение удивило Лаклавери. Он поспешно наклонился ко мне. Бронше не двинулся с места, как статуя.
«Что такое? воскликнул миллионер. – Вы укололись булавкой, моя красавица.
«– Булавкой!.. То был кинжал, которым мне угрожали. Я была уверена, что он меня все еще любит… Что было делать? Идти прямо на опасность, чтобы с большею легкостью отвратить ее.
« – Нервная боль, возразила я; – не беспокойтесь; она уже прошла.
« – А мой подарок?
« – Я его принимаю, вместе с приносителем.
« – Гм! как вместе с приносителем?
« —Да, этот индус ваш лакей, мне нравится…
« – Но…
« – Сколько он вам стоил?
« – О! это не по причине цены….
« – Сколько он вам стоил?
« – Две тысячи ливров.
« – Хорошо. Подождите.
«Я побежала в свою комнату, взяла две тысячи ливров, и вернувшись подала их толстому колонисту.
« – Вот. Ваш невольник принадлежит мне.
«Лаклавери хотел оттолкнуть мое золото.
« – О! я желаю его не иначе как купить. Хотите? А то вы больше меня не увидите.
«Колонист согласился принять деньги.
« – А теперь до свиданья, сказала я ему, подавая ему руку. – Я сегодня не совсем здорова. Благодарю вас; до завтра.
«Лаклавери удалился, не осмелившись ничего возразить.
«Как только я осталась одна с Платоном
« – Ну! вскричала я,– доволен ты?.. Через меня ты теперь свободен. Ступай, сними скорее ливрею!
«Платон оставался неподвижным и безмолвным.
« – Разве ты не слышишь меня?
« – Извините, наконец сказал он, – я вас очень хорошо слышу… только я спрашиваю себя, возможно ли, чтобы это были вы, Изабо, которая говорит со мной, так, как осмелились говорить вы?..
– А что необыкновенного в моих словах?
– Что необыкновенного? Ха! ха!.. Вы действительно думаете, что я буду благодарить вас за то, что за небольшое количество золота, которое вы достали, продавая свою красоту, вы купили мою свободу.
«Я нахмурилась. Гнев начинал во мне господствовать над ужасом.
« – Пусть так! ответила я. – Не благодари меня, если это тебя слишком много стоит, но избавь меня от твоих клевет.
« – А почему я избавил бы я вас от них? возразил Платон свирепым тоном. – Разве вы подло не изменили мне, после того, как поклялись принадлежать мне?
« – Тебе… только одному тебе!.. Во-первых, мой бедный друг, ты знаешь также, как и я, что подобные клятвы невольников не имеют цены. Правда, я дала тебе слово выйти за тебя замуж… А разве моя вина, что г. Лагранж, продал меня своему кузену, а тебя колонисту в Иль де Франс?
« – Да, это твоя вина, – потому что, если бы вы сказали г-ну Лангранжу…
« – А почему ты не говорил сам, вместо того, чтобы глупо клеветать на меня?..
« – К чему было просить, когда я был убежден, что вы перестали меня любить!
« – Я тебя вовсе не переставала любить… Но я буду откровенна… я имела желание…
« – И рассчитывали на шевалье Дероша, что он расчистит вам дорогу… Да, да, год назад, один Мозамбик, служившей у кузена г-на Лагрганжа, и приехавший к моему новому хозяину в Иль де Франс, рассказал мне все; через две недели после вашего прибытия в Сен Поль вы подарили ваше ложе шевалье. О! вы хорошо провели свой корабль.
« – Правда, довольно хорошо для того, чтобы сделаться госпожой после того, как была невольницей. Это счастье не по твоему вкусу, потому что ты упрекаешь меня за него. Как хочешь! Продавайся опять, если тебе это нравится, и прощай!
« – Прощай!.. А если я не хочу тебя теперь оставить!.. Если я все еще люблю тебя Изабо!..
«Голос Платона внезапно сделался нежным. Он упал к моим ногам.
«Он был по прежнему красив, даже еще красивее прежнего.
«Ясно, я сделала ошибку; но за исключением шевалье, который мне нравился несколько недель, ни один из любовников, которые перебывали в моих объятиях, ни на минуту не заставили сильнее забиться мое сердце.
«Напротив, близ Платона моя кровь пламенела. Разве мы были не из одной страны, не из одного племени?..
«И при том, мне казалось, что это было завершением моего дела; что возвысив его моим золотом до достоинства человека, я должна была доказать ему моей любовью, что я смотрела на него, как на человека.
«О! это не человек благодарил меня за доставленное мною ему счастье!.. Это был бог! Ах, милая графиня, пока мы любим, – мы дикие. – Ваши парижане и парижанки не могут составить об этой любви даже идеи.
«Но, увы! если боги имеют достоинства, то имеют и недостатки
«Я не замедлила на опыте убедиться в этом…
«Платон был ревнив как тигр. В первое время я смеялась над этой ревностью.
« Что для меня значило это рычание против людей, которых я не любила, которых я не могла любить, как, например, Лаклавери.
«Между тем, когда его ревность угрожала повредить моей жизни, как под тем предлогом, что он всех их проклинает, он го-ворил о том, чтобы я затворила двери для моих поклонников, старых и новых, я начала серьезнее принимать комедии.
« – Мой милый, сказала я ему, – есть у тебя для меня бриллианты, кашмиры, лошади? Есть у тебя золото, чтобы поддерживать мой дом, чтобы кормить моих невольников и людей? Есть у тебя деньги, чтобы бросать на ветер, по моей прихоти?.. Нет? Так позволь мне доставать его из кошелька тех, которые его имеют. Я люблю тебя и только тебя одного. Вот наше обоюдное наслаждение. Что касается до моего состояния, оставь меня доставать его, показывая, что я люблю других.
«Против воли, Платон подчинился необходимости, Он исполнял у меня должность управителя домом. Целый день он запирался в своей комнате для исполнения своих обязанностей, только ночью, – и то когда я подавала ему известный сигнал из окна моей комнаты, – позволено было ему являться ко мне.
«Все шло хорошо около года, т е. до конца прошлого. В это время приехал в Бурбон один шведский дворянин, граф Альберт Валентиус.
«Благородный и богатый, он был принят в первых домах острова. Молодой, прекрасный, любезный, он был оспариваем самыми прелестными креолками, желавшими приковать его к своей колеснице.
«Я должна сказать, что ремесло куртизанки в колониях очень нелегко. Столько женщин отдаются даром, что та, которая продает себя за большие деньги, находит очень мало желающих. Кокетливый, капризные, страстные до всех наслаждений, Креолки иногда в своих желаниях доходят до ярости. Для них любовь составляет главную необходимость.
«Я раза два или три встречала графа на прогулке на бульваре Доре, но он, казалось, не замечал меня; он едва удостаивал меня взглядом. Это тем более оскорбляло меня, что я заметила его красоту, совершенно новую для меня: граф был белокур, как Феб… Блондины редки на Бурбоне.
«Что сделать, чтобы привлечь его внимание? Что сделать, чтобы отвлечь его от соперниц, которых я ненавидела?.. Написать ему? очень пошло.
«Вдохновение внушило мне лучшее.
«Однажды вечером я была на прогулке одна, как вдруг за-метила прекрасного шведа, верхом, ехавшего по направлению к моей коляске.
«В руках у меня была бенгальская роза… В ту минуту, когда он проезжал мимо, я бросила ему цветок в лицо.
«На бульваре произошел настоящей скандал. Свидетельницы моего поступка, женщины, со всех сторон окружавшие меня вскрикнули от гнева и презрения.
«Они побили бы меня своими веерами, если бы осмелились.
«Я хохотала, потому что достигла своей цели.
«Роза, ударившись в щеку графа, рассыпалась по его платью ароматным дождем. Он остановился, повернул лошадь, так как моя коляска продолжала ехать и с улыбкой приблизившись ко мне, он проговорил:
« – Это вызов?
« – Ни больше, ни меньше!..
« – А как имя прекрасной неприятельницы?..
« – Индеанка Изабо.
« —Достаточно. Время?
« – Полночь.
« – Ваше оружие?
« – Поцелуи.
« В полночь граф был у меня.
« В эту ночь пастушья звезда не поднялась для Платона.
« Прошла неделя, две, три… Альберт Валентиус расставался со мной только тогда, когда этого требовали особенно важные занятия.
«Я до безумия влюбилась в него. Он меня обожал. О Плато-не никаких известий. Я его никогда не видала.
« Когда я несколько освободилась от моей страсти, меня обеспокоило упорное отсутствие моего дикого любовника. Но разве было мне время размышлять?
« Однако, однажды я как будто предчувствовала какую то катастрофу,
« Я была с Альбертом в саду, в павильоне, где мы проводили восхитительные часы, как вдруг букет упал к моим ногам.
« То был селам. Вы не знаете, что арабы придают соединению и особенному расположению цветов род разговора. Я знала этот язык и побледнела, рассмотрев букет, который, я не сомне-валась, был брошен Платоном.
« Этот букет говорил мне: «Берегись! я устал страдать.
«Через час, воспользовавшись отсутствием Альберта, я при-звала к себе Платона.
« – Ты на меня сердишься? сказала я ему.
« – Разве я не имею нрава?
« – Правда, но дело только в небольшом терпении. Граф на днях уезжает домой.
« – Когда он уедет.
« – Думаю, что через две недели.
« – Хорошо. Только помни об этом, Изабо, я тебе говорил, что устал страдать. Если ты злоупотребишь, ты будешь страдать в свою очередь.
« Проговорив эти слова, он скрылся.
« Я солгала, чтобы смягчить его. Граф и не думал об отъезде. Я получила селам 10 февраля, а 10 марта Альберт Валентиус был еще в Бурбоне, моим любовником.
«В один вечер, против обыкновения, он оставил меня, чтобы отправиться на бал к губернатору, дав обещание вернуться не позже часа по полуночи.
« Я не спала: я ожидала его, читая в постели при свете лампы. В час ночи дверь моей комнаты отворилась, но вошел не Альберт а Платон.
« – Что такое? вскричала я совершенно рассерженная – Как вы позволили себе…
« – Не сердитесь, Изабо! – спокойно возразил Платон. – Я прихожу ради вас.
« – Ради меня?
« – Да, я сейчас пошел прогуляться, чтоб рассеяться, и послушать музыку под окнами губернаторского дома. Я очень люблю музыку.
« – Дальше?
« – Когда я приближался к дворцу камердинер графа Валентиуса Християн, выходивший оттуда, заметил меня и сказал: «Господин мой болен: по приезде на бал с ним случился удар: его перенесли напротив к одному из друзей. Ты хорошо сделаешь, если отправишься к своей госпоже, объяснить о приключении.
Платон еще говорил, когда уже я встала.
« – К кому перенесли его?
« – Я не помню теперь имени, но дом знаю.
« – Ты меня проводишь.
« – Охотно.
« Я в одну минуту оделась, ни на минуту не сомневаясь в справедливости его слов и последовала за Платоном. Мы вышли из дома и дошли до улицы соседней стой на которой находился дом губернатора. Ночь была темна. То была одна из тех ночей, столь редких в Бурбоне, когда звезды уступают свое место на не-босклоне тучам. Улицы были безмолвны и безлюдны.
« Вдруг Платон остановился перед садовой решеткой, про-говорив: «здесь!»
« – Как, здесь! воскликнула я, совершенно изумившись, потому что мы были еще далеко от того места, которое он обо-значил.
« Конечно! взгляните, разве это не граф Альберт Валентиус?
« Проговорив эти слова, Платон наклонился к лавке, находившейся у решетки сада и показал недвижно лежащее на земле тело. То быль труп Альберта Валентиуса.
« – Презренный! вскричала и. – Ты его убил! И сама упала без чувств.
« Когда я пришла в себя, я была в своей спальне, в объятиях Платона.
« Еще покрытыми кровью любимого мной человека руками, чудовище грязнил меня своими ласками. Увидав, что я раскрыла глаза он соскочил с постели и, размахивая кинжалом, которым он убил своего соперника —
« – Через год, день в день, сказал он, – эту будет твоя очередь, Изабо, если ты не согласишься безраздельно принадлежать мне. Ты обещала быть моей женой, – ты ею через год будешь, – это последний срок… который я даю тебе для отказа от твоего по-стыдного ремесла, – или умрешь. До свиданья.
« Он скрылся. Между тем нашли тело графа. Одно обстоятельство, о котором я узнала позже, помешало подозревать убий-цу. Посвящая себя, по-видимому вполне любви ко мне, прекрасный швед находил средство ухаживать за одной замужней креол-кой, имевшей кроме того любовника. Убийство приписали одно-му из этих заинтересованных лиц, и так как одно из них имело право на это, то делу не дали хода.
« Платон мог остаться в Сен-Дени, не боясь преследования.
«Я давно уже желала увидать Францию.
« Доверив наблюдение за моим поместьем одному колонисту, на которого я могла рассчитывать, я отправилась, не говоря никому ни слова на корабль в Марсель. Рассказ мой кончен, гра-финя. Теперь вам известна, как может быть никому на свете, история индеанки Изабо.
* * *
Изабо замолчала;
– Итак, – сказала Дюбарри после некоторого молчания, – вы оставили Бурбон из страха Платона?
– Да. Также и из желания увидать Париж.
– Но вы не намерены остаться во Франции.
– Нет.
– А куда вы намерены отправиться, оставив Париж?
– Я еще не знаю; быть может я посещу Швейцарию, Италию, Англию…
– Потом вы вернетесь назад?
– Конечно.
– Ну, а как же ваш Платон?..
Изабо улыбнулась.
– О! возразила она, – о нем я не беспокоюсь.
– Ну, хотите знать мое убеждение, моя милая; я уверена, что вы будете очарованы, встретив вашего первого любовника; вы сами говорили, что этот дикий в любви не человек, а бог.
– Нет, графиня, клянусь вам, что с меня довольно этого бо-га! Это до такой степени верно, что первой моей заботой по при-езде в Бурбон будет обратиться к властям с просьбой о защите.
Дюбарри покачала головой,
– Поспорим, возразила она, – что если власти запретят ему приближаться к вам, вы сами облегчите ему это приближение. Первых любовников, моя милая, не перестают любить, если только их любили, и если они еще стоят любви. Я не говорю это-го о своем, я никогда не хотела снова видеть его, и на это была причина.
– Он не стоил любви?
– Фи! маленький худенький мальчик, вздумавший обратиться в толстяка!.. Мне было грустно думать, что эта бочка учила меня любовной азбуке!..
Во время этого разговора горничная Дюбарри, Элиза, явилась на пороге комнаты.
– Что такое? спросила графиня.
– Виконт де Крюзей просит позволения представиться ва-шему сиятельству. Я объяснила ему, что вы не одни, и он сделал такую печальную мину…
– Что ты пожалела о нем. На самом деле, приехать из Па-рижа в Лувесьен и найти двери запертыми – это неутешительно!.. Но, милая Изабо, вы ведь любите блондинов.
– Я их любила в Бурбоне, потому что их там нет, а в Пари-же…
– Их столько же, как и брюнетов, и вы о них и не заботитесь… Все равно, моя милая; вы должны узнать виконта де Крюзей. Тридцать лет; сто тысяч ливров годового дохода; прелестная голова, – по крайней мере на мой взгляд, – ум огненный как у Вольтера, и храбр как мой Косее де Бриссак, и притом оригинал… Вы увидите, что он вам понравится. Проси виконта, Элиза.
Генрих де Крюзей на самом деле был прелестный мужчина. Изабо тотчас же согласилась с этим мнением,
– Не правда ли, виконт, вы меня уже проклинаете? сказала Дюбарри – Я могла запоздать вашим приемом
– Я не проклинаю вас, графиня, но истинно огорчился, будучи лишен чести проститься с вами.
– Проститься? Разве вы уезжаете из Парижа? Куда?
– Я еще сам не знаю, и вероятно оставлю на произвол судьбы назначить местность, куда я должен буду отправиться.
– Вы будете играть в чет и нечет, чтобы узнать куда ехать: в Германию или Испанию?
– Может быть.
– А почему вы оставляете Париж?
– Потому что он мне надоел. Во Французской комедии все одни и те же актеры, в опере все те же танцовщицы, в газетах те же статьи, те же академики в Академии и те же глупости, произносимые теми же лицами.
– Вы отправляетесь искать новостей?
– Если они еще где-нибудь есть.
– Всегда найдется чему поучиться на свете, мой милый виконт, и доказательством может быть только что рассказанная мне вот ею ее собственная история…
Генрих Крюзей холодно поклонился.
– Вы знаете Изабо? спросила Дюбарри.
– Полагаю, я имел честь видеть ее в театре, ответил виконт.
– Полагаю – не очень лестно для меня, заметала Изабо.
– Я никогда ни кому не льщу, возразил виконт.
– Это позволяет ему быть откровенными смеясь, произнесла графиня, и наклонившись к Изабо, она добавила вполголоса: – Право, моя прелестная, – блондины чувствуют естественную склонность противоречить вам.
– Дело цвета! тем же тоном ответила мулатка.
– К счастью вы не думаете о победе…
– О нет!..
– Однако это досадно! Я думала, что вы сойдетесь.
Во время этого a-parte Генрих Крюзей встал, чтобы удалиться.
Но в то мгновение когда Дюбарри обернулась к нему, чтобы упрекнуть его за слишком скорый уход, дверь маленькой залы отворилась и Элиза доложила;
– Шевалье Сен Жорж!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.