Адаптирующийся мозг

Если потребность в любви инстинктивна, неотъемлема, если она – часть энергосистемы, то как тогда ее можно еще и формировать? Люди – великие импровизаторы. Мы изменяем, мы создаем, мы изобретаем новые стратегии. Если пищи становится недостаточно, мы отправляемся туда, где ее больше, или меняем наш рацион, или выращиваем продовольствие, или синтезируем еду, или конструируем транспортные средства, чтобы привозить продукты издалека. И так легко мы приспосабливаемся потому, что не можем произвести большое потомство. Представители животного мира откладывают много яиц, дают большой приплод или часто рожают, и у них есть хороший шанс, что некоторые из их генов выживут и сохранятся в следующем поколении. Жизнь для них дешева. Лягушка мечет икру в залитый лунным светом пруд лишь незадолго до того, как большая часть этих икринок будет съедена хищниками. Если всего лишь несколько икринок выживут, чтобы стать головастиками, а несколько головастиков – лягушками, – все идет правильно. Лягушки в любом случае не мигрируют далеко, а если и мигрируют, то выбирают аналогичную среду обитания. Таким образом, лягушки следуют строгим правилам поведения. У них нет необходимости поступать по-другому.

Однако люди рожают не так много детей, и в большинстве случаев лишь по одному в год. Если этот ребенок умирает, его «резервных копий» не существует. При этом люди живут в разных климатических условиях. Чтобы обеспечить своему потомству безопасность и дать ему возможность дожить до зрелости, люди должны принимать множество решений, в зависимости от препятствий и угроз, с которыми они сталкиваются изо дня в день. А это требует того, чтобы мозг работал искусно и гибко – чтобы, упорно подчиняясь основным инстинктам, он в то же время умел приспосабливаться к новым условиям. Отдельные люди и племена обладают разным опытом. Поэтому они и вырабатывают разные стратегии, у них возникают разные эмоции, верования, обычаи, предпочтения. Мы называем это «индивидуальностью» и «культурой». И мы говорим, что это нечто, что человек «проявляет», как если бы речь шла о фотографическом изображении, появляющемся в «темной комнате» – фотолаборатории прошлого. Нет ничего более естественного или более свойственного животному миру, чем этот процесс. Отвечая на вызовы агрессивной внешней среды, биологический организм получит максимальный шанс на выживание, если он сможет оценить новый опыт, принять, исходя из него, быстрые решения и извлечь уроки. Наша гениальность – это наша способность приспосабливаться и меняться. Мы – великие универсалы природы. Мы пробуем. Мы изменяем наше сознание. Мы проявляем гибкость в ответ на давление. Мы убеждаем других. Мы поддаемся убеждению. Мы избегаем опасности. Мы притягиваем к себе несчастья. В этом заключена ирония, самоисполняющееся пророчество. Чем больше мы реагируем на давление окружающей среды, приспосабливаясь к нему – например, снабжая наши дома системами отопления, – тем больше проблем создаем самим себе (производя мусор, загрязняя атмосферу выбросами и т. п.), для которых потом должны искать решение. Сочетание неизменного поведения, с одной стороны, и способности импровизировать – с другой – вот что делает всех людей в сущности одинаковыми, но при этом каждый человек очень отличается от других. Бетховен унаследовал музыкальные способности от родителей, однако именно несчастье, случившееся с ним в детстве, и сделало из него композитора. Вот как Энтони Уолш описывает физический процесс в «Науке любви» (The Science of Love):

Человеческое дитя приветствует мир, полный дремлющих потенциальных возможностей. Пробуждение, развитие и реализация этих возможностей в значительной степени зависят от опыта. Этот опыт, делающий нас такими, какие мы есть и могли бы стать, воспринимается, анализируется и ложится в основу деятельности благодаря работе сложнейшего механизма электрохимических взаимодействий, осуществляемых примерно десятью миллиардами клеток мозга (нейронов)… Нейроны, сложные строительные блоки нервной системы, – это узлы коммуникации… От тела нервной клетки отходят его отростки, аксоны, которые передают информацию от одной клетки к другой в виде электрических сигналов постоянной силы, но переменной частоты, к бесконечно малым местам соединений или щелям, именуемым синапсами (от греческого слова со значением «соединять»).

Информация передается через нейронные синапсы химическими «рукопожатиями» в виде крошечных струек химических веществ, именуемых нейромедиаторами. Пока неврологи идентифицировали примерно шестьдесят разных типов нейромедиаторов… На молекулярном уровне именно нейромедиаторы делают нас счастливыми или грустными, раздраженными или спокойными, тревожными или уравновешенными.

Одна из разновидностей нейромедиаторов – эндорфины, доставляющие особое удовольствие потому, что они являются природными опиатами, способными снимать боль, вызывать опьянение, подобное наркотическому, или успокаивать. Когда мать обнимает своего новорожденного младенца, в его тело проникают эндорфины, которые и позволяют ему чувствовать себя счастливым, спокойным и защищенным. Младенец учится связывать любовь с ощущением удовольствия.

Детеныш зебры может встать на ноги и пойти вскоре после рождения. Да и большинство детенышей других животных умеют бегать, еще будучи совсем малышами. Однако у человека дети рождаются беззащитными и еще не сформировавшимися. В нашем далеком прошлом, когда у нас формировался большой мозг, у женщин еще не было широких бедер, чтобы производить на свет плод с головой соответствующего размера. Эволюция поставила людей перед дилеммой. У людей с большим мозгом было больше шансов на выживание, а женщины с узким тазом умирали при родах. Женщины же с широким тазом передвигались слишком медленно и не могли убежать от хищников. Конечно, это решение никоим образом не было единственно возможным, но произошло так, что бедра у женщин стали немного шире, а дети стали рождаться в состоянии, когда они, по сути, были еще утробными плодами. Таким образом, мать могла защитить своего младенца, пока он продолжал расти и развиваться – теперь уже вне ее тела, но под защитой ее всепоглощающей заботы, заменявшей ребенку ее лоно. А если отца можно было убедить оставаться где-то поблизости, он мог в этот опасный период защитить и мать и младенца. Да, конечно, это было довольно неуклюжее, неидеальное и сложное решение, однако эволюция развивается благодаря товарообмену и рукопожатиям, а не заявлениям.

Было бы заманчиво представлять себе эволюцию в виде своего рода градостроителя, выкладывающего сразу все свои проектные чертежи. Эта перевернутая логика очень соблазнительна, потому что мы жаждем смысла и как минимум предпочитаем хоть какие-то объяснения. Однако для описания реальных событий потребовалось бы длинное, разветвленное предложение с множеством периодов и точек с запятыми. Ну, например, такое: детей с более крупным мозгом выживало больше, и они давали потомство тоже с более крупным мозгом; однако довольно часто матери умирали при родах, за исключением тех немногих, у которых оказались более широкие бедра; и, несмотря на неудобство более широких бедер, со временем уровень выживаемости женщин с более крупным мозгом и более широкими бедрами стал выше; особенно это относилось к тем женщинам, которые защищали своих детей лучше, то есть к тем женщинам, в организмах которых химические процессы протекали особенно активно, когда они чувствовали мощный стимул кормить своих младенцев и жертвовать ради них всем; а особенно если им помогали мужчины, испытывавшие аналогичные побуждения, что гарантировало сохранение мужских генов, даже если это предполагало долгосрочную компенсацию (его гены сохранятся для будущих поколений), а не краткосрочную выгоду (не быть обремененным зависящими от него матерью и ребенком).