Глава 5

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Кавалер Рудра Руатта стал полковником кавалерии в тридцать лет, что считалось блестящей военной карьерой. Недоброжелатели не могли простить ему гвардейское прошлое и близость к наследному принцу. Но даже их впечатляли успехи полковника в кампании против эртау, разорявших границы Криды и союзного Вер-Ло.

Рудра никогда не был выдающимся мастером меча. Но он был командиром, как говорится, от бога и всегда дрался в первых рядах, как степной вождь, а не как цивилизованный военачальник. Ведя свой полк в битву, он будто черпал мастерство и силу от собственных воинов и совершал такие подвиги, в которые после боя сложно было поверить. Он даже помнил не все, будто становился не вполне собой, вступая в битву. Будто отпускал на волю своего демона, и тот завладевал им, превращая хладнокровного и сдержанного кавалера Руатту в Красного Льва, про которого ходили легенды по всей Дикой степи. Больше того, его войско воодушевлялось сверх всякой меры, удваивая силы и стремление к победе. Конница под его началом атаковала мощно и слаженно, рубилась с непреходящим азартом, и каждый кавалерист проявлял чудеса выносливости, силы и ловкости. Им случалось разбить противника, не потеряв ни единого воина тяжелораненым или убитым.

Тот бой у безымянной гряды холмов не стал исключением. Эртау дрались отчаянно, но их окружили и смяли, предварительно перебив под ними лошадей прием, который всегда заставал степняков врасплох. Кавалеристы сбивали противников на землю ударом меча плашмя, краем щита, тупым концом копья, потому что командир запретил бессмысленное кровопролитие. Рудра стремился преподать урок эртау, а не вырезать все племя до последнего щенка.

После боя, скинув доспехи и наскоро плеснув в лицо водой, полковник отправился в лазарет как всегда, навестить раненых, пусть их было немного. Один из лекарей углядел окровавленное плечо Рудры и полез к нему с бинтами, но полковник отмахнулся: пустяк, царапина. В бою степной клинок срезал застежку с панциря, рассадил кольчугу и слегка задел кожу. Сила удара, однако, была такова, что правая рука на мгновение онемела, и он чуть не выронил меч. Спас его только тяжелый щит, окованный железом Рудра отбивался им, пока к руке не вернулась чувствительность, а потом нанес противнику решающий удар.

Большая часть лекарей оказывала медицинскую помощь пленным. Степняка трудно взять в плен, пока он сам не свалится с ног от мощного удара или потери крови. Так что работы у лекарей было по горло. Внимание Рудры привлек молодой эртау, забинтованный поперек голой груди. Сквозь повязки проступила кровь, но он, сидя на земле, спокойно, методично расплетал косы, как будто рана его ничуть не беспокоила. Лицо его показалось Рудре знакомым, несмотря на покрывающую его грязь и засохшую кровь. Повинуясь минутному порыву, он подошел ближе и взял воина за подбородок. Тот сверкнул глазами, и тогда Рудра его узнал. Лет двадцати, плечистый, но еще по-юношески стройный, ловкий и быстрый. И очень сильный. Это его молниеносный удар разрубил на полковнике кольчугу. Молодой воин чуть не прорвал окружение, размахивая длинным мечом, тесня кавалеристов и вырвался бы с десятком-другим воинов, не прегради ему дорогу полковник Руатта.

В той короткой яростной схватке полковник осознал две вещи. До сих пор он не встречал по-настоящему сильных противников это раз, и два Единый Бог определенно на его стороне, если даровал ему победу над молодым воином, в котором будто сосредоточилась доблесть и сила всей Дикой степи. Помогло и то, что на полковнике был тяжелый доспех, а степной воин сражался практически голый, в одних кожаных штанах, даже без щита. К тому же он был измотан схваткой, несколько раз легко ранен Рудра видел на нем кровь, когда их взмыленные жеребцы плясали друг вокруг друга. А потом его охватило боевое безумие, и опомнился полковник только тогда, когда принял меч эртау на щит, полоснул его саблей по груди и добавил еще рукояткой в висок, чтобы уж точно свалить. Чистая победа!

Однако эртау, хоть и расплетал косы по степному обычаю, побежденным себя не чувствовал. Сидя на земле, он умудрился посмотреть на стоящего полковника сверху вниз. Отвернулся, и пальцы полковника будто сами собой соскользнули, не удержав. Красивый разрез глаз. Красивые губы, сжатые в линию, чтобы не выдать никаких чувств. Даже уголок рта не дрогнул. Полковник не выдержал и усмехнулся сам. Победой над таким противником стоило гордиться! Интересно, каков был бы результат, сойдись они в равных условиях, с одинаковым оружием? Интерес его был чисто академическим. Эртау, грабившие коневодов Вер-Ло, равных условий своим жертвам не предоставляли.

Он забыл о молодом воине, наверное, в тот же момент, как прошел мимо. Но излишне ретивые подчиненные по-своему истолковали интерес командира.

Равнодушие полковника к постельным забавам давно кололо глаза его офицерам, привыкшим к степной вольнице. Война многое списывала, и даже образованные столичные аристократы были не прочь перенять кое-какие из дикарских обычаев. Командир закрывал глаза на то, что происходило в кавалерийских палатках, особенно после победы в бою. Но то, что он спал один, расценивалось многими как высокомерие.

Разумеется, никто не посмел бы претендовать на роль официального любовника. Всем было известно, что место занято давно и прочно, и не кем-нибудь, а самим наследным принцем. Но полковник не брал на ложе ни смазливых оруженосцев, ни молоденьких лейтенантов, ни даже пленных эртау (среди которых встречались вполне миловидные, даже по высоким столичным стандартам). Как будто молча осуждал принятые среди кавалеристов развлечения. Поэтому молодому степняку залечили раны магией, отмыли и подсунули в палатку к командиру. Голого и закованного в наручники.

Наручники были магические. Тот, на кого их надевали, подчинялся любым приказам. Абсолютно любым, на каком бы языке они ни были отданы. Разумеется, в Криде подобные артефакты были запрещены. Но они были не в Криде, а в Дикой степи, и три-четыре пары таких наручников ходило по рукам офицеров рангом повыше. Когда наследный принц, занимавший тогда должность начальника штаба криданской армии, приехал с инспекцией в ставку полковника Руатты, он приказал уничтожить противозаконные магические предметы, и приказ его был выполнен. Однако это случилось немного позже.

Степняк встретил полковника на коленях, склонив голову на скованные руки, так что черные волосы рассыпались по ковру, застилающему пол. Но полковник знал про наручники и не обольщался видом этой вынужденной покорности. Он даже почувствовал раздражение и злость на подчиненных. Но час уже был поздний, и он не ощущал в себе готовности разбираться с «подарком» и с теми, кто его подложил. Парень, укрощенный магией, был вполне безопасен и мог хотя бы провести ночь в палатке командира, а не на голой земле. Полковник, уставший за день, не ощущал отвращения при мысли, что за ужином ему будет прислуживать смуглый, обнаженный молодой эртау. Возможно, у него даже не возникло бы искушения воспользоваться подарком по назначению. Но все сложилось так, как сложилось.

Полковник сбросил сапоги и мундир, сел на ковер у низкого столика в походе кавалеристы жили по-простому, без кроватей и стульев, сидели и спали на полу, как степняки. Приказал:

— Я отменяю все отданные тебе приказы. А теперь налей…

Закончить он не успел. Степняк прыгнул, пытаясь схватить его за горло, и они принялись бороться, катаясь по ковру.

Разумеется, Рудра в любой момент мог приказать степняку прекратить. Но это почему-то не пришло ему в голову. Он и так неплохо справлялся. Эртау был шире в плечах, чем изящный полковник, и выше почти на голову. Однако ему мешали наручники, и рана, пусть залеченная магией, давала о себе знать. А может быть, он вовсе не так был полон решимости убить полковника, как пытался показать. Как бы там ни было, Рудра швырнул его навзничь, задрал ему над головой скованные руки и прижал всем телом к ковру. Тяжело дыша, он смотрел в темные глаза степняка, вдруг осознав, что его тело отреагировало вполне предсказуемо. Драка всегда была для Рудры мощнейшим афродизиаком, и сопротивление его невероятно возбуждало.

Эртау больше не сопротивлялся, но смотрел на полковника все так же, сверху вниз, несмотря на то, что лежал под ним голый и скованный. И вдобавок вызывающе ухмылялся. Полковник стер ухмылку с его рта, припав к нему губами требовательно, жестко. И так же взял степняка, жестко и властно, задрав его ноги себе на плечи. Предусмотрительные подчиненные и о смазке заранее позаботились.

Степняк больше не смотрел презрительно. Он вообще никуда не смотрел, закатив глаза, упираясь в ковер руками в наручниках, чтобы подмахивать в такт полковнику. Он не стонал, не кусал губы, только тяжело, рвано дышал. Потом полковник поставил его на колени и вошел сзади, глубоко, сильно, дергая за бедра на себя. Тогда эртау застонал, роняя голову на руки, но тут же замолчал, вцепившись зубами в плечо. Полковник кончил в него, потом стиснул рукой его член и несколькими движениями заставил излиться на ковер.

Когда они сели ужинать, эртау налил полковнику вина без приказа. Поднес на коленях, будто так и надо. Он не выглядел униженным или сломленным, скорее довольным. Губы его так и норовили сложиться в ухмылку, когда он расстегнул штаны полковника и взял в рот его член. Рудра еще успел припомнить, что по степным обычаям изнасилование после боя вовсе не считается позорным. Напротив, это честь, которую оказывают побежденному, признавая его достойным противником. С неумелым и трусливым воином никто не стал бы делить ложе, будь он сто раз юн и смазлив. Степняки всячески поддерживали миф, будто они возбуждаются на доблесть в бою и воинское искусство, а вовсе не на красивую задницу.

Рудра вздохнул и отдался ласке умелого рта. Кончив, не постеснялся оказать ответную любезность. Что бы ни думал эртау о том, подобает ли прославленному Красному Льву сосать мужской член, тем более у пленного степняка, он не мог озвучить свои мысли. Не только потому, что не знал всеобщего. Он и собственный язык на какое-то время забыл. Полковник Руатта, натренированный быстрыми перепихами с принцем в укромных закоулках дворца, божественно делал минет.

На следующий день по приказу Рудры со степняка сняли наручники и вернули ему штаны. Впрочем, большую часть времени он все равно проводил без них. Нагота его не смущала. Опять-таки по степным обычаям пленнику полагалось ходить голым, чтобы хозяин в любой момент мог воспользоваться своими правами. То бишь разложить и оттрахать. Однако даже с голой задницей степняк не терял достоинства. Он не навязывался, не лез первым к полковнику, не принимал нарочито развратных поз и не кидал призывных взглядов. Их предварительные ласки обязательно включали некоторое количество заламываний рук, борьбы и грубых, похожих на укусы поцелуев. Оба страшно заводились от этой имитации насилия.

Полковник знал за собой страсть подавлять, преодолевать сопротивление, навязывать свою волю, но прежде редко ей потакал. Теперь от неподатливости эртау он просто терял голову. Подчиненные понимающе ухмылялись, замечая засосы на шее полковника, синяки на запястьях, сбитые костяшки пальцев, искусанные губы. Знаки суровой степной любви были хорошо знакомы кавалеристам, хотя далеко не все получали их столь же охотно, как полковник, и от столь же охочей жертвы.

Присутствие молодого степняка в палатке для полковника стало привычным. Рудра намеревался отпустить его на все четыре стороны, когда закончится война, вместе с остальными пленными. Для очистки совести он как-то раз показал знаками, что степняк может покинуть его палатку и вернуться обратно к соплеменникам, содержащимся под стражей в больших шатрах. Степняк фыркнул и выразительно поднял брови, будто говоря: «Совсем уже, что ли?» Разве что у виска пальцем не покрутил эртау этого жеста не знали. Он откинулся на спину, заложил руки за голову и выразительно потянулся, делая вид, что на полковника не смотрит. Полковник расценил это как приглашение и позабыл про свои либеральные идеи.

О приезде принца с внезапной инспекцией полковник Руатта был извещен заранее, старинным другом из штаба. Однако ему даже в голову не пришло отослать степняка подальше. Даронги бы все равно узнал, и тогда все выглядело бы так, будто Рудра стыдится. А стыдиться ему было нечего, в отличие, скажем, от капитана Юттайры, державшего своего смуглого пленника на цепи и в ошейнике. У капитана Юттайры были личные счеты с эртау, и по молчаливому уговору никто не замечал ни самого пленника, ни кровавых полос на его спине. Однако наследный принц мог не понять капитана Юттайру, и полковник приказал ему на время визита принца избавиться от столь экзотической детали походного быта.

Кроме того, полковнику было хорошо известно, что принц Дансенну относится к связям с простолюдинами очень легко, не расценивая их как измену. По крайней мере, именно так он и заявил, когда Рудра застал его с хорошеньким юным актером. Естественно, актер уже не мог этих слов услышать, потому как торопливо покинул кабинет, напуганный выражением лица Рудры. Принц Дансенну также поставил полковника в известность, что у мужчины есть определенные нужды, требующие удовлетворения, а именно потребность в мимолетном сексе без обязательств. Полковник повел себя очень разумно, как цивилизованный человек. Он не кричал, не размахивал кулаками и не ругался матом. Он запер дверь, выкрутил принцу руку, нагнул его над столом и отымел с поистине кавалерийским напором. Приводя в порядок одежду, спокойно сказал: «Посмеешь под кого-нибудь лечь убью». Принц разогнулся и дал ему пощечину: «Еще раз войдешь без доклада отправлю в карцер на трое суток!» Он был ниже Рудры по званию, но выше по должности, с королевскими отпрысками такое случается. У них были сложные отношения. Не то что со степняком, про которого полковник ничего не знал. Даже имени. И знать не хотел. Поэтому, когда принц ткнул пальцем в полуголого степняка и спросил: «Это кто?» полковнику было нечего ответить.

Разумеется, принц интересовался отнюдь не именем степняка. С другой стороны, вопрос его был совершенно лишен смысла, и ответить можно было только какой-нибудь остротой. Вид молодого эртау говорил сам за себя, и объяснения были излишни. Кавалерийский устав, кстати, разрешал привлекать военнопленных к работам, служащим для укрепления обороноспособности отряда. При наличии воображения к таковым можно было отнести и функции степняка.

— Полковник Руатта, вы переходите всякие границы, холодно сказал начальник штаба армии Даронги Дансенну. Неудивительно, что ваши подчиненные забыли, что такое моральный облик криданского офицера, если командир подает им подобный пример. Я ничего не доложу главнокомандующему, если вы немедленно прекратите эту варварскую практику.

— А что именно вы собираетесь доложить главнокомандующему, господин начальник штаба? Руатта саркастически поднял бровь. Что пленные содержатся в нечеловеческих условиях? Их морят голодом? Оставляют без медицинской помощи? Может быть, подвергают насилию, физическим наказаниям, пыткам? Принуждают к тяжелой работе?

Даронги схватил его за локоть и прошипел сквозь зубы:

— Ты совсем оскотинился на этой войне, Рудра! Зачем уподобляться дикарям?

— Неужели ты ревнуешь к дикарю, Даро? усмехнулся полковник, тоже понизив голос. В палатке они были одни, если не считать степняка, но брезентовые стены давали лишь иллюзию уединения. Незачем делать их спор достоянием всего лагеря. Я могу одолжить его тебе. Или просто взять в нашу постель третьим. Он только рад будет, уж поверь.

Принц невольно бросил взгляд на эртау. Тот без всякого почтения ухмыльнулся и подмигнул.

— Я тебе должен объяснять, что степняки не отказывают победителю? Это хуже, чем насилие, Рудра! с досадой сказал Даронги.

Рудра перехватил руку принца, многообещающе сжал, притягивая его к себе.

— Никогда бы не подумал, что ты против насилия, жарко выдохнул он принцу на ухо. Полковник скучал, очень скучал. А Даронги так шел черный штабной мундир и надменный официальный тон!

Принц посмотрел на полковника долгим странным взглядом. Его фиолетово-синие глаза потемнели, как небо перед грозой.

— Ты правда не видишь разницы? он высвободил руку резким движением. Полковник Руатта, я требую, чтобы вы прекратили использовать военнопленных в качестве рабов и наложников.

— Вы можете требовать чего угодно, подполковник Дансенну. Требовать, просить, угрожать. Но не приказывать. Ваши полномочия этого не предусматривают. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Краска выступила на щеках принца. Он несколько раз глубоко вдохнул и сказал неожиданно спокойно:

— Что ж, тогда мне не остается ничего другого, кроме как прибегнуть к опыту предков. Вызываю вас на поединок, полковник Руатта. Если победа будет за мной, то вы подчинитесь моим требованиям. И не только вы лично, но и ваш полк.

— Неужели ты хочешь скрестить со мной клинки из-за пленника, которого видишь в первый раз в жизни? процитировал полковник Руатта, демонстрируя хорошее знание классики. Это был диалог Индры и Ашурран из «Записок об эльфийской войне». «История Ашурран-воительницы» Белет-Цери тогда еще не была написана. Парень мало похож на чистого эльфа, и невинным, ты уж мне поверь, его не назовешь. Чью там честь ты собрался защищать?

— Честь криданского офицера, все так же спокойно ответил Даронги.

Опасно близко к прямому оскорблению! Румянец гнева запылал на щеках Рудры. Теперь и ему захотелось взять в руки шпагу и хорошенько проучить зарвавшегося штабиста. Если Даронги забыл, кто тут боевой офицер, превосходящий его в мастерстве фехтования на пару порядков, он ему живо напомнит. Как нарочно, и шпаги для поединка оказались под рукой, в палатке. Посылать за ними, наводя подчиненных на ненужные подозрения, полковник бы не рискнул. Пока принц писал формальный вызов, Руатта нашел потертый кожаный футляр и проверил оружие. Защитные колпачки на острия в футляре имелись, но полковник их отложил. В отсутствие секундантов было бы затруднительно установить победителя без наглядного доказательства в виде легкой царапины. Тем более, оба жаждали крови и никогда прежде не стеснялись пускать ее друг другу. До сих пор, правда, без использования холодного оружия.

Впрочем, Рудра собирался победить даже без пролития крови. Выбить шпагу у принца, например. А потом прижать ему лезвие к горлу, как в тот, самый первый, сладостный раз, когда он взял своего принца силой прямо на полу его собственной спальни! Может, как раз на это Даронги и нарывался.

Степняк молча хмурился в своем углу. Смысл их приготовлений был очевиден, даже притом что варвары смеялись над дуэльными шпагами, называя их иглами для шитья. Но сами степняки вообще выходили на поединки голышом, без оружия, и стремились не столько отметелить друг друга, сколько оттрахать. Рудра невольно подумал, что недалеко от них ушел. Обвинения Даронги так язвили именно потому, что в них было немало правды. Кавалеристы переняли слишком много степных обычаев, и отнюдь не самых лучших. Но не дело штабному офицеру, не пролившему ни своей, ни чужой крови, указывать им, что делать, пусть он сто раз наследный принц. Даже короли не вмешивались в военные дела, кроме тех редких в истории случаев, когда сами являлись верховными главнокомандующими. Мысль эта ожесточила сердце Рудры. Он слишком привык за время войны в степи ни перед кем не держать ответ. Ни перед кем. Ни за что.

Рудра поставил на бумаге оттиск своей печати, в знак того, что принимает вызов. Принц был бледен, под глазами залегли глубокие тени, и сами глаза все еще были темными, как грозовая туча. У Рудры, напротив, пылали щеки от лихорадочного, злого румянца, выступавшего в минуты ярости. Глаза его блестели остро, колко, как битое стекло. Одним взглядом он остановил степняка, вскочившего было на ноги. Тот застыл, чуть подавшись вперед, выставив перед собой руку, будто хотел что-то сказать, остановить их и не знал, как. Таким его Рудра и запомнил.

Они вышли, держа шпаги как можно небрежнее и стараясь выглядеть как обычно. Ординарцу Рудра шепнул:

— Собираюсь показать принцу пару новых приемов. Мы пойдем за коновязь, а ты проследи, чтобы не было лишних глаз. Ни к чему подданным видеть, как его высочеству надерут задницу. Будут спрашивать меня скажи, что отдыхаю.

Ординарец был понятливым и верным. По лицу его не промелькнуло никакой многозначительной ухмылки. Он только вытянулся и щелкнул каблуками. День едва перевалил за полдень, большинство солдат и офицеров прятались в палатках от жары и пыли. Никаких лишних глаз не предвиделось. Просто удивительно, что никто не обратил ни малейшего внимания, как среди бела дня наследный принц и командир кавалерийского полка идут по лагерю с дуэльными шпагами в руках. Почему никто не окликнул их, не отвлек разговором, не остановил? Ну да, потому что они были наследный принц и полковник кавалерии, и выше их по чину и положению не было ни единого человека отсюда до самого Трианесса. И потому, что связь их, далекая от канонов благопристойности, не раз давала поводы к скандальным пересудам. К тому же, в глазах кавалеристов любовный пыл прекрасно сочетался со звоном клинков.

За коновязью была небольшая ложбинка, дающая укрытие и от солнца, и от чужих взглядов. Оба сбросили мундиры на траву, оставшись в штанах и рубашках. Рудра жадно посмотрел на белую шею принца в расстегнутом вороте и мысленно пообещал себе, что исполосует рубашку в клочья. И обратно Даро будет возвращаться в мундире на голое тело. И идти ему будет неудобно и больно, уж Рудра постарается. Если бы он знал, что принцу не суждено было выйти с места поединка своими ногами!

Даронги напал неожиданно страстно, напористо. За время разлуки его фехтовальные навыки явно улучшились. Он с легкостью парировал прием, которым Рудра часто выбивал оружие из рук противника, чем разозлил его неимоверно. Полковника охватило возбуждение, азарт, и он начал теснить принца по-настоящему, вкладывая в удар всю силу. Он мог бы прочертить кровавую полосу в любой момент, где угодно на шее Даронги, на груди, на предплечье. Но вместо этого старался измотать своевольного любовника, доказать в очередной раз, кто сильнее. И проиграл.

Руку выше локтя ожгло болью, в недоумении он посмотрел на рукав с пятнышком крови, а дальше все произошло как в кошмарном сне, медленно-медленно, когда ты видишь все в мельчайших деталях, но ничего не можешь изменить. Левой рукой он отвел шпагу принца, не замечая, что режет ладонь, а правой нанес удар вперед и вверх, в корпус раскрывшегося противника. Руку его будто демон направил тот самый, что позволял выигрывать битвы и повергать намного более искусных и сильных врагов.

Даронги выронил шпагу и покачнулся. Рудра, еще не вполне поняв, что произошло, посмотрел на свою шпагу, на кровь на лезвии, и выронил ее тоже. Он перевел глаза на принца, на кровавое пятно, быстро расползающееся на его груди, и забыл, как дышать, как жить, как воспринимать действительность. Даронги зашатался, хватаясь за грудь, комкая рубаху, тоже не в силах вздохнуть. Рудра едва успел его подхватить и уложить навзничь.

— Нет, нет, нет, хрипел полковник, хотя ему казалось, что он кричит. Кто-нибудь, эй! Лекаря! Даро! Что я наделал!

Он разорвал на принце рубашку и в ужасе уставился на крошечную узкую ранку. Едва-едва ниже сердца, и наверняка задето легкое! Маг бы исцелил раненого принца в два счета, но маги и лекари на другом краю лагеря, до них все равно что до самой Криды, а в распоряжении Даро не больше получаса. Может быть, меньше.

— Так не любишь… проигрывать? выдохнул принц, хватая его за плечо, стискивая с неожиданной силой. На губах его выступила кровавая пена зловещий признак! Хотел… избавиться от меня, да? Чтобы трахаться с кем… хочешь… Не считаться ни с кем…

В этот миг близости к смерти принц Даронги уже не мог и не хотел скрывать своих истинных побуждений. Ревность пылала в нем, но не банальная ревность к какому-то степному мальчишке, случайному любовнику нет! Это была ревность ко всему, что составляло жизнь Рудры и где ему, принцу Дансенну, не было места: к войне, Дикой степи, воинской славе, к победам во славу Криды.

— Война тебе дороже, чем я! хрипел он, отталкивая руки, которыми Рудра пытался зажать его рану. Самый последний дикарь в степи… дороже, чем я. Только не жди, что теперь… получишь свободу! Мы уйдем вместе!

С этими словами он ударил Рудру кинжалом, распоров ему внутреннюю сторону бедра. Немедленно хлынула кровь, и перед глазами полковника все поплыло. Им полагалось теперь, как эпическим героям сказаний, скончаться в объятиях друг друга, чтобы кровь их слилась и дыхание отлетело одновременно. Но Рудра не был эпическим героем. Пока еще не был.

— Никто никуда не уйдет, отрезал он. Перетянул себе ногу ремнем, нечеловеческим усилием вскинул Даронги на руки и понес. Они были и роста одинакового, и возраста, но Рудре не впервой было носить на руках своего принца. Даже сейчас, когда по траве за ним тянулся кровавый след.

Он не помнил, как дошел. Не помнил ничего, кроме того, как тело Даронги становилось холоднее и тяжелее в его руках, как синели его губы и закрывались глаза. Он уговаривал, приказывал, кричал. И даже завыл, как дикий зверь, когда ему показалось, что Даронги уже не дышит.

Вокруг были люди, но он едва их видел. Понадобилось трое человек, чтобы оттащить его от принца, потому что он отказывался выпустить его из рук, даже когда появился лекарь как показалось Рудре, вечность спустя. Но он занялся раненым значит, тот еще жив! С облегчением полковник потерял сознание. Ему еще показалось, что он видит лицо своего степного наложника, но что бы ему делать здесь, посреди лагеря, если он почти не выходил из палатки полковника? Рудре не пришло в голову, что в лагере поднялся такой неимоверный шум и волнение, его имя кричали так ясно и громко, что даже степняк, не понимающий почти ни слова на всеобщем, в палатке не усидел, и удержать его было некому.

Рудра был покрыт кровью с ног до головы, но все, естественно, предположили, что это кровь принца. Мертвенная бледность, обморок все могло быть отнесено за счет ужасного горя. А между тем ему грозило умереть от банальной потери крови. Наконец кто-то может быть, именно степняк заметил ременный жгут на его ноге и рану от кинжала, и полковнику оказали необходимую медицинскую помощь. Еще пара минут и было бы слишком поздно.

В полку Руатты настолько было принято скрывать неблаговидные делишки, что никто не подумал послать королю правдивый отчет о происшествии. Хотя обстоятельства, приведшие к ранению наследного принца, были ясны как день. В отчете было написано, что во время учебного поединка полковник и наследный принц подверглись нападению из засады и были ранены стрелами степного изготовления. Личность нападавшего установлена не была. Капитан Юттайра ознакомил полковника с этим отчетом, когда тот пришел в себя в своей палатке. Он очень натурально сожалел и извинялся, что посты вокруг лагеря проглядели наглого и мстительного дикаря, вооруженного луком. Заверял полковника, что усиленные патрули прочесывают холмы, и несостоявшийся убийца обязательно будет пойман. Полковник его едва слушал, потому что рядом с ним на складной койке лежал Даронги, дышащий размеренно и спокойно в глубоком магическом сне, и его изможденное бледное лицо казалось полковнику прекраснее всего, что он когда-либо видел в жизни.

Благодаря магии принц поправился быстро и без всяких неприятных последствий, так же как и полковник. Когда Даронги очнулся, они были одни, и разумеется, Рудра первым делом протянул обе руки и заявил, что должен быть немедленно арестован и отдан под трибунал за нарушение условий поединка. Он добавил:

— Ты победил. Приказывай, и так страстно, так жарко, что принц улыбнулся:

— Клянусь Единым, стоило получить клинок в грудь, чтобы услышать такое от тебя. Опомнись, какой еще трибунал? Пари держу, твои капитаны уже сочинили какую-нибудь сказочку, чтобы тебя прикрыть. Хочешь их тоже сдать?

— Я тебя чуть не убил и должен быть наказан, настаивал Рудра таким тоном, каким обычно говорят: «Снимай штаны и раздвигай ноги!»

— Я тебя тоже чуть не убил. Надеюсь. Трудно было прицелиться точно. Так что мы квиты. Я победил, и теперь тебе придется прогнать своего степняка и удовольствоваться мной, синие глаза принца блеснули, выдавая, что он иронизирует, прекрасно зная, что в данный момент полковнику ни до степняка, ни до всей Дикой степи, ни до чего вообще в мире.

Остатки соображения подсказали полковнику, что надо бы позвать лекаря, чтобы он проверил состояние раны принца. Принц возразил, что знает куда лучший способ проверить, и уронил полковника на себя, так что походная койка скрипнула и наполовину сложилась. Пришлось переместиться на ковер, стащив с койки простыню. Под простыней Даронги был совершенно обнажен, не считая повязки через грудь. Он сразу же пожелал проверить, как зажила рана Рудры, нанесенная в опасной близости к паху, и не пострадали ли важнейшие функции организма.

— Я думал, для Криды важнее всего мой стратегический гений, саркастически заметил полковник, с удовольствием отдаваясь ощущениям, которые будили шаловливые манипуляции принца у него в штанах.

Как хорошо было быть живым! С этой мыслью он впился губами в сухие губы принца, слегка обметанные лихорадкой, и засунул ему руку между ягодиц, готовясь доказать, что рана его ничуть не беспокоит. В любой момент можно было ожидать, что войдет ординарец, лекарь или кто-то из офицеров, но это только придавало остроты ощущениям. Примирение было горячим, бурным и продолжительным. Даронги так стонал под ним, что наверняка было слышно снаружи. У обоих раны еще отзывались болью при резких движениях а движения их были очень резкими, очень напористыми, как будто они все еще продолжали свой несчастливый поединок: без прежней злости, но с яростным, мстительным наслаждением. Лекарь, обнаруживший потом пару пятнышек крови, закудахтал и принялся щупать красный след от раны на груди Даронги, боясь, что открылось кровотечение. Ничего не найдя, вдруг покраснел, как вареный рак, догадавшись о происхождении крови, и с возмущением отчитал полковника и принца за нарушение постельного режима. Оба покатились со смеху, в один голос уверяя, что изо всех сил соблюдали постельный режим, чем повергли лекаря в еще большее смущение.

Отсутствие степняка не удивило полковника. Разумеется, никто бы не оставил его в одной палатке с ранеными. Признаться, теперь судьба парня волновала полковника очень мало, потому что лекари настаивали (не столько из осторожности, сколько из лояльности к полковнику), что принцу надлежит пробыть в лагере как минимум две недели, а то и больше.

Конечно, полковник Руатта выполнил все требования подполковника Дансенну. Даже запретил всякого рода магические наручники и приказал уничтожить имеющиеся. Чувствуя легкие угрызения совести, он распорядился послать эртау, делившему с ним палатку, красивое седло, отделанное серебром, и выделить ему хорошего жеребца, когда пленных отпустят. Ординарец виновато опустил глаза и сказал, что молодой эртау в суматохе сбежал, уведя коня намного лучше, чем тот, что предназначил ему полковник. Патрули, прочесывающие степь в поисках мифического убийцы, его не поймали. Как ни мало Рудра был заинтересован в мальчишке, он все-таки очень удивился. Спать с Красным Львом, пусть даже и в плену, было куда почетней, чем сбежать из плена. Куда ему вообще податься? Эртау по большей части разгромлены и рассеяны по степи. Разве что к дружественным эссанти.

Хорошо, конечно, что искушение исчезло само собой, не ставя полковника перед необходимостью проверить собственную стойкость и верность обещанию, данному принцу Дансенну. Но полковник предпочитал, чтобы у него был выбор. Теперь же мысль о степняке засела в памяти, как заноза. При виде кого-то похожего высокого, стройного, смуглого, с широкими плечами, узкими бедрами и наглой усмешкой его не раз еще обдавало жаром. Но степная кампания закончилась, и Рудра годами не видел степняков, а потом невольная причина дуэли с Даронги почти совершенно изгладилась из памяти. Они бы все равно подрались, нашли бы повод. Такие у них были отношения.

Но теперь он все вспомнил, будто дело было вчера.

Чародей Руатта заморгал, приходя в себя. Точно так же внезапно, волной, как обрушились на него старые воспоминания, накатила действительность. Уютная небольшая гостиная в его замке на острове Кумано, с широкими диванами, низкими столиками и горами подушек. Все так же горели лампы значит, прошло не более трех часов, иначе магическое пламя бы потускнело. Он все еще склонялся к Кинтаро, сидящему рядом с ним, и почему-то показалось естественным поцеловать его снова, уже без всякой магии. Кинтаро ответил жадно, горячо, и Руатту охватило возбуждение. Воин так напоминал того, другого, будто был его родным братом. Старше, конечно, намного. Но вместе с тем уверенней, опытней. Он и целовался иначе, не так грубо, как будто знал любовь мужчин куда более рафинированных и холеных, чем степные варвары. Воспоминания схлынули, потускнели а только что были таким реальными, осязаемыми! Даже заныла нога, хотя от раны и следа не осталось. И сердце стиснуло внезапной болью, тоской по Даро, такому красивому и юному в те дни.

Заметив, что он отвечает рассеянно, Кинтаро рыкнул и прижал к себе его голову, делая поцелуй глубже, требовательней. Чародей теперь полулежал на широкой груди степняка. Тот согнул колено, потерся им о бедро Руатты. Кажется, эксперимент удался, но следовало кое-что проверить. Руатта оторвался от губ воина и накрыл их ладонью. Кинтаро провел по ней губами и языком, мешая ему думать.

— Подожди, чуть задыхаясь, выговорил чародей. Расскажи, что ты видел! Это важно!

— Чего тут рассказывать? Сам, небось, помнишь. Мощно мы зажигали, а, Красный Лев? Иногда хотелось тебя придушить так ты клево трахался. Такому и дать не зазорно. Но я все равно мечтал о твоей узкой заднице. Дашь? Разочек? Потом. У тебя на заднице такие пятнышки золотые, как их, веснушки, да? Я просто дурел от них!

Для Кинтаро воспоминания стали как собственные. Не то чтобы Руатта сомневался в успехе, но приятно было в очередной раз получить подтверждение своим безграничным возможностям.

— Если ты эссанти, то почему дрался на стороне эртау? задал он провокационный вопрос. Сейчас сознание степняка должно само заполнить лакуны и исправить неточности.

— На тебя хотел поближе посмотреть. Ну что, насмотрелся, а как же. Жаль, что бились так мало. Я бы еще раз с тобой клинки скрестил. Будь ты из наших, я б сказал, что твою руку направляет бог Аманодзаки. Ну, бог войны по-нашему. Если б ты меня к себе не взял, я бы сам пришел, ей-богу. Когда мужик так бьется, хочется узнать, как он трахается.

— Тогда почему ты сбежал? только сейчас Руатта понял, как его занимал этот вопрос, и как хотелось узнать на него ответ.

Степняк сузил глаза и усмехнулся под ладонью Руатты:

— Вот ты вроде как умный, Красный Лев, а такой дурак. Я ж, сука, гордый. А ты так над своим парнем убивался, будто орел над орлицей. Ничего не могу сказать, парень красивый, как картинка. И тебя за яйца держал, так что больше никому вроде как места не было.

Руатта испытующе посмотрел на него, ожидая, что степняк сделает напрашивающийся вывод о личности парня, а вместе с тем и необходимые хронологические подсчеты. В шестьдесят третьем, когда была война с эртау, он еще наверняка не родился. И короля Даронги знал уже немолодым человеком, если не вообще стариком. Но эликсир не только создавал ложные воспоминания, но и мешал оценивать их критически. Нестыковки Кинтаро не смущали, и в глазах его не промелькнуло ни тени сомнения в подлинности ложной памяти. Интересно, не пострадала ли настоящая? Руатта поддразнил:

— Что, не помнишь, как глумился надо мной, обзывал чародеем-белоручкой?

— Помню, ухмыльнулся Кинтаро. Ну так я ж не виноват, я ж все забыл про нас с тобой, мне та рыжая баба память запечатала.

— А ее ты вспомнил?

У Руатты была слабая надежда, что для печати Александры все равно, состоялся ли требуемый секс в реальности или в воспоминаниях. Но увы, воспоминания, тем более наведенные магией, не считались. Кинтаро беззаботно ответил:

— Не-а, ты сам про нее говорил. И что надо трахнуться, чтобы какой-то там третий глаз открылся. Чего ждешь-то? он взял ладонь Руатты и переложил себе на ширинку. Потянул вверх по ногам полы его чародейской мантии, запуская под нее руки.

Руатта оттолкнул его и поднялся. Он крайне не любил быть объектом домогательств. Они его мгновенно расхолаживали. Сухо сказал:

— Ты сейчас под воздействием магии. То, что ты помнишь, было в действительности, но не с тобой, а лет за пятнадцать до твоего рождения.

— Чего только люди ни придумают, чтобы штаны не снимать, отозвался Кинтаро, заложив руки за голову, и слегка потянулся, красиво выпятив грудь. Руатте он ни на грош не поверил.

«Эксперимент должен быть завершен», напомнил себе чародей. Именно после той злосчастной дуэли он стал куда более щепетильным в выборе партнеров по сексу. И больше не терпел ни малейшего намека на принуждение, обман или злоупотребление властью со своей стороны (со стороны партнера он вообще никогда этого не терпел, и ничего не изменилось). Поэтому вместе с эликсиром приготовил противоядие, которое накапал в бокал и разбавил вином. Кинтаро возвел глаза к небу с видом: «Ох уж мне эти чародеи!» Но выпил. Потряс головой, прислушиваясь к ощущениям. Посмотрел на чародея, сузил глаза, и…

Его молниеносный и мощный прыжок застал Руатту врасплох. Кинтаро схватил его за горло, и они покатились по коврам и подушкам, опрокинув столик с кувшином вина, то вцепляясь друг в друга, то отбрасывая. Кинтаро был очень силен, много тяжелее Руатты. Но Руатта был маг, и даже без применения магии его наполняла такая энергия, что придавала нечеловеческую силу его хватке. Впрочем, Кинтаро больше испытывал его, чем серьезно дрался. Очень скоро штаны его оказались спущены до колен, а мантия Руатты разорвана сверху донизу, открывая голую грудь с магическим амулетом на цепочке и свободные штаны, в которые так легко было засунуть руку. Они опять целовались, чувствуя привкус крови во рту, и Кинтаро ругался:

— Сука ты, чародей, глаза твои бесстыжие! Подавись ты своей долбаной честностью, а? Ебаться хочу, сил нет. По доброй воле, безо всякой магии, бля буду!

У Руатты еще мелькнула мысль расспросить о воздействии противоядия, но тут же пропала, смытая волной возбуждения. Кинтаро встал на колени, прогнувшись в спине, припав лицом и плечами к ковру, отдавая себя, и Руатта его взял, успев только выговорить коротенькое заклинание легкого проникновения. И степняк понес его на себе, будто жеребец, который намного сильнее и больше всадника, но все-таки ему подчиняется, в бешеной скачке увлекая обоих к цели.

В пылу удовольствия Руатта едва заметил, что вторая печать вспыхнула и исчезла. Ему было не до нее, потому что степняк, так и не кончив под ним, поставил колени по обе стороны его головы и трахал чародея глубоко в горло. Могущественный чародей Руатта еще и не такое умел. Как и наглый, распутный и ненасытный вождь эссанти Кинтаро.