ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ

Прошло много лет и другого времени, после описываемых здесь событий, всё поменяло свои знаки на противоположные не раз и не два. Война ушла далеко в мифы и сказки, где-то пробрела опереточный характер, потому что самая главная компонента войны из неё выветрилась: — СТРАХ….

Тот, кого мы зовём здесь просто Симка, многого достиг в жизни, он занимал и занимает, важный и серьёзный пост в советской иерархии должностей и значений, он известен за рубежом, как автор научных работ, половина которых насмерть засекречена, хотя разве утаишь значение, когда земля начинает трястись на противоположной стороне земного шара? Впрочем Симка не атомщик, — вот это не засекречено, но, — важная птица… Имеется у него и высокое воинское звание, ему для этого не нужны фальшивые генерал-майорские погоны капитана Скурлатова, у него имеются в шифоньере свои собственные, — настоящие. Он с удовольствием вспоминает и рассказывает о фронтовой жизни, но никогда не приезжает на встречу ветеранов, несмотря на письменные приглашения. Впрочем ему некогда, он занятый государственными обязанностями человек.

Как и у большинства фронтовиков, у него имеется роскошный, в богатом переплёте, фотоальбом, с фотографиями его фронтовых друзей, — правда там в основном фотографии молодых и красивых курсантов из школы военных переводчиков. Сима любит показывать эти фотографии тем, кто вхож в круг достаточно близких ему людей, а в этот круг проще попасть юному студенту, чем важному правительственному чиновнику или столоначальнику, — он чётко разделяет эти два, несовместимых по их предназначению, круга общения… Опрометчивым этого большого человека назвать очень сложно. В общем-то он просто важный государственный чиновник, — один из главных научных начальников. И это его настоящая сущность, прикидываться ему нет никакой необходимости, он просто тот, кто он и есть.

Но у него имеются интимные друзья, чего он по высоте своего положения не боится, и не особенно скрывает, — кто ему что скажет, прочность его положения держится не на коммунистической нравственности, а на его полезности, как существенного, важного звена сложной системы научной власти. Поэтому его не беспокоит, когда за его спиной шепчутся, не повредит, — «немножко человечности», — говорит он в таких случаях…

И вот таким интимным друзьям он иногда показывать пожелтелую фотографию военного времени, — с неё смотрит на вас улыбающийся красивый немецкий мальчик, с самой дорогой в то время причёской, он держит в руках букетик гвоздик, и вообще больше похож на девочку в бой-скаутской матроске. На обратной стороне фотографии есть надпись фиолетовыми выцветшими чернилами, там очень аккуратным почерком написано по-русски: — «Это есть на память моему любимому другу фройляйн Симке, от любящей вечерние поцелуи фрау Лореляйн. Я всегда буду таким для тебя». — и десять восклицательных знаков позади. Дальше, в углу, записано полузатёртое название одного прибалтийского города, мало известного в нашей стране, и совсем неизвестного больше нигде, кроме Прибалтики, и несколько цифр, обведённых чернилами разных цветов, и множество раз подчёркнутых, и больше ничего. Фотографию он показывает молча, смотрит на выражение ваших глаз, и ничего не объясняет. Потом прячет её в особый кластер альбома, прикрытый папиросной бумагой. Вот и всё о том, кем и чем стал Симка, пролежав двое суток на астероиде возле живой воды серного источника. Так, начальник из высшего эшелона научной власти. Ничего особенного.

Только самые компетентные органы, по долгу службы обязанные наблюдать за начальниками из обоймы высшего номенклатурного уровня, знают об одной его особенности, которую они никак не объясняют. Каждый год, в один и тот же день, одного и того же месяца, этот человек, где бы он ни был, и чем бы он ни занимался, бросает дела и обязанности и летит на служебном самолёте в один небольшой прибалтийский город. Там у него нет ни родственников, ни служебных обязанностей, и вообще эта поездка никем и ничем не обоснована. Но за последние сорок пять лет, которые в соответствующем учреждении ведётся его картотека, не отмечено ни одного года, когда он пропустил бы этот день.

Известно что он приезжал туда даже в том году, когда лежал в правительственной больнице после операции на сердце, хотя это и стоило ему потом лишних месяцев в больнице… Неизвестно, зачем он это делает, но зачем-то делает, а такие люди, как он всегда делают только то, что нужно. Поэтому никто не смеет ему помешать, или задавать вопросы.

Приехав в город, он снимает номер в гостинице, и с первыми лучами солнца он идёт в центр города, в совершенно заброшенный и запущенный сквер возле не работающей немецкой кирхи, где находится бумажный склад бланков документации коммунальной конторы, а с другой стороны размещается управление экспедиции какого-то торгового треста. И в этом пустынном и не посещаемом горожанами сквере этот большой человек неподвижно сидит на скамейке, с единственной уцелевшей перекладиной. Он сидит там весь день, никуда не уходя, не обращая внимания ни на дождь, ни на ветер, ни на грохот пролетающих мимо грузовиков, потому что там проходит мимо автомобильная трасса, — он встаёт и уходит только когда солнце коснётся своими, последними лучами, обломков креста на крыше склада. Тогда он возвращается в гостиницу, садится в свою машину, и едет прямо на аэродром, — и снова приступает к работе. Как будто и не было этого странного сиденья в заброшенном сквере, который год от года становится всё более неуютным и грязным. Там давно уже не отдыхает никто из местных горожан из-за автомобильной трассы с грохочущими грузовыми машинами, и пьяных там никогда не бывает, — из-за расположенного через дорогу милицейского отделения. Так что никто не мешает этому человеку исполнять свой странный долг, неизвестно перед кем или перед чем. Тем более что все эти сорок пять лет в отделении милиции, напротив скамейки с последней перекладиной, на которой сидит одинокий человек, в тот день случайно дежурят, подменяя друг друга, серьёзные, неулыбчивые мужчины в штатском. Иначе и быть не может, — слишком важен этот человек для страны, чтобы можно было позволить ему свободу его личной жизни. Эти неулыбчивые люди сидят, курят и внимательно отслеживают обстановку вокруг заброшенного, грязного сквера перед бывшей немецкой кирхой. Неизвестно, какие они имеют инструкция и полномочия, на действия в случае нештатной ситуации, но видимо что имеют, местные милиционеры у них не решаются спрашивать даже спички. Трудно сказать, что тут должно будет случиться, если ситуация однажды вдруг выйдет у них из-под контроля, что они должны будут тогда делать? Стрелять через сплошной поток проезжающий по трассе машин, или бежать напролом, сшибая грузовики? Но Бог Есть, и там никогда ничего не случается. Большой человек сидит на сломанной скамейке, и никто к нему не подходит.

Наверное это и на самом деле последствия давней фронтовой контузии. Впрочем, вы можете спать спокойно, власти заботятся, чтобы в этот день в городе не было иностранных туристов.