23
23
Восторг и скорбь прожигательницы жизни: он богат, влюблен… уродлив
Выходя из «Бергдорфа», Кэрри столкнулась нос к носу с Банни Энтвисл.
— Радость моя! — воскликнула Банни. — Сто лет тебя не видела! Шикарно выглядишь!
— Ты тоже, — ответила Кэрри.
— Слушай, ты просто обязана со мной пообедать! И никаких но! А то меня опять Амалита Амальфи продинамила — она, кстати, тоже здесь, и мы до сих пор общаемся.
— Наверное, ждет звонка от Джейка.
— Она что, до сих пор с ним?! — Банни откинула свои светлые волосы, и они заструились по меху соболиной шубы. — У меня уже столик заказан в «Двадцать один». Ну пожалуйста! Меня здесь целый год не было, надо же мне оттянуться!
Банни было что-то около сорока, но она все еще была хороша собой — безупречный голливудский загар только подчеркивал ее красоту. В прошлом киноактриса, в свое время она была самой заядлой тусовщицей Нью-Йорка и вела настолько безбашенный образ жизни, что ни одному нормальному мужику и в голову бы не пришло на ней жениться, зато каждый норовил затащить ее в постель.
— Столик на двоих, — попросила Банни. — Где-нибудь в уголке, чтоб никто не мешал и можно было курить.
Они присели, и Банни прикурила кубинскую сигару.
— Для начала — как тебе новость?! Хороша свадебка!
Она имела в виду газетную заметку о бракосочетании Хлои, их общей знакомой — все еще редкой красавицы, невзирая на свои тридцать шесть, — с невзрачным персонажем по имени Джейсон Джинглси. Церемония должна была состояться на Галапагосе.
— Ну… богатый, умный, милый… — ответила Кэрри. — Он, в общем, ничего…
— Ой, я тебя умоляю! — Банни закатила глаза. — Джинглс — вообще разговор особый. За таких замуж не выходят. Друзья из них, может, и хорошие — выслушают, утешат, помогут — вот и шепчешь себе в ночи, когда уж совсем припрет: «Ничего, на крайняк выскочу за Джинглса, с ним хоть с голоду не помрешь». А потом просыпаешься, приходишь в себя и понимаешь, что придется спать с ним в одной постели, смотреть, как он чистит зубы, и все такое.
— Мне тут Сандра рассказывала, как он ее однажды домогался, — вспомнила Кэрри. — Так она тогда сказала: «Если бы мне нужен был мохнатый друг, я бы завела себе кота».
Банни открыла пудреницу, делая вид, что поправляет тушь, хотя на самом деле просто проверяла, обращают ли на нее внимание.
— Меня так и подмывает позвонить Хлое и спросить напрямик, как есть, да она со мной уже сто лет не разговаривает, — продолжала она. — Зато мне тут пришло приглашение на одну из ее благотворительных вечеринок — ну знаешь, она их иногда устраивает во всяких там модных музеях Ист-Сайда. Я давно такими вещами не увлекаюсь, но тут даже чуть было на триста пятьдесят баксов не раскошелилась, лишь бы на нее посмотреть.
Банни засмеялась своим раскатистым смехом, и несколько голов тут же повернулось в ее сторону.
— Это меня отец приучил, еще когда я дурью маялась и ноздри кокаином пудрила. Звонил мне и начинал нудить: «Когда же ты приедешь домо-ой?» «Это еще зачем?» — спрашивала я. «Чтобы я мог тебя уви-и-деть, — говорил он. — Если я тебя увижу, то сразу все про тебя пойму…» Вот так и я с Хлоей, увижу — и сразу все про нее пойму. Что это — безысходность? Антидепрессанты?
— Да вряд ли… — засомневалась Кэрри.
— А может, на нее снизошло озарение? — предположила Банни. — Сейчас это модно… А вообще я ведь не из праздного любопытства… Я и сама как-то за такого чуть не вышла, — задумчиво проговорила она. — До сих пор не знаю, что на меня тогда нашло… Теперь, наверное, никогда не узнаю… Шампанского выпить, что ли? Официант!
Банни прищелкнула пальцами. Вздохнула.
— Ну так вот. Я тогда вдрызг разругалась с одним человеком — назовем его Доминик. Итальянский банкир. Европеец до кончиков ногтей — эдакий пуп земли. Не человек, а скорпион… Под стать своей мамаше… Ну да ладно. Обращался со мной, конечно, как с последним дерьмом… Я с этим мирилась и даже, как ни странно, особенно не возражала — пока как-то раз на Ямайке не напилась чая из грибов и не поняла, что он меня не любит…
Я тогда была совсем другой. Девочкой я была красивой — приставания на улице, всякое такое, но я вела себя порядочно — издержки провинциального воспитания, хотя в глубине души всегда оставалась редкой стервой. А тут меня и понесло. Чувства для меня были пустой звук. Я и не любила толком никого. Помолчав, она продолжила: — Я и с Домиником-то прожила три года только потому, что, во-первых, он сразу предложил к нему переехать, а во-вторых, у него была роскошная трехкомнатная квартира в довоенном доме с видом на Ист-Ривер и огромный дом в Восточном Хэмптоне. Денег у меня тогда не было, работы тоже — так, халтурила иногда на озвуч-ках и рекламных роликах…
Ну вот, а потом он случайно узнал, что я ему изменяю, устроил грандиозный скандал и потребовал обратно все украшения, которые он мне надарил. Тут-то я и решила: все, пора замуж. Причем срочно.
Фетровая шляпа
— Я переехала к подруге, — продолжала Банни, — а недели через две познакомилась с Да дли в «Честере», модном баре в Ист-Сайде. Пяти минут не прошло, а меня от него уже трясло. Лакированные штиблеты, фетровая шляпа, костюмчик от Ральфа Лорена. Влажные губы. Худой как жердь, о подбородке говорить вообще не приходится, глаза — как два вареных яйца и огромный дергающийся кадык. Садится без приглашения за наш столик и начинает угощать всех мартини. Рассказывает паршивые анекдоты, высмеивает мои туфли из кожи пони. «Му-у, — говорит, — я корова, надень меня!»
Насчет коровы не знаю, а что скотина, так это точно, — подхватываю я. — Мне и разговаривать-то с ним при людях было стыдно.
На следующий день — звонит. Мне, говорит, Шелби дал телефон. Шелби — мой приятель, дальний родственник Джорджа Вашингтона. Вообще-то я и нахамить могу, но раз такое дело… «А я и не знала, что вы знакомы», — говорю. «Представь себе! — отвечает он. — Еще с детского сада. Такой был балбес…» — Это он-то балбес? «Ну ты-то у нас хоть куда!» — говорю.
Банни досадливо качает головой. — Сама виновата, нечего мне было с ним вообще связываться. Не успела я опомниться, как уже плакалась ему в жилетку на тему несчастной любви…
На следующий день присылает мне цветы — таким красивым женщинам, говорит, не к лицу переживать из-за каких-то придурков. Звонит Шелби. «Дадли — классный парень», — говорит. «Да что ты! — изумляюсь я. — И что же в нем такого классного?» — спрашиваю. «Его семье принадлежит половина Нантакета», — говорит.
… Дадли был настойчив донельзя. Подарки мне слал — всяких там плюшевых медведей, а однажды даже прислал корзину вермонтского сыра. Звонил по три-четыре раза на дню. Поначалу он мне страшно действовал на нервы, но со временем я даже привыкла к его идиотским шуткам и прямо-таки ждала его звонков. Кто бы еще выслушивал с открытым ртом мою болтовню: типа как меня взбесило, что Ивонна купила новый костюм от Шанель, а я не могу его себе позволить, или как меня высадили из такси за курение, или как я порезала коленку, пока брила ноги. Я и тогда понимала, что это он меня так заманивает, просто была уверена, что уж кто-кто, а я всегда выкручусь.
…Дальше — хуже: приглашает меня на уикэнд, правда, не сам, а через Шелби. Звонит мне, значит, Шелби и говорит:
«Слушай, Дадли приглашает нас к себе в Нантакет».
«Еще чего», — отвечаю я.
«Видела бы ты его дом! Не дом, а произведение искусства. На Мейн-стрит».
«Какой именно?»
«По-моему, один из кирпичных особняков».
«Что значит по-твоему?»
«Ну, на девяносто девять процентов. Сколько раз ездил — каждый раз по обкурке, толком и не помню».
«Если это кирпичный особняк, то я подумаю», — ответила я.
Через десять минут звонит Дадли.
«Я уже заказал тебе билеты, — говорит. — Ах да, кстати, это кирпичный особняк».
Танец Дадли
— До сих пор не понимаю, как это могло произойти. Может, по пьяни, может, по обкурке. А может, на меня так его дом подействовал. Когда я была маленькой, мы каждое лето проводили в Нантакете. Правда, это только на словах так звучит, а на самом деле мы снимали меблированные комнаты. Я жила в одной комнате с братьями, а мои родители готовили лобстеров на электрической плитке…
Тогда-то я и переспала с Дадли. Так получилось. Стоим мы на лестнице, желаем друг другу спокойной ночи, и вдруг он бросается ко мне — и давай меня целовать. Я не сопротивляюсь. Оказываемся в постели, он сверху… Помню только: сначала ощущение, что задыхаюсь — как-никак под метр девяносто! — а потом — как будто сплю с маленьким мальчиком. Тело гладкое — ни волоска, и весит дай бог шестьдесят пять.
При этом такого секса у меня в жизни не было. Я даже грешным делом подумала: хороший человек, на руках носить готов — что еще нужно для счастья?! Только утром все равно глаза открыть боялась — думала, стошнит.
…Две недели спустя мы с ним пошли на благотворительный банкет в одном из музеев Ист-Сайда. Это был наш первый выход в свет, и, естественно, он оказался сплошным недоразумением — как, впрочем, и все наши последующие отношения.
Сначала он на час опоздал, потом мы не смогли поймать такси из-за сорокаградусной жары. В итоге нам пришлось идти пешком, и Дадли, который, как всегда, целый день ничего не ел, чуть не упал в обморок, так что пришлось его отпаивать водой со льдом. Потом он возомнил себя королем танцпола, оттоптав мне все ноги и заодно расшугав всех вокруг. Потом он закурил сигару, и его вырвало — и это пока все причитали, какой он весь из себя замечательный, — все, кроме моих друзей.
Амалита сразу сказала: «Ты что, ничего лучше себе найти не могла? На него же без слез не взглянешь!» Я говорю: «Зато какой секс!», а она фыркает: «Прекрати, меня сейчас стошнит!»
Месяц спустя Дадли сделал мне неофициальное предложение, и я согласилась. Я его стыдилась, но надеялась, что это пройдет. К тому же скучать с ним не приходилось. Мы все время что-нибудь покупали. Квартиру. Обручальные кольца. Антиквариат. Восточные ковры. Серебро. Вина… Все время куда-то ездили — то в Нанта-кет, то в Мейн к моим родителям — правда, Дадли был жутким раздолбаем и никогда не приходил вовремя, так что мы вечно опаздывали на все поезда и паромы.
Но последней каплей стала наша поездка в Нантакет, когда мы в четвертый раз опоздали на паром и нам пришлось остановиться в каком-то мотеле. Я умирала от голода и попросила Дадли принести какой-нибудь китайской лапши, а он вернулся с кочаном капусты и с раскисшим помидором. И пока я лежала в постели, стараясь не обращать внимание на томные стоны за стеной, Дадли как ни в чем не бывало сидел за столом и вырезал гниль из помидора швейцарским армейским ножом. Тридцать лет мужику, а чистоплюйства на все семьдесят.
На следующее утро я не выдержала: «Может, тебе спортом заняться? Мышцы нарастить?»
С тех пор меня раздражало в нем все. Пошлые наряды. Фамильярные манеры. Три торчащих волоска на кадыке. Его запах.
Я каждый день капала ему на мозги, чтобы он пошел в спортзал. Стояла у него над душой, заставляя отжимать двухкилограммовые гантели — больше он бы все равно не потянул. Он даже вроде начал поправляться — набрал килограмма четыре, но потом опять сбросил. Однажды мы пошли на ужин к его родителям — у них дом на Пятой авеню. Кухарка приготовила бараньи отбивные. Так Дадли начал орать, что не ест мяса, устроил родителям сцену, заявив, что им совершенно наплевать на его привычки, и погнал кухарку в магазин за рисом и брокколи. В итоге ужин пришлось отложить аж на два часа, а Дадли к своей еде даже не притронулся. Я чуть со стыда не сгорела. Мне его отец потом сказал: «Тебе мы всегда рады, но в следующий раз приходи-ка ты лучше без него».
Тут бы мне его и бросить, но Рождество было на носу, и я его пожалела. А на Рождество Дадли сделал мне официальное предложение, с бриллиантовым кольцом в восемь каратов, на глазах у всей моей семьи. В нем всегда было что-то гаденькое, а тут уж он оттянулся по полной программе — запихнул кольцо в шоколадную конфету и протянул мне набор. «Поздравляю! — говорит. — Я бы на твоем месте сразу открыл».
«А если я не хочу шоколада?» — отвечаю и глазами на него зырк. В обычное время он бы уже по стойке «смирно» стал, а тут ничего, еще и петушится.
Хочешь, хочешь — отвечает, причем нагло так. Ну я и запихнула конфету в рот. Все так и замерли от ужаса. Я вообще могла зуб сломать или, того хуже, подавиться. И все-таки я сказала «да».
…Не знаю, была ли ты когда-нибудь в таком переплете, но после помолвки все это напоминает грузовой состав, несущийся под откос. Нескончаемые вечеринки на Парк-авеню, обеды «для своих» в «Мортимере» и «Бильбоке»… Малознакомые дамы, прослышавшие про помолвку и жаждущие увидеть кольцо.
И все только и твердят, какой он расчудесный. «Да», — соглашаюсь я, а сама чувствую себя последней сволочью.
А потом настал день моего переезда в нашу новенькую семикомнатную квартиру на Семьдесят второй Ист-стрит — идеальная мебель, классическая планировка. У меня уже и коробки упакованы, и грузчики внизу — а я не могу, и все.
Звоню Дадли. «Я так не могу», — говорю. «Как — так?» — спрашивает он.
Я вешаю трубку.
Он перезванивает. Приезжает. Уезжает. Мне названивают его приятели. Я напиваюсь. Его ист-сайдские друзья точат на меня нож. Начинают распускать слухи: будто бы меня застукали у кого-то дома в четыре утра в чем мать родила и в ковбойских сапогах. Будто бы я в каком-то клубе делала кому-то минет. Будто бы я пыталась заложить обручальное кольцо, и вообще я жуткая авантюристка и с самого начала только и думала, как бы его прокатить.
Добром такие вещи не заканчиваются. Я переехала в крохотную студию в грязной многоэтажке на Йорк-авеню — все, что могла себе позволить, — и занялась своей карьерой. Для Дадли все обернулось намного хуже. Грохнулся рынок недвижимости, и он так и не смог продать нашу квартиру. Потом вообще уехал. Переехал в Лондон. И все из-за меня. Хотя, по слухам, ему там неплохо. Говорят, нашел себе какую-то тихоню, графскую дочку.
Теперь уже никто и не помнит, каково мне тогда было. Три года кошмара. В страшном сне не приснится. И хотя я сидела без гроша, ела хот-доги на улице и всерьез подумывала покончить жизнь самоубийством — однажды даже набрала горячую линию, но потом мне на пейджер пришло приглашение на какую-то тусовку, — я поклялась, что больше со мной такое не повторится. Что никогда в жизни не позарюсь на мужчину из-за денег. Все-таки это ужасно — так обидеть человека.
— И ты что, правда думаешь, что все из-за его внешности? — спросила Кэрри.
— Я потом об этом много думала… Ах да, еще одна вещь — стоило мне сесть в его машину, как я немедленно засыпала. То есть у меня буквально закрывались глаза. На самом деле мне просто было с ним скучно.
Может, шампанское слегка ударило ей в голову, но Банни наконец рассмеялась, правда, как-то неуверенно.
— Ужасно, да? — спросила она.