Глава 1.

Глава 1.

Солнце, медленно поднимающееся на востоке, первым делом залило светом забор стоящего на мысе дома, потом хлынуло во двор, взобралось на крыльцо и просочилось сквозь ставни. Оно наполнило спальни, заблестело на циновках, коснулось маленького, бледного лица. Солнце было долгожданным гостем после недели дождей и бурь, наделавших достаточно бед. Но теперь небо очистилось, и солнце спокойно освещало землю. И Сикибу-великолепную.

Уилл сел. Сердце его гулко стучало в груди, но сегодня даже солнце волновало. Потому что сегодня будет очень важный день. Самый важный день за долгие годы. Важнее даже того дня, когда два года назад у ворот его дома появился Сукэ. Это было свидетельством того, что его проступки прощены. Почти. При условии, что он остался в глазах принца тем же человеком, каким ступил на эту землю. Человеком-талисманом. Тот день тоже был достаточно волнительным. Пять долгих лет он перебирался в галере на другую сторону залива, чтобы руководить постройкой двух кораблей, ставших его подарком Японии. Нежеланным подарком, потому что и сам он стал нежеланным. Корабли покачивались на якорях недалеко от берега и ни на что больше не годились. И не пригодятся, думал он. До того момента, как ему приказали набрать команду и отправиться в Манилу. В тот день он снова стал живым человеком, и Сикибу заплакала.

Он отбросил простыни, встал, вышел на порог. Горы вокруг, казалось, тянутся бесконечной цепью, касаясь белых облаков зеленью своих склонов. День был таким ясным, что ему даже показалось – вдали виднеется гора Асо. В утробе Асо постоянно что-то ворчало, и никто не мог сказать, когда будет новое извержение. Как никто не мог сказать, когда земля вновь начнёт трястись и разверзнутся под ногами улицы городов. Это Япония, образ жизни и постоянное соседство со смертью, пропитавшее все слои общества и, возможно, явившееся причиной как агрессивности самурая, так и пассивности ита. Способ жизни в шаге от могилы, что придавало особый смысл самой жизни и делало размышления о жизни загробной бессмысленными и бесполезными. Образ жизни, достойный восхищения. По крайней мере, для Андзина Миури.

Образ жизни, символом которого служил безупречный конус Фудзиямы, хранительницы всей страны, вздымающейся позади его дома, над холмами Хаконе. Горы, означавшей для него не меньше, чем для любого японца, ведь именно её он видел прежде всего, возвращаясь домой. Его гора. Как всё это странно. Он уже дважды путешествовал к югу – в Манилу и Сиам, к Островам пряностей. В любом из этих путешествий он спокойно мог сменить японскую команду матросов на матросов-европейцев и продолжить плавание – через Индийский океан, вокруг мыса Бурь. В первом путешествии эта возможность ещё соблазняла его. Пока он плыл к югу. Но лишь до Сиама, где он встретил разочарованного Мельхиора, голландцев, трещавших без умолку о своих политических и религиозных проблемах, где узнал, что даже Якоб так и не вернулся в Европу, поступив на службу в Вест-Индии и погибнув год спустя, сражаясь с испанцами на Разбойничьих островах. Какая бесцельная потеря времени! Какая бесцельная потеря людей! Такие вещи не для Уилла Адамса. Больше семи лет назад он написалв Англию письма, а Мельхиор заверил его, что, во всяком случае, он отправил их из Сиама дальше. Но никакого ответа от своих родных он так и не получил. Итак, Уилл Адамс умер.

Из тех пятисот человек европейцем не остался никто. Даже Мельхиор вернулся в Японию, взял в жёны прелестную девушку из Эдо, а Уилл выхлопотал ему пенсион от принца. Однако японское имя Мельхиор принять отказался.

Так что же привело парня обратно? Уж, конечно, не погоня за сокровищами. Но в этой стране было некое мистическое величие, точнее, отсутствие мелочности, и именно это затрагивало какие-то струны в человеческом сердце. Когда природа в Японии была в плохом расположении духа, она уничтожала всё. Полностью. Когда мужчины в Японии воевали, лишь смерть прекращала битву. А когда женщины в Японии любили, они отдавали себя этому чувству до конца, до последней мысли, до последней клеточки тела. Он не мог больше считать это место раем из-за внутренней дикости, лежащей под самой поверхностью. Он не мог считать это место адом из-за радостного возбуждения от принадлежности к такому обществу. Чистилище? Но чистилище – это серое, безрадостное место. Япония была уникальна. Что сказал ему тогда Тадатуне, в тот первый день в Бунго? «С мечом в руке и умением владеть им нет ничего под солнцем, чего не мог бы достичь мужчина».

Тогда он совершил ошибку, улыбнувшись про себя такой нехристианской мысли. Ошибку. Мир лежал у его ног, и он вознамерился поднять его – без меча в руке. Даже в тот страшный день землетрясения – умей он владеть мечом и убей тогда Норихазу, и ему бы все простилось. Он в этом больше не сомневался. Для самурая его неповиновение приказу принца – ничто по сравнению с тем, что принц был вынужден лично спасать его от опасности, как спасают женщину или ребёнка. В этом заключалась истинная причина его удаления от двора. И что толку говорить потом, что вот сейчас ты сможешь сразиться с этим человеком и даже надеяться на победу? Теперь, когда искусству владения мечом тебя обучил величайший дуэлянт Японии. К чему? Норихаза снова надёжно укрылся за стенами Осакского замка, а Андзина Миуру сослали в его усадьбу и в Сагами Ван. Кровная месть осталась неудовлетворённой, но мёртв-то был Кейко, а не один из слуг Норихазы.

А Магдалина? Она спасла ему жизнь ценой собственной чести и даже, возможно, рискуя собственной жизнью. Было ли это любовью? Он никогда не узнает этого. Он стал японцем и, значит, выбросил её из головы. Единственный способ. Одно чересчур бурное утро она принадлежала ему, стала для него воплощением красоты. Он поклонялся этой красоте, боготворил её. Но любил ли он её? Да и что такое любовь? Чисто физическое влечение, извержение его чресел? Нет, здесь что-то большее. Он женился на Мэри Хайн, чтобы удовлетворить свою похоть. Он угробил свою карьеру, чтобы утолить потребность своего тела в Магдалине. Но любви там не было. Любовь спала на циновке за его спиной. Всё такая же девочка – маленькая, аккуратная, бесконечно прекрасная, бесконечно преданная, бесконечно самоотверженная. Девочка, хотя уже дважды ставшая матерью. Любовь исходила ещё и от Джозефа с Сюзанной. Как он может оставить их? Любовь была не только в его семье, она исходила и от Мельхиора с его женой, от Кимуры и Асоки, от всех жителей Миуры.

Но эта любовь влекла за собой ответственность. Это значило не только не предать их ни при каких условиях, но и отомстить за смерть Кейко. Это было единственным облаком на его горизонте. Пока он там остаётся, спокойной жизни для Андзина Миуры не будет и теперь, когда его вызывают в Сидзюоку, когда выполнение его долга становится реальней и ближе. Но во что это выльется? Он не думал, что возможная встреча с Магдалиной как-нибудь повлияет на него. Его собственная гибель?

Его собственная гибель. Вот в чём загвоздка. Так, значит, он трус? Он так не думал. Он был просто мирным человеком. Впрочем, в Японии эти два слова являлись синонимами. Это говорил в нём христианин. Он снова был счастлив, оказавшись опять в море, на мостике корабля, которым он не просто командовал, но который он и построил собственными руками. Он чувствовал, как его корпус скользит по волнам, повинуясь каждому его желанию. По его приказу выставлялись паруса, он лично прокладывал курс, которым им следовало идти. А теперь на другой стороне океана, у Акапулько или дальше, плывёт второй его корабль. Что за странное это было дело – во всех отношениях. Странно, что Уилл Адамс, корабельщик из Джиллингема, графство Кент, отправляется с миссией мира на Разбойничьи острова, к испанцам. Странно, что они приняли его, вместо того чтобы сразу отправить в лапы инквизиции. Впрочем, они приняли его не как Уилла Адамса, а как Андзина Миуру, хатамото на службе великого принца Токугавы Минамото но-Иеясу.

Приняли, но практически проигнорировали. Вежливые слова, вежливый интерес к Японии. Тогда. Он подумал в ту пору, что звезда Уилла Адамса начинает закатываться. Что та удачливость, которая так интриговала Иеясу, испарилась, оставив его всего лишь обычным человеком, но тогда ему было всё равно. У него была Миура, куда он мог возвратиться. У него были свои деловые интересы, когда он получил доступ к богатым рынкам Юга.

Но он ошибся. Испанцев тогда действительно не интересовала Япония, но потом подвернулось это дело с галеоном, шедшим из Акапулько, – его снесло штормом и разбило о камни у берегов Бунго. Человек тридцать утонули, но больше трёхсот спасли, и среди них – наместника испанского короля, направлявшегося в Мадрид, дона Родриго Виверо-и-Веласко.

Какая удача! Пришлось ему тогда посуетиться – сначала съездить на юг, чтобы возобновить знакомство с наместником, потом сопровождать его в Эдо для встречи с сегуном. Это вылилось в нечто, напоминавшее дружбу, когда испанец обнаружил в Японии то очарование, которое в своё время околдовало англичанина. А в результате? Пообещали послов и взяли взаймы больший из двух построенных Андзином Миурой кораблей, переименовав его по этому случаю в «Санта Буэнавентура». Где-то он сейчас?

Но даже тогда Иеясу не принял его. Принц сохранял своё внешнее недовольство, и с Уиллом обращались как с обычным высокопоставленным дворянином. Но удача, так нужная Иеясу и снова повернувшаяся на мгновение к нему лицом, превратилась прямо-таки в сплошную полосу везения. Ещё год, и голландский корабль, такой долгожданный, бросил якорь в Нагасакской бухте. Товар голландцы привезли откровенно дрянной, но они пришли и придут снова. В знак своей заинтересованности они оставили посольство, вручили принцу письма своего правителя и пообещали устроить регулярные визиты торгового корабля, хотя и не привезли ничего для Уилла Адамса.

В Англии он позабыт. Но не в Японии, потому что его ожидание закончилось… Вчера его вызвали в Сидзюоку. Значит, он снова может ухватить судьбу за хвост. Какое ему дело до кровной вражды? Зачем отнимать у кого-то жизнь? Сикибу открыла глаза, нащупала рукой пустоту откинутых простыней. Он опустился рядом на колени.

– Я не хотел тебя будить.

– Я почти и не спала уже, – ответила она. – Я просто лежала, чувствуя ваше тепло рядом, зная, что вы здесь, мой господин. В последний раз.

– Ты думаешь, я не вернусь? – Как грустны её глаза. Кажется, что они уходят в бесконечность её разума. Вневременного разума, размеров которого он даже не осознавал, уже не говоря об обладании им. Может быть, он никогда особо и не старался. Может быть, этот момент настал сейчас.

– Предположим, кто-нибудь приручит орла, – сказала она. – Хотя нет, приручить орла невозможно. Тогда предположим, что раненый и нуждающийся в защите орёл сам прилетит к кому-то. Он красив, силён, может летать в синеве неба. Но наступает момент, мой господин, когда орёл снова здоров и его нужно выпустить на волю.

– Я не орёл, Сикибу. – Его пальцы скользнули по её спине – такой изящной и в то же время сильной. Она была не слабее Пинто Магдалины и доказывала это не раз, удовлетворяя его желания.

Его желания. Как глупо предаваться мечтам, когда здесь, под рукой, воплощение всего того, что может пожелать мужчина: вся та страстность и вся та молчаливая уступчивость, все то унижение и вся та гордость, все подчинение и вся власть. И никакой опасности. Вот в чём суть.

– Но вы снова уйдёте в море, мой господин, – настаивала она. – Теперь, снова обретя благосклонность принца, вы получите новые поручения. Вас снова подолгу не будет дома.

– Не знаю, Сикибу. Не знаю. Я даже не знаю, обрёл ли я прежнее расположение принца. – Его ладони легли на ягодицы жены, притягивая её. Этой ночью они любили друг друга до изнеможения, но он снова хотел её. Она уже прижималась к нему, её рот приоткрылся в затаённом желании, которое он так хорошо узнал. Но дверь-ширма в углу комнаты в этот момент отъехала в сторону.

Уилл сел, Сикибу откатилась в сторону:

– Я побью их и отошлю прочь, мой господин.

– Нет. Их я тоже вижу слишком мало.

Дверь открылась, и в проёме возникли двое ребятишек. Джозефу исполнилось семь – вылитый европеец, с проблеском рыжины в волосах, как у Магдалины, и в то же время чистой воды японец хрупкостью своего сложения. Сюзанне скоро пять, но в ней уже видна грациозность матери. И бесконечная миловидность черт тоже. Сикибу сама давала имена обоим. Сторонница синтоизма, она тем не менее прислушалась к священникам и нарекла детей европейскими именами – она думала, что это должно понравиться её господину. И оказалась права. Джозеф и Сюзанна. Волосы Джозефу уже остригли, ведь он тоже станет самураем. Для этой церемонии Тадатуне снова приезжал в Миуру, хотя Сукэ на этот раз не было. Но Сукэ прежде всего был человеком принца. Симадзу но-Тадатуне принадлежал к роду Сацума, а те всегда славились непокорностью. И Тадатуне был другом теперь и всегда. Таким, каким, пожалуй, не был даже Мельхиор.

И в Англии, и тем более в Японии было вдоволь интриг, обмана, сплетен, неразберихи. Но в Японии он стал неотъемлемой их частью. Андзин Миура. Человек с пушками. Человек, вырвавший победу при Секигахаре. Так говорили некоторые. Человек, дравшийся с Исидой Норихазой, но не до смерти. Человек, которого принц любил и презирал одновременно, – так считали многие. Всё верно. Всё верно, и именно поэтому даже сейчас его будущее очень туманно.

– Входите, – сказал он. – Нечего там прятаться.

Дети медленно, робко пересекли комнату. Им было ясно, что мать гневается. Сикибу тоже села, обняв колени руками, и теперь походила на маленький черноволосый шар. Это было по-европейски, не по-японски. Детям нечего делать в спальне родителей, за исключением особых церемониальных случаев. Уилл обнял обоих сразу, прижал к груди, поцеловал в щёки. Сикибу задумчиво смотрела на эту троицу.

– Кем ты станешь, когда вырастешь? – спросил он Джозефа.

– Штурманом, отец. Как вы.

– И ты отправишься бороздить океаны?

– Конечно, отец. Как вы. Я тоже поплыву в Сиам.

– Сиам, – повторила Сюзанна. Где это она услыхала это слово? Или его так часто повторяли во время его отсутствия? Он взглянул на Сикибу, но та отвернулась.

– Расскажите нам про Сиам, отец, – попросил Джозеф.

– Расскажу. В более подходящий момент. Это действительно страна чудес. Там больше золота, чем вы можете себе вообразить. И ещё слоны. – Я видел слона на картинке, – похвастался Джозеф.

– Мифические животные, – пробормотала Сикибу.

– Они существуют на самом деле, Сикибу. Я видел их своими собственными глазами. О, в Сиаме много чудес. Может быть, когда-нибудь я возьму тебя с собой в эту страну, Джозеф. Всех вас, – добавил он поспешно.

Сикибу встала на колени, начала сворачивать простыни.

– Путешествия, моря-океаны – это не для женщины, мой господин.

– В Японии. В моей стране путешествуют и женщины. Если я скажу, что будет так, значит, так оно и будет.

– При условии, что принц захочет этого, мой господин. Она всё ещё сердилась и по-своему, по-женски, отпускала шпильки. Так что он тоже в долгу не останется.

– Все на свете в руках провидения, не так ли, Сикибу? Она снова одарила его своим долгим, непроницаемым взглядом, потом хлопнула в ладоши над головами детей.

– Пора завтракать. Бегом. А потом в школу. Асока проводит вас. Бегом, бегом.

Ребятишки пискнули в притворном ужасе и кинулись из комнаты.

– Они замечательные малыши, Сикибу, – сказал Уилл. – Как говорят в моей стране, они станут утехой моей старости.

Сложив постель в стенной шкаф, Сикибу опустилась рядом на колени. Его руки легли на её руки, скользнули к плечам.

– Время ушло, мой господин, – сказала она. – Настал день.

– Разве я не могу хотя бы это утро провести на своём ложе? Со своей женой? Я всё равно успею к ночи в Сидзюоку.

– Всему своё время, мой господин. День – для трудов. Разве вы не познали меня тысячи раз, а может, и миллион? Что решат какие-то несколько часов?

– Да, – сказал он. – Да, когда меня пожирает страсть к тебе. Она бросила взгляд через плечо:

– Кимура идёт.

– Чёрт бы побрал этого Кимуру. – Но он обернулся с улыбкой на лице, ведь произнёс он это по-английски. – Приветствую тебя, Кимура.

– Добрый день, мой господин. – Кимура поклонился. – Мельхиор Зандвоорт ожидает вас во дворе. Лошади готовы.

Уилл обернулся. Сикибу стояла в дверях. Она не завязала пояс ночного кимоно и теперь придерживала полы руками. – Удачи вам, мой господин, – пожелала она. – Возвращайтесь поскорей. И привозите хорошие вести от принца.

Это подразумевало – привезти известия, что ты снова в числе фаворитов, а следовательно, снова восстановлен в правах самурая. И в его обязанностях? Восемь лет прошло, но Сикибу не забыла, не простила несправедливости, проявленной, по её мнению, к её господину. Сикибу-преданная.

Восемь лет. Какой долгий срок. В Эдо не осталось и следа от той разрушительной ночи. Город отстроили заново. Башни и пагоды снова тянулись к небу, реки всё так же лениво несли свои воды к заливу, в воздухе разливалось благоухание, а люди трудились, как муравьи.

Сидзюока лежала к югу, южнее Миуры, и от землетрясения не пострадала. Постройки оставались невредимыми с тех самых пор, когда Иеясу выбрал это место в качестве летней резиденции. Теперь огромная крепость нависала над городом, словно богиня-покровительница.

Здесь тоже кипела суета, присущая любому монаршему двору, хотя официально принц удалился от дел целых семь лет назад. Сукэ встретил их сразу же, стоило им ступить во внутренний двор.

– Уилл! Добро пожаловать в Сидзюоку! Как давно я тебя не видел. И Мельхиора. Рад снова встретиться с вами, друзья. Великий день сегодня, Уилл. Великий день. Прибыл посол от знаменитого короля Филиппа. Человек по имени Сотомайор. Он хочет заключить официальный договор о дружбе между нашими народами. Разве это не замечательная новость, Уилл?

– В самом деле, Сукэ. А что принц? Сукэ улыбнулся:

– Ждёт тебя, Уилл. Несмотря на все эти годы. Впрочем, мне кажется, он никогда всерьёз не гневался на тебя. Он просто хотел выглядеть разгневанным. А теперь, когда настал час вести переговоры с испанцами, он хочет, чтобы ты был рядом с ним. Идёмте.

Он провёл обоих европейцев в галерею. Здесь толпились десятки придворных, рассчитывая получить аудиенцию у принца. А может, они просто последовали за сегуном из Эдо. Здесь были и голландцы, проделавшие неблизкий путь из Нагасаки. – Капитан Адамс, – окликнул минхеер Спекс – невысокий, суетливый человечек, постоянно размахивающий руками. – Какая плохая новость. Очень плохая.

– Плохая новость, минхеер? А, здравствуйте, минхеер Зегерзоон.

Второй голландец, ростом повыше своего товарища, с длинным худощавым лицом, кивнул в ответ.

– Добрый день, капитан. Здравствуйте, минхеер Зандвоорт. Что нам делать с этим доном?

– Делать, джентльмены? – удивился Уилл. – Но, господа, торговля с Испанией – в интересах Японии. Думаю, дон встретит тут тёплый приём.

– Но в наших ли это интересах, капитан?

– Если вам это не нравится, то винить во всём вы должны только самих себя. Периодически я говорил вам, чего принц ждёт от Европы, но вы упорно продолжаете привозить свои зеркала и часы, кипы никчёмных тканей и всяческие безделушки. Когда же вы поймёте, минхеер, что Япония – не Африка и что её цивилизация в некоторых отношениях превосходит вашу?

– Господи, сэр, ваши слова меня просто изумляют, – заявил Спекс. – Вы разве не реформист? Этот Сотомайор – папист. Больше того, он воплощает всё злое могущество Испании, против которой наши два народа столь долго сражались.

– Ваши народы, минхеер Спекс. Мой народ ещё не воевал с Испанией и пока что не собирается.

– О боже! – воскликнул Спекс – О боже!

– Однако, – заметил Зегерзоон, взглянув на Сукэ, – ваш принц, похоже, предпочитает протестантский вариант христианства римскому. Это правда, что он приказал даймио Аримы атаковать большой португальский корабль?

– Правда, мастер Зегерзоон. Но пользы от этого не было никому. Однако вы заблуждаетесь, думая, что руководствовался он религиозными соображениями. В отличие от Европы, здесь на это внимания не обращают. Он поступил так, чтобы груз – а ему сообщили, что там огнестрельное оружие и порох, – не был переправлен в Осаку, семейству Тоетоми.

– А истинность доклада, уважаемые джентльмены, – заметил Сукэ, – подтвердилась, когда галеон загорелся и взорвался. Говорят, что грохот был сильней, чем при извержении вулкана. – Ох уж эти мелкие царьки с их вечными раздорами, – вздохнул Спекс.

– Я бы посоветовал вам выбирать слова, сэр, – предупредил его Уилл. – Тем более что вы находитесь во дворце одного из этих мелких царьков, как вы их называете. Да и не забывайте, что принц мановением руки соберёт армию больше, чем Испания и Австрия вместе взятые. А теперь извините меня, господа. Мой господин ожидает меня.

– Но вы уж замолвите за нас словечко, капитан Адамс, – просительно произнёс Зсгерзоон. – Минхеер Зандвоорт, мы умоляем вас во имя наших общих предков.

– Не сомневайтесь, минхеер Зегерзоон, – заверил его Мельхиор, – что капитан Адамс и я поступим так, как этого требуют интересы Японии. В этом вы можете быть уверены.

Палата совещаний – комната в сорок татами – была заполнена коленопреклонёнными вельможами, среди которых виднелось несколько испанцев, великолепных в своих сияющих бархатных камзолах. Они оглядывались вокруг со странной смесью интереса и встревоженности на лицах. Принц сидел на возвышении в дальнем конце комнаты, рядом с ним – сегун, а перед ними громоздилась высокая фигура дона Нуньо де Сото-майора.

Уилл вздохнул. Да, непростое дело ожидает его. Наместник испанского короля, Виверо-и-Веласко, оказался на удивление простым и симпатичным человеком, стремящийся побольше узнать о Японии и старавшимся соблюдать здешние обычаи. Сотомайор же не только остался стоять, выглядя совершенно неуместно в комнате, полной коленопреклонённых людей, но и не согласился оставить свою шпагу у входа. Теперь его рука покоилась на эфесе самым вызывающим образом.

Лицо Иеясу тем не менее оставалось непроницаемо-сосредоточенным, как и обычно, но Хидетада нахмурился. Принц хлопнул в ладоши, и Сукэ и Уиллом прошли вперёд, оставив Мельхиора среди вельмож.

Уилли Сукэ исполнили коутоу. Как гулко бьётся его сердце. Сколько раз он стоял вот так и чувствовал себя так же? И сколько он ждал, чтобы снова очутиться вот здесь? Сукэ предположил, что принц использовал свой гнев как инструмент. Но не восемь же лет и не по отношению к своему Андзину Миуре. Иеясу действительно был разгневан. Слишком рассержен из-замелкого непослушания. Это был не просто гнев, но ещё и ревность. Мужчина может взять себе жену, чтобы сделать свой дом счастливым, чтобы она подарила ему детей для продолжения рода. Но взять любовницу, когда первый человек в стране предложил ему свою благосклонность и был отвергнут… Просто удивительно, что ему не предложили совершить сеппуку.

– Андзин Миура, – произнёс Иеясу. – Он мой советник по иностранным делам, мой господин Сотомайор.

Испанец свысока бросил презрительный взгляд:

– Англичанин, – сказал он. – Я много слышал о тебе, англичанин.

– Я польщён, мой господин.

– А тебе не кажется унизительным для европейца, какой бы ипостаси христианства он ни придерживался, вставать на колени перед повелителем варваров-язычников?

– Нет, мой господин. Я даже не посчитал бы это унизительным и для вас, поступи вы по примеру остальных. Я бы даже посоветовал вам сделать это, если позволите.

Сотомайор несколько секунд внимательно разглядывал его, потом повернулся к Иеясу.

– Если вы не возражаете, давайте приступим к делу, принц Иеясу, – произнёс он на ломаном японском. – У меня здесь текст договора, который вы обсуждали с доном Родриго-и-Веласко.

Иеясу неторопливо наклонил голову.

– Здесь совместная – наместника и ваша – декларация о защите всех христианских священников-миссионеров в Японии, о подготовке солидного альянса между Испанией и Японией и, в-третьих, о борьбе с голландскими пиратами.

Иеясу снова наклонил голову.

– Тогда ничего не говорилось, принц Иеясу, о применении оружия против португальцев здесь, в Японии. Но до меня дошли известия, что совсем недавно в японских водах был атакован и затонул португальский корабль.

– Печальный случай, – согласился Иеясу, – роковое стечение нескольких ошибок, мой господин Сотомайор. Прошло столько времени с тех пор, как португальцы присылали сюда свои корабли, что мы посчитали пиратом именно это судно. Во всяком случае, насколько я понимаю, испанцы – соперники португальцев в этих местах.

– Соперники, принц Иеясу, но не до кровопролития, – произнёс Сотомайор со всей серьёзностью. – Оба наших народа вполне уверены, что настоящие наши враги – это Англия и Голландия.

Иеясу кивнул:

– Я слышал об этом. Теперь я хотел бы выслушать предложения наместника касательно окончательного договора между нашими странами.

Сотомайор развернул свиток.

– Здесь всего четыре пункта, принц Иеясу, для облегчения их взаимного понимания и недопущения их различных толкований. Пункт первый: как друзьям и союзникам микадо и народа Японии испанцам разрешат строить в Японии такие корабли и в таких количествах, в каких возникнет потребность.

Иеясу бросил взгляд на Уилла.

– Я буду счастлив содействовать испанцам в этом деле, мой господин принц, – отозвался тот. – Чем больше кораблей они построят, тем шире будет торговля с Испанией.

– Да будет так, – согласился Иеясу. Сотомайор тоже взглянул на него и теперь обращался и к нему тоже.

– Пункт второй: испанским штурманам разрешат обследовать гавани Японии с целью составления подробных карт этих мест – для предотвращения в будущем кораблекрушений.

– Это также очень для нас выгодно, мой господин принц, – отозвался Уилл. – Хорошие карты японских прибрежных вод, если их предоставят и нашим морякам, окажут неоценимую услугу нашему флоту.

– Их предоставят японской стороне, – согласился Сотомайор.

– Быть по сему, – заключил Иеясу.

– Пункт третий: сегун… – он взглянул на Хидетаду, – запретит голландцам торговать либо просто заходить в эти воды, а испанский военный флот будет разыскивать и уничтожать голландские корабли, находящиеся в пределах досягаемости морских гаваней.

Иеясу пристально посмотрел на Уилла, и тот ответил таким же взглядом.

– Вы сказали, что там четыре пункта, достопочтимый сэр, – сказал Иеясу.

– Вы ещё не дали своего согласия на третий пункт, принц Иеясу.

– Вы сказали, что там четыре пункта, достопочтимый сэр. Сотомайор заколебался, взглянул на Уилла и снова опустил глаза к свитку. – Пункт четвёртый: испанские корабли не будут подвергаться досмотру, который, как мы понимаем, проходят сейчас голландские и португальские суда, заходящие в порты Японии.

– Я согласен с первыми двумя пунктами, – сказал Иеясу. – Они очень выгодны для обеих сторон. Поэтому, я думаю, нам нужно это отпраздновать. Вам, конечно, хочется, наконец-то… – он намеренно задержал взгляд на ногах испанца, – удалиться и отдохнуть после столь продолжительного стояния. Но я буду польщён, если вы согласитесь присутствовать сегодня вечером на банкете, мой господин Сотомайор.

– В договоре четыре пункта, мой принц Иеясу.

– Из которых я согласен на два, – отозвался Иеясу. – Мой учитель математики, я надеюсь, согласится – это составляет половину из требуемого вами.

– Половину, мой господин принц, – подтвердил Уилл.

– Что само по себе уже большое достижение, мой господин Сотомайор. А теперь, если позволите…

– Я вынужден настаивать, принц Иеясу, чтобы оставшиеся два пункта были рассмотрены немедленно.

Несколько секунд Иеясу не сводил с испанца внимательного взгляда, хотя лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным.

– Я позволяю вам удалиться, достопочтимый сэр, – произнёс он. – Мы встретимся снова сегодня вечером и тогда, несомненно, обсудим список товаров, которые ваши корабли доставят в Японию в обмен на те привилегии, которые я вам предоставляю.

Сотомайор обвёл разъярённым взглядом принца, Хидетаду, Уилла. Потом отвернулся и почти выбежал из комнаты.

– Все свободны, – приказал Иеясу. – Андзин Миура, останься.

Комната постепенно опустела. Как удивительно повернулось назад время, подумал Уилл, назад к тому вечеру накануне Секигахары. К тому вечеру накануне великих событий.

– Ты тоже можешь идти, сын мой, – мягко напомнил Иеясу, увидев, что Хидетада не трогается с места. – Я хотел бы поговорить наедине со своим штурманом.

Хидетада поднялся, поклонился отцу и вышел из комнаты, даже не взглянув на Уилла.

Иеясу хлопнул в ладоши, и мальчик-слуга внёс поднос с сакэ.

– Ты вёл себя достойно, – заметил принц. – И я тоже. Мы могли бы беседовать друг с другом все эти восемь лет, каждый день. – Я беседовал, мой господин. Мысленно. Иеясу налил сакэ и протянул чашку Уиллу.

– Я ждал этого много лет, – откликнулся тот и осушил её.

– Тогда обними меня, Уилл. Заключи меня в свои могучие объятия.

Уилл заколебался, потом поднялся на возвышение и встал на колени рядом с принцем. Какой он маленький, вдруг осознал Уилл. И хрупкий. Он никогда раньше не подозревал, как тот хрупок. Его руки сомкнулись в объятия на зелёном кимоно. Он словно прижимал к груди Джозефа.

– А теперь садись рядом, – сказал Иеясу. – В твоём поведении всё ещё чувствуется скованность, и в твоём теле.

– Это результат моего воспитания, мой господин. – Он в свою очередь налил сакэ, и принц выпил, не спуская с него глаз.

– И всё же ты стал японцем, Уилл. Дважды ты уводил корабль от этих берегов. Каждый раз ты возвращался, хотя я полагал, что ты улетаешь навсегда.

То же сравнение, что и у Сикибу. Случайность? Совпадение?

Уилл пристально смотрел в бездонные чёрные глаза принца.

– Вы ждали, что я не вернусь, мой господин? Иеясу повёл плечами:

– Я ждал, как ты поступишь, Уилл. И, признаюсь, ты снова удивил меня. Но, может быть, именно за это я и люблю тебя. Что ты думаешь о Сотомайоре?

– Мой господин…

– Он слишком много о себе думает. Но такие же симптомы я заметил и у наместника. Что, все испанцы таковы?

– Большая часть, мой господин принц. За их плечами более столетий завоеваний и славы.

Иеясу кивнул.

– В один прекрасный день Япония тоже будет наслаждаться таким же периодом рассвета. И, наверное, наши люди станут такими же высокомерными.

– Боюсь, что было бы неразумно позволять испанцам иметь безоговорочный и неограниченный доступ в японские гавани.

– Этого я никогда не сделаю, – ответил Иеясу. – Ты уверен, что твои интересы в этом деле не определяются интересами твоих друзей-голландцев?

– Интересы Японии – это мои интересы, мой господин принц. Но я хотел бы подчеркнуть вот что. Голландия – маленькая страна, едва ли больше одного из ваших феодальных владений, и заинтересована она лишь в наиболее выгодном обмене своих товаров на наши. Испания – это империя, и она ведёт себя соответственно. Она претендует на владение всем континентом, и Япония для неё – всего лишь ещё одна жемчужина в корону их короля. Иеясу кивнул:

– Годы не ослабили ни твоего красноречия, Уилл, ни твоей мудрости. Просто удивляюсь, как я обходился без тебя эти последние восемь лет.

– Мой господин принц…

Иеясу протянул наполненную чашку.

– Что сделано, то сделано, и незачем ворошить прошлое. Только будущее должно волновать живых, Уилл. А наше будущее сейчас очень даже живо, полно надежд и устремлений. Что ты думаешь о нападении на тот португальский галеон?

– Я не сомневаюсь, что у моего господина принца были достаточные на то основания, – осторожно промолвил Уилл.

– Это было актом войны, Уилл. Ты знаешь, что португальский губернатор Макао два года назад приказал казнить несколько японских моряков?

– Я слышал об этом, мой господин принц, и был чрезвычайно этим опечален.

– За людей, Уилл. Они плыли на моём корабле, под флагом с изображением золотого веера под восходящим солнцем. Поэтому португальцы сочли их врагами. Вот такие разворачивались события, пока ты был домоседом в своём поместье. Да что там говорить – всего лишь год назад я принял отца Паэса, которого называют вице-провинцием. Мы обсудили многие вопросы, и я совершил ошибку, предположив, что я могу иметь с ним дело так же, как я имел дело с тобой. И что, по-твоему, он выкинул? Он покинул Сидзюоку и направился прямиком в Осаку, чтобы рассказать обо всём Хидеери и этой шлюхе, его матери. Более того – выяснилось, что он разработал план завоевания Японии португальской армией и насильственного обращения нашего народа в христианство. Дикий, фантастический, невозможный план, Уилл, но он, тем не менее, показывает направление мыслей в Осаке. Они готовятся к войне, Уилл. Ещё восемь лет назад я предупреждал, что это случится. И всё это время они готовились к войне.

– И всё же, мой господин принц…– Ты слишком долго был не у дел, Уилл. Я знаю, что ты думаешь, – что Хидеери слабоумный. Уилл, вот что я тебе скажу: ум у этого мальчишки не менее острый, чем у его отца Хидееси. Я всё же выманил его из Осаки три года назад. Почему иначе я послал бы за тобой? В течение недели Хидеери был моим гостем во дворце Нидзе, и мы беседовали о многих вещах. Парень этот – не дурак. А теперь он готовится сражаться, как ему представляется, за свои права. Но он достаточно умён, чтобы понять: война между Тоетоми и Токугавой уничтожит Японию. Я уверен, что он захочет договориться со мной. Но его сбивает с толку его мать. Она – великий злой дух нашего времени. Она посвятила себя только одному. Не приходу к власти своего сына. Не славе клана Тоетоми. Только лишь одна мысль владеет ею – уничтожить меня. Она ненавидит меня со всё усиливающейся страстью, Уилл. Так вот, чтобы хоть как-то разрешить эту ситуацию, я даже предложил ей стать моей женой – я ведь овдовел. Ей – вдове в возрасте далеко за сорок, с инстинктами простой уличной девки, как хорошо известно каждому в Японии. Я предложил ей мою постель, Уилл. И знаешь, какой ответ она прислала?

– Нет, мой господин. – Уилл посмотрел на старика. Боже мой, подумал он, возможно ли это?

– Она ответила, что скорей предпочтёт провести остаток жизни привязанной к псу. Да, Уилл, это её слова. И так оно и будет. Когда падёт Осака, она проведёт остаток жизни, привязанная к псу перед моим домом.

Старик, одержимый страстью к одной лишь цели, которой он никогда не мог достигнуть. Пугающая мысль, если в руках этого старика столько власти, вся страна.

– Однажды вы сказали мне, мой господин, что ни одна жёнщина не достойна занимать столько внимания мужчины.

Иеясу взглянул на него:

– Женщина, Уилл? Будь она только женщиной, я позабыл бы о ней давным-давно. Что ж, я не буду скрывать от тебя свою страсть к ней. Уж ты-то, Уилл, должен знать, как она умеет вызывать страсть.

– Это одно из событий моей жизни, о которых я больше всего сожалею, мой господин.

– Почему же? Разве оно не из самых памятных? Но даже тогда она стремилась только воспользоваться тобой. Женщина вроде Едогими пользуется своим телом так же, как мужчина пользовался бы мечом. Поэтому я заставлю её тело сдаться так же, как заставил бы мужчину бросить меч. Только я могу сломить могущество Тоетоми, Уилл. Только сломив эту женщину. Как странно, подумал Уилл, что этот человек – такой умный, такой проницательный, такой властный, – не может понять себя самого. Не может или не хочет? Потому что только два человека осмелились противиться ему в том, что касалось его плотских желаний. И поэтому он до самозабвения любит нас обоих.

– Я удивляюсь вашему долготерпению, мой господин принц.

– Терпение – это моё оружие, Уилл. Как бы я ни пытался все эти долгие годы, я не смог бы склонить даймио, сражавшихся под моим стягом при Секигахаре, выступить на Осаку. Они слишком хорошо помнят Хидееси и думают только о том, что Хидеери – его сын, его настоящий сын. Сражаться и с ними, и с Хидеери – невозможно. Поэтому я выжидал. Я ждал всю свою жизнь одного нужного момента. Я проводил в могилу Асано Нагомасу и Като Киемасу. А в прошлом месяце умерли Икеда Терумаса и Асано Юкинага. Я пережил их всех, Уилл. Теперь их заменили сыновья, для которых Хидееси – всего лишь имя в учебнике истории. Поэтому теперь мы можем взглянуть на Осаку новыми глазами, Уилл. И не забывай, что у тебя свой собственный интерес в Осаке.

– Прискорбный случай, о котором я пытался забыть все эти восемь лет, ведь он принёс мне столько бесчестья.

– Тем более, Уилл, это нужно помнить. О, женщина может исчезнуть из твоей памяти. Но ты не должен забывать Норихазу, как ты не должен забывать убийство твоего слуги. Но мы не будем торопиться. Мне по-прежнему нужен предлог для войны, Уилл. Но это моя забота. Ты же должен позаботиться о вооружении. Пушки, Уилл. Больше и лучше тех, что были на «Лифде». Мы добудем их, Уилл, – из Голландии ли, из Испании, но мы добудем их.

Уилл поклонился.

– Ты ничего не скажешь?

– Я хотел бы попросить лишь одного, мой господин, – иметь возможность беседовать с вами лично.

Иеясу кивнул.

– Хорошо. Я верю тебе, Уилл. Надеюсь, что прошедшие годы научили тебя осмотрительности. С твоей женой всё в порядке? – Как никогда, мой господин. В добром здравии и ещё прекрасней, чем была.

– Я надеялся услышать это. А дети?

– Растут, мой господин.

– Тебе всего хватает в Миуре?

– Теперь, когда вы позволили мне выходить в море, мой господин принц, мне нечего больше пожелать.

– Хорошо. Я слышал, что ты завёл собственное дело. Ты хочешь быть и торговцем, и самураем одновременно. Ты, Уилл. Ни один японец не смог бы сделать это. Скорее, просто не захотел бы. И всё же… Ты ни о чём не жалеешь? Ты никогда не мечтаешь о своей родине?

– У каждого человека есть свои мечты, мой господин принц.

– Ты обижен, возможно, потому, что не получаешь ответа на свои письма. Да. Интересно, не приложили ли к этому руку голландцы? Ты знаешь, что англичане вот уже два года торгуют с Островами пряностей?

Уилл взглянул на него, сердце бешено заколотилось в его груди.

– Я не знал, мой господин.

– Торгуют. Ты эти два года работаешь здесь, в Японии, защищая интересы голландцев, а они даже не сообщили тебе об этом. Хитрые люди эти голландцы.

– Да, наверное, так оно и есть, – произнёс задумчиво Уилл. – Может быть… Может быть, мой господин принц разрешит мне совершить ещё одно путешествие?

– Ну зачем, Уилл, зачем? – спросил Иеясу. – Почему солнце должно идти к звёздам, когда звезды сами в конце концов придут к нему? – Он улыбнулся и почти рассмеялся, наливая в чашку сакэ и протягивая её Уиллу. – Английский корабль сейчас стоит в гавани Нагасаки, Уилл. Отправляйся к ним от моего имени.