Бегство во спасение

Бегство во спасение

Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

 Я не помню, как это было, меня ведь там уже не было. Но за ситуацией я следил, находился в курсе проблем. Мне точно было известно, как затухает интерес к клубу, меняется контингент. С самого начала было ясно, что все закончится именно так. Единственная ошибка в моих рассуждениях — я думал, они проскрипят еще полтора-два года, а клуб скопытился за год.

Он закрылся после моего ухода, так что я стал косвенным, да нет, практически прямым виновником того, что Хельга осталась без работы. Причем именно она, другие легко нашли себя в этой жизни.

Но волновало ли меня закрытие некогда эпохального заведения? В тот момент меня больше волновало, как можно без моральных и физических потерь быстрее покончить со старой питерской жизнью и приплыть (прилететь) в светлое московское настоящее, где нет ни бандитов, ни деграданта-хозяина. Правда, уйти было не так-то просто, унести свою жопу и не пострадать — это казалось чудом. Поймите правильно, убегал не за хорошей жизнью. Более того, мне ничего не хотелось менять в свои тридцать шесть лет, проблема была глубже, чем мне показалось вначале.

Я всегда считал, что правильный бизнес — когда человек думает о своей выгоде, а если хозяин живет по принципу «Выколю себе глаз — пускай тещи будет зять кривой»… В какой-то момент они стали считать меня своей собственностью, но, отличие от раба, кормить меня никто не собирался. Они считали, что я должен работать только на них и получать столько денег, сколько им не жалко. В какой-то момент хозяин перестал ценить то, что я делаю.

Народ шел, деньги текли рекой, а кто завертел это все, кто раскрутил обычную забегаловку уже все забыли, и казалось, что райская жизнь будет всегда. Трахтенбергу платить не надо, он все придумает и сделает «на шару». Он «срежиссирует» новую программу, ведь он режиссер; поставит новые номера, ведь он учился в Вагановском училище; подберет музыку, ведь он работает на радио; и соберет на презентацию прессу, ведь они его любят. А платить — за что?! Это он нам должен! И если Трахтенберг этого понять не хочет, наша «крыша» ему все растолкует.

Короче, наши разногласия лежали в аграрной плоскости: они хотели, чтобы я лежал в земле, я — чтобы они.