По дороге к храму

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

По дороге к храму

В 1657 году Ёсивара переехала в окрестности старейшего в Эдо буддийского храма Сэнсодзи и теперь находилась «на расстоянии броска чайной чашки до него» — не случайно одними из постоянных клиентов «веселого квартала» были буддийские монахи, приходившие на праздник плоти в тростниковых шляпах-корзинах, полностью скрывающих лицо.

«Я немало потешалась, наблюдая обычаи этого храма житейской суеты, — писала героиня повести Ихара Сайкаку о жизни с буддийским монахом. — К моему возлюбленному собирались только его старые приятели бонзы. Они не постились в дни поминовения Будды и святых вероучителей, а шесть постных дней в месяце блюли особым образом. В то время как в их уставе говорится: “...а в прочие дни, помимо этих, дозволено...” — они именно в запретные дни обжирались мясным и рыбным, а любители женщин особенно охотно распутничали в “Домике карпа” на Третьем проспекте и в других подобных заведениях. Невольно кажется, что раз все бонзы так ведут себя, то, может быть, сам Будда благословил их на такие дела, и нет им ни в чем запрета. Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин. Потайной ход ведет в погреб, а там узкое окошечко для света, сверху настлан плотный слой земли, стены толщиной в один сяку и более, чтобы ни один звук не проникал наружу. Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни. Понятно, как тягостно такое заточение для женщины. И еще вдвойне более тягостно оттого, что она соглашается на него не ради любви, а только ради денег.

С тех пор как я вверилась мерзкому бонзе, он имел со мной дело и днем и ночью без отдыха и сроку. Скоро необыкновенность этой жизни мне прискучила, интерес новизны пропал, и я мало-помалу стала таять и сильно исхудала. Мой настоятель стал еще более безжалостен»[30].

Как мы помним, буддийская добродетель в отличие от подлинно японской синтоистской все-таки подразумевала возможность наличия греха в отношениях мужчины и женщины, и монахи по-человечески стеснялись, будучи не в силах подавить в себе плотские желания. Им приходилось тем более нелегко, что соблазн оказывался непреодолимо велик и провокационно близок.

Для его удовлетворения на городские средства был отстроен новый, гораздо более впечатляющий, чем ранее, «город порока», призванный еще более на этом пороке сконцентрироваться: жителей Ёсивары освободили от общегородских обязанностей по тушению пожара, а по всему Эдо провели инспекции с целью выявить неподотчетные властям точки разврата типа общественных бань и чайных домиков. Всех грешников, а таковых оказалось немало, велено было строго карать штрафом и переводить в Ёсивару, чтобы по должным тарифам обложить налогом и впредь тщательно контролировать, — город «зачищался» от проституток. Для того чтобы вместить всех «сотрудников», постоянно разрастающаяся, но ограниченная забором в пределах 325 метров с севера на юг и 215 — с востока на запад Ёсивара была поделена на пять главных магистралей, плотно застроенными чайными домами, — одна из этих улиц красноречиво называлась Улицей пятидесяти домов. Передвижение по «проспектам красных фонарей» разрешалось исключительно пешее. В паланкине (что, в общем-то, тоже вариант пешей ходьбы — для носильщиков) дозволялось приезжать только врачам. Все посетители Ёсивары обязаны были оставить свое оружие при входе. Считалось, и не без оснований, что опьяненные страстью и саке самураи могут воспользоваться своими мечами по назначению. Некоторые исследователи резонно замечают, что если бы меч оказался в руках «измученной тяжелой неволей» куртизанки, то она тоже нашла бы ему применение, сразу сведя счеты с невеселой жизнью на «Веселом болоте». Не очень понятно, правда, как удавалось решать этот вопрос в те периоды, когда после случавшихся нередко пожаров все жители Ёсивары эвакуировались в другие кварталы города, наращивая свою «производственную» деятельность в не приспособленных для этого полевых условиях...

Комнатушки, где, бывало, с кем-то ночевала, снова в памяти всплывают, лица оживают...[31]

Но пожары затихали, и сразу после постройки новых домов и павильонов на месте сгоревших дамы «плавучего мира» снова садились в лодки и плыли на свой невеселый остров, чтобы опередить клиентов, ждущих, когда им подадут рисовое вино саке и начнется неторопливый разговор, предваряющий основную часть. В зависимости от ранга заведения этот разговор мог быть и торопливым (если услуги недороги), и вообще не быть (если клиент пришел в дешевое заведение последнего, пятого ранга). Выбрать же место по вкусу не представляло сложности: по традиции передняя стена домов свиданий строилась в форме открытой решетки, через которую хорошо было видно женщин, — эта архитектурная схема сохранилась в Японии и сегодня, только решетку теперь заменяет полностью стеклянная стена со стеклянной же раздвижной дверью. И если сейчас в Японии на тротуаре часто бывают нарисованы две подошвы, чтобы пешеход точно знал, где ему остановиться перед светофором, то в те времена для бестолковых клиентов Ёсивары предусмотрительные власти по-разному располагали решетки: дорогие женщины сидели за вертикальными, дешевые — за горизонтальными. Самые лучшие куртизанки — ойран — были вообще скрыты от взоров посторонних, им хватало славы, гремевшей о них по всей столице.

Добраться до вожделенных «вольеров» удобнее всего было на лодке (Ёсивару окружало около пятидесяти причалов), где гостя встречали чаем, освежающим влажным полотенцем осибори и туалетными принадлежностями. Договорившись с лодочником о времени возвращения, клиент пешком подходил к главным воротам, слева от которых росла ива. На нее обязательно следовало оглянуться, покидая квартал, — символика этого печального жеста всем была понятна — никто не думал, что гость оглядывается, чтобы увидеть привратника, чья будка находилась напротив ивы и которого по традиции всегда, на протяжении веков, звали одинаково — Дзиробэй.

Женщины приходили в Ёсивару редко, все больше по служебной надобности — служанки да помощницы приказчиков, обзаведясь предварительно особым пропуском, и обычно они не были самыми любознательными посетителями (хотя в Ёси-варе работали и специально обученные девушки, способные удовлетворить самые нескромные желания клиентов-дам). Мужчины же, которые допускались беспрепятственно, если только весь квартал не выкупался каким-нибудь богачом на сутки, предпочитали предварительно обзавестись путеводителем «Ёсивара сайкэн», который переиздавался каждое полугодие с целью уточнения сведений и рейтинга заведений Ёсивары.

После долгих метаний и тяжелого выбора, с кем именно стоило завязать по возможности долгосрочные отношения, начиналась сама процедура знакомства. По японской традиции, вернее, по японскому мировоззрению ни клиент, ни проститутка не должны были при этом потерять лица — именно для этого и придумали «чайные домики» — хики-тэ-дзяя. Разумеется, это правило действовало лишь для тех, кому еще оставалось что терять и кто не приходил в Ёсивару с последними грошами, ударяясь во все тяжкие. В приличных чайных домиках клиента в соответствии с традиционным, достаточно сложным ритуалом сводили с дорогой девушкой, знакомили так, чтобы не уронить достоинства ни одной из сторон. Кстати, существующее у европейцев представление о чайных домах как о публичных не вполне соответствует действительности. В реальности существовали (и существуют) и обычные чайные домики, где можно просто попить чая, и «сексуальные» чайные домики, где можно было заняться именно тем, о чем большинство европейцев и думают, слыша выражение «чайный дом». При постепенном, неторопливом знакомстве клиента сначала встречали, всячески демонстрируя свою радость от его прихода, поили чаем, а затем и саке, подавали закуски, развлекали с помощью «скоморохов» тайко-моти и танцовщиц (эти функции со временем взяли на себя знаменитые гейши), постепенно расслабляя и погружая в атмосферу «веселого квартала»: «Вскоре в комнате появляются певица, две танцовщицы и тайко-моти. Сперва вы наливаете по чашечке каждому из них, и после нескольких обменов чашечками певица берет свой сямисэн. Она играет, балагур поет, а две молодые танцовщицы ожидают рядом с вами. Если вы знаете какие-либо песни, то можете петь; затем танцовщицы начинают танцевать, а ваш весельчак наконец исполняет комические танцы, путаясь между двумя молодыми девушками.

Уже около 12 ночи; входит хозяйка и предупреждает о позднем часе. Затем вы, направляемый служанкой и сопровождаемый тремя девушками и тайко-моти, оставляете дом и направляетесь к основной цели вашего визита. Дом, в который вас приводят, — первого разряда, называющийся Кадоэби-ро. Он расположен на первом углу улицы Кё-мати; это четырехэтажное строение европейского вида, в котором, как говорят, более ста комнат. Там проживают более тридцати девушек, все молодые и красивые. К каждой из них прикреплены две помощницы и одна пожилая служанка, прислуживающие своей госпоже днем и ночью.

Войдя в дом, вы сперва попадаете в гостиную; она очень велика и роскошно декорирована. Вы присаживаетесь на большой креповый футон (подушку), а ваши спутники — певицы и тайко-моти — занимают места за вами. Поскольку девушка, которая в эту ночь станет вашей спутницей, заранее вами назначена или уже выбрана хозяйкой дома приглашений, сюда приходят две ее служанки, чтобы проводить вас в ее комнату.

Обиталище вашей подруги состоит из трех комнат на втором этаже; первая — гостиная, вторая — комната приемов и третья — спальня. Ведомый двумя служанками, вы входите во вторую комнату, куда вам приносят чай и сладости. Певица, танцовщицы и балагур, провожавшие вас до комнаты, теперь уходят; однако, если вы пожелаете выпить еще саке или чтобы они остались, они сделают это с удовольствием. Если вы — новый гость для девушки, она не появится до тех пор, пока вы не проследуете в спальню, — это общее правило для всех первоклассных домов; однако в том случае, если вы хотите увидеть ее и поговорить с ней в приемной, выпить с ней вместе саке, то [позднее] должны будете доплатить 5 иен, именуемых надзимикин (“интимными деньгами”). Она обязана выйти к вам, так как теперь с вами следует обращаться как с близким посетителем, несмотря на то что вы этой ночью встречаете ее впервые. В час ночи гейша и тай-ко-моти оставляют комнату, и вы идете в постель. Покинете ли вы дом в 2 или в 3 часа или останетесь до утра — полностью зависит от вашего расположения»[32].

Расположение чаще всего зависело от кошелька. История сохранила для нас имя богача Бундзаэмона, в нарушение всех японских нравственных норм купившего за 23 000 иен (безумная по тем временам сумма!) Ёсивару на всю ночь — со всеми проститутками, служками и прислужницами, гейшами, носильщиками и перевозчиками-лодочниками. Понятно, что это был кутеж в гусарском стиле, но, если бы Бундзаэмону потребовалась женщина именно для секса, он купил бы себе высококлассную ойран (тайю), оставив для своих менее обеспеченных друзей не столь дорогих юдзё и дзёро. Для тех же, кто жертвовал на похоть свои последние медяки, работали мисэ-дзёро, которые не тратили время на разговоры, а работали деловито и поспешно, разгораживая одну общую комнату бумажными перегородками, чтобы не мешать товаркам, так же дешево и сердито обслуживающим других клиентов.

Для тех, кто исполнен желания сопоставить свои сегодняшние возможности со средневековыми японскими запросами, российский исследователь А. Н.Фесюн потрудился составить своеобразный прейскурант Ёсивары, проиндексировав при этом цены XVIII века в сегодняшние и переведя японскую валюту в привычные нам доллары. Благодаря ему мы сегодня можем сказать, что краса и гордость Ёсивары — ойран — стоили около 180 долларов, а дешевые уличные потаскушки обходились клиенту всего в 1,5 доллара. Такой широкий диапазон цен создавал отличные возможности для разных социальных слоев средневековой Японии в удовлетворении своих сексуальных потребностей. Правда, не стоит забывать, что помимо оплаты секса, по крайней мере в дорогом варианте, клиенту предстояло нести еще накладные расходы: оплачивать еду, питье, гейш, лодочников и т. д. — все это с высокой «ёсиваровской» наценкой. Судя по всему, посетитель Ёсивары мог оставить в этом городе наслаждений в среднем около 350 долларов за вечер, что с учетом невысоких доходов изолированной от внешнего мира току-гавской Японии было весьма значительной суммой.

Провести с тобою ночь или денежки сберечь?

Ладно, отдаю пять тысяч, пересплю с тобой![33]

На что клиент мог рассчитывать в ответ, выкладывая немалые или, наоборот, небольшие суммы на маленький столик цукуэ? Прежде всего на придирчивую оценку своих возможностей: «Высыпает из кошелька, привешенного спереди на поясе, всего один бу и пригоршню мелочи, монеток тридцать с горошину величиной, и несколько раз пересчитывает напоказ. Невольно злость берет: какое ничтожество!»[34] А если уж мужчина был в состоянии позволить себе секс чуть выше рангом, чем короткий половой контакт с дешевой проституткой, то и партнерше он старался преподнести себя как можно более значимо. Конечно, на веселый разгул в приятной компании (приятность ее обеспечивалась собственной кредитоспособностью) это правило так же действует и сегодня:

В мире бренном ты живешь.

Пей-гуляй в гостях!

Завтра вспомнишь и вздохнешь

О минувших днях.

Разве кто-то на века

Жизнью овладел?

Вроде смертного пока

Ждет иной удел...

Я потешиться не прочь —

Заходи любой!

Всю сегодняшнюю ночь

Проведу с тобой.

Ничего, что допоздна

Ждет тебя жена, —

Пей вино, пока в бутыли

Не увидишь дна!

И наконец, никто не забывал о том, что в этой удивительной стране его место в обществе может если и не зависеть на самом деле, то выглядеть зависящим от того, насколько дорогую женщину из «веселого квартала» он содержит. Это правило отчасти существует в Японии и сегодня — в переложении для хостесс; нечто подобное действует и в других странах: очень часто мужчина выглядит именно настолько, насколько выглядит его женщина, но, пожалуй, только в Ёсиваре эта аксиома была доведена до рациональной рафинированности. Ихара Сайкаку подсчитал и, что называется, диву дался, когда узнал, во сколько обойдется содержащему ее мужчине дорогая ойран из Ёсивары: примерно 66000 современных американских долларов, что — опять же, при тогдашнем уровне жизни — было доступно совсем немногим жителям Эдо.

Но экономия в злачном квартале всегда опасна, и Ёсивара здесь не исключение. Рассказывают о любопытных обычаях, с которыми сталкивались те, кто рисковал приходить в недорогие публичные дома на тростниковых болотах в надежде получить «халявную» любовь:

«Существовали также низкосортные заведения — бори-дзяя, — где деревенский житель мог напороться на угрозы, шантаж, жестокость и грабеж. Девки завлекали жертву внутрь сладкими обещаниями. Там ему начинали льстить; появлялись саке и еда (незаказанные), приходило много гейш (неприглашенных), которые принимались петь и танцевать. Чашки осушались, бутыли с саке наполнялись вновь.

Несчастная жертва не могла даже заплатить по счету и убежать. Никто не брал у него денег, но и не позволял уйти. А саке все прибывало и прибывало. День и ночь могли пройти в оргии, покуда несчастный наконец не проваливался в сон. После этого его карманы исследовались и, если он обладал достаточной суммой, танцы продолжались; в противном случае его, обобранного, выталкивали на улицу.

Если возможности гостя оказывались переоценены, к нему в дом отсылали крикливую бабу (цуки-ума), которая проживала с жертвой до тех пор, пока тот не расплатится; либо же деньги выбивали силой.

Множество посетителей Ёсивары приходили просто поглазеть: туристам и даже женщинам позволялось осматривать место. В билетных чайных домиках (киттэ-дзяя) выдавались пропуска. Были просто любопытные, не имевшие денег; они приходили поглазеть и пообсуждать женщин за решетками. Поскольку многие из них являлись бедными студентами юридического отделения (хорицу), зеваки в целом так и назывались — хорицу. Зачастую такой студент шантажировал хозяина борделя на предмет бесплатного визита, указывая ему на какое-либо отступление от принятых правил или на нарушение закона. В первоклассных домах обычно разговоров о деньгах не шло; даже наутро об этом не произносилось ни слова; и слуга провожал гостя в представивший его чайный домик. Здесь его ждал тяжелый удар: счет, включавший все. Чайный домик получал деньги, хозяйка кланялась и получала свои чаевые, и за все уплачивалось: за гейш, еду, выпивку, ночь любви — за все разом. Истощенный гость, мучимый похмельем, не был в состоянии оценить замысловатый счет, поднесенный ему со многими поклонами.

Существовала даже кредитная система: хорошо известный, много тратящий гость мог приходить в долг на протяжении нескольких месяцев. Если он пытался скрыться, не заплатив, переведя свое внимание на другой чайный домик, система тайного оповещения вскоре раскрывала это, и кредитная линия для него в чайных и публичных домах закрывалась навсегда.

Страсть, говорили содержатели борделей, не яйцо, ее не удержишь»[35].

Зная подобные реалии Ёсивары, несложно понять, как важно было эдоским мужчинам правильно позиционировать себя в этом злачном месте, где можно возвыситься и даже стать героем безумно популярных пьес и баллад о жизни ойран, а можно расстаться с последними медяками и самой жизнью — все в зависимости от того, насколько ты был богат изначально — деньгами и сообразительностью. Естественно, многочисленные литературные памятники той эпохи сохранили до наших дней в основном трогательные истории. Хотя они и считались современниками не очень приличными, так как их главными героями были куртизанки высокого ранга, их ученицы и гейши, на деле же все «неприличие» как раз и ограничивалось недвусмысленным указанием профессии или места проживания героини или степенью ее приличий относительно финансовых связей с клиентом. Все остальное — сюжет и слог — больше всего напоминало уже хорошо знакомую нам аристократическую прозу эпохи Хэйан с ее романтическими героями-любовни-ками, стихотворными посланиями на рассвете и мокрыми от слез рукавами кимоно — просто кимоно были не аристократок из Киото, а проституток из Ёсивары. Поистине, ничто не в силах изменить чувства людей:

Ночь весенняя на ложе,

Твой горячий шепот...

Ах, любовь, утраты множа,

Умножает опыт.

Как тоскливо стало в спальне,

Пусто, одиноко.

Сон без милого печальней

Прошлого урока.

Я уткнулась в изголовье,

До зари проплачу:

Снова, снова мне с любовью

Не было удачи!..[36]

Как и везде, дорога к храму любви с самурайской прямотой делилась на несколько тропинок, у начала каждой из которых внимательный любовник мог прочесть элементарные правила: «Есть деньги — плати, люби и страдай от любви. Нет — плати, занимайся любовью и отвечай за себя сам». При этом так же, как уровень клиента зависел от рейтинга куртизанки, так и ее реноме было напрямую связано с его платежеспособностью.

«Непомерная гордость

навлекает скорее возмездие.

Тайфу падает в цене,

но покупателей все равно нет.

Мужчины в старину

не умели считать денег.

Все, все меняется на свете!

Дешевые потаскушки

продают свою ночь по частям.

Нет ничего забавней на свете,

чем их обычаи.

Но тяжело расставаться

даже с гетерой из веселого дома.

Бедняк Сандзо

грустит, прощаясь с цубонэ.

Пока я была тайфу и тэндзин, я не горевала о том, что это ремесло так презренно, но с тех пор, как я стала только ничтожной какой, меня грызла печаль, оттого, должно быть, что жизнь моя так переменилась. Мужланы мне были противны, гости среднего состояния меня не приглашали. Если же в кои-то веки мне доставался изящный кавалер, то с первой же минуты встречи на ложе он, подлец, терял весь свой лоск и грубо кричал:

— Эй, дзёро, развязывай пояс!

— Что это вы! Разве это такое спешное дело? Как же вы ждали десять месяцев в утробе вашей матушки? — пробовала я осадить его.

А он, не дослушав, бросал в ответ:

— Столько времени гостить в утробе мне еще не приходилось. С века богов и поныне шлюха, которой любовь противна, ни к черту не годится. Если ты на это жалуешься, то в чем затруднение? Скажи, что не хочешь, и я приглашу другую.

Он так фыркал носом, что страх меня брал, но еще страшней было платить хозяину из своих кровных денег, если бы гость ушел.

Вспомнив, что он из хорошего общества, я старалась извиниться поучтивее:

— Прошу вас, простите меня, я сболтнула глупость! Уж очень я проста. Не знаю, как вы и оправдаетесь, если слух о нашей встрече дойдет до вашей постоянной тайфу.

Такого рода любезности постоянно на устах какой.

А если бы я начала говорить о тех гетерах, которые еще ниже, о хасицубонэ, то этому конца бы не было, да и слушать неинтересно»[37].

Процитированный отрывок — пример дешевой любви, и если с нею все более-менее понятно: наиболее важная для современников, она канула в лету, то тропинка любви возвышенной чаще привлекает к себе пристальное внимание потомков.