Проблема выбора
Проблема выбора
Период на стыке XIX и XX столетий называют «золотым веком» гейш — престиж профессии был тогда велик как никогда. «Мастериц» насчитывалось в то время в Японии более 25 тысяч, и на поднимающейся волне национализма их объявили символом ушедшей эпохи, носительницами рыцарского духа великой Японии. Любовниками гейш не стыдились становиться виднейшие политики, включая премьер-министров, а обнародование таких связей добавляло популярности обеим сторонам (хотя бывало и наоборот). Апофеозом развития патриотических чувств «цветочных дам» стало создание во время Русско-японской войны 1904—1905 годов Национальной конфедерации домов гейш. Члены этого «гейшев-ского профсоюза» ради помощи фронту даже отказались на время от обычая надевать три кимоно, сэкономив на нижнем. Сорок лет спустя гейши снова пожертвовали фронту свои одежды. Японцы шутят, что немалое количество парашютистов разбилось, заглядевшись на свои купола, пошитые из нижних кимоно непорочных майко.
Но одновременно это был и самый трудный период в истории гейш — по многим причинам. В 20—30-х годах XX века профессия гейш вновь оказалась под угрозой гибели: проблема скрывалась в повальной моде на всё западное. Даже создание конфедерации гейш (тоже западный шаг!) не помогло избежать женщинам угрозы исчезновения профессии. Япония в то время всё активнее открывалась миру, и в новой стране гейши с их допотопной манерой пения, древним музыкальным инструментом сямисэном и набеленными лицами казались сущими динозаврами. Именно тогда появились альтернативные гейши, одевавшиеся в европейское платье и отплясывавшие с клиентами чарльстон. Карюкаи, «мир ив и цветов», как часто называют особую социальную прослойку гейш, раскололся надвое и одновременно достиг предела численности — в конце 30-х годов гэйко и майко было свыше 80 тысяч.
Но существовала и еще одна опасность, гораздо более щепетильного характера. Европейская психология, несмотря на официальные заслоны[80], поставленные на ее пути, проникала в Японию и оказывала значительное влияние на японские умы. Европейцы и американцы, не знакомые с традицией гейш и не понимавшие тройственной природы сексуальных отношений в Японии, причесали всех японок в кимоно под одну гребенку. Все «мадам Хризантемы» или «Чио-Чио-сан» казались им просто яркими, как бабочки, экзотическими шлюшками. Такой эмоциональный заряд, подкрепленный шоком перед развитием западной цивилизации и уважением к ней, болезненно воздействовал на японских мужчин. Да и сами гейши не случайно начали танцевать чарльстон — от них ждали всего западного, в том числе и поведения. Гейши по молчаливому согласию и в самом деле могли вот-вот окончательно превратиться в тех, кем их считали.
Исторический фон и аромат «мира ив и цветов» тех лет передал нам долгие годы запрещенный в Японии писатель Нагаи Кафу. Как и Ихара Сайкаку или Тамэнага Сюнсуй, он был завсегдатаем и знатоком женского мира, прекрасно владел материалом, любил женщин и много писал о них. Самый знаменитый его роман «Соперницы» посвящен борьбе двух гейш. Одна из них — продолжательница классических традиций квартала Симбаси в Токио. Вторая — пока еще работающая в кимоно, но уже ведущая себя как западные девушки гейша. Перед каждой из них стоит проблема выбора — кем стать и с кем спать? Но не только перед ними. Те же самые вопросы пытаются решить для себя и мужчины — их клиенты и возлюбленные. Книги Нагаи Кафу, и прежде всего «Соперницы» — это то, чего не могут оспорить сегодняшние гейши и чего они предпочитают не замечать, практически документальное повествование о том, что главное в мире гейш — деньги. И если финансовая ситуация складывается так, что гейша должна спать с клиентом, она будет с ним спать. Иногда, как это случается с главной героиней «Соперниц», с тремя разными клиентами за ночь: «До сих пор ни одному клиенту, кроме Ёсиоки, она не согласилась прислуживать у изголовья. Ханаскэ же судила об этом со своей точки зрения, и ее мнение было таково: не извлечь выгоду теперь означает нанести себе урон в будущем»[81].
Такое поведение причиняло душевные страдания самой героине, но не вызывало осуждения у окружающих. Ее возлюбленный ревновал, но сам рассуждал уже совершенно по-западному: «Он вел тихую и обыкновенную жизнь, в которой не было ничего достойного упоминания. Вернувшись с работы домой, он сразу ложился спать, а по воскресеньям вел жену и детей, к примеру, в зоопарк и при этом не считал такую упорядоченную жизнь ни пустой, ни скучной, как, впрочем, не считал ее веселой и интересной, просто жил и жил день за днем как в забытьи. <...>
В ходе развития цивилизации, с возникновением общественных институтов, жизненная энергия людей стала проявляться в погоне за богатством, властью и наслаждениями или же в азартных усилиях преуспеть в бизнесе. Слава, богатство и женщины — эта триада составляет основу существования современного человека. Тот, кто сознательно это презирает, ненавидит или же боится этого, — попросту слабак, не имеющий воли бороться, или же неудачник, отворачивающийся от истины»[82].
Немудрено, что мужчина с такими нравственными установками искал женщину западного типа, хотя по традиции шел к гейше. Но и сами гейши знали, зачем теперь приходят к ним такие клиенты. Среди девушек всегда находились те, кого в Ёсиваре причислили бы к дзёро, но сейчас они считались просто развратными «иностранками»: «Такие женщины бывают только на Западе. Чем-то Кикутиё в точности напоминала западных проституток из тех, что ночь напролет веселятся, сидя нагими на коленях у мужчин с бокалом шампанского в руках.
Если взяться за перечисление особых достоинств Кикутиё, то первым будет белизна кожи. Среди японок это редкость, и лишь у таких вот белокожих все тело может залить ни с чем не сравнимый нежно-розовый румянец.
Ну а вторым достоинством Кикутиё была ее полнота. В просторечии ее назвали бы “сбитой пампушкой” — ни слишком рыхлая, ни слишком плотная, как раз в меру. Ее нежное полное тело обладало удивительной упругостью, а в любовных объятиях оно словно само скользило в руки мужчины и притягивалось к нему, не оставляя ни малейшей щелочки. <...> На самом деле Кикутиё, когда ее обнимали, от удовольствия непрестанно извивалась всем своим небольшим телом. И каждый миг мужчина испытывал новые ощущения, как будто каждое следующее мгновенье с ним была совсем другая женщина.
Манера держаться была третьим достоинством Кикутиё. Она была необычная гейша, и, будь то дневной свет или свет фонаря, она не пугалась и не смущалась, как все японские женщины. Если мужчина искал близости с ней еще прежде, чем была приготовлена постель, она вела себя столь же бесстыдно, как если бы стояла глубокая ночь и все вокруг уже уснули. Постельные принадлежности, а тем более ночная одежда служили, в представлении Кикутиё, лишь для защиты от холода, но отнюдь не для прикрытия наготы. <...>
Четвертой особенностью, отличавшей Кикутиё от остальных гейш, была ее речь — разговоры, которые она вела в постели, порой вступая с гостем в перепалку. <...>
Она вела оживленные беседы лишь о себе самой. Правда, ни одной складной истории от нее никто не слышал. Все рассказы всегда сводились к мужчинам, к тому, как они с ней забавлялись»[83].
В этом описании заметна причудливая смесь западных и восточных нравов, которые, кажется, тогда еще не имели таких различий, как сегодня. Японская гейша шокирует клиента по-западному откровенной своей наготой, но он готов атаковать ее, по-западному же доказывая сам себе свою силу и смелость. Ее первым достоинством автор называет цвет кожи — то же самое, что и во времена Сайкаку, но теперь это считается признаком не японского, а европейского благородства. И сами гейши все чаще поглядывают через плечо своих мужчин на Запад, с трудом удерживаясь, чтобы не облизать острым язычком ярко накрашенные губы.