Порка любимой в субботу

В этот день я просыпаюсь первым. Меня даже не тянет поваляться подольше, и я легко встаю, поцеловав тебя в висок, пока ты сворачиваешься клубочком в опустевшей постели. Жужжит кофемолка, и по квартире разносится запах свежесмолотого кофе. Если уж и это тебя не разбудит — тогда я не знаю…

На подносе две дымящиеся чашки и два высоких стакана с соком. А ты еще спишь! Я не Станиславский, но — «не верю»! Ну, ладно-ладно… понимаю. Тебе-то это утро сулит далеко не только кофе в постель. «Доброе утро, солнце мое. Пора вставать». Поставив поднос на столик, я целую тебя, глубоко проникая в мягкие губы. Ты приподнимаешься — и в твоих движениях совершенно не заметно заспанности, что еще раз подтверждает мои предположения. Пока мы поочередно прихлебываем то холодный сок, то горячий кофе я треплю тебя за ухом: «Вставайте, графиня, Вас ждут великие дела».

— Дааа… знаю-знаю, какие такие «дела» меня сейчас дождутся — с вечера замоченные? — Лукаво усмехаясь, тянешь ты.

— Так ведь суббота, мадам.

— И кто только эту субботу выдумал! — Возмущаешься ты.

— Кто, кто — предки выдумали, им и кланяйся. Святой день.

— Это у кого это он святой? — ты искусно тянешь время.

— Как это у кого?!! А субботник откуда?

Но шутки смехом, а я все-таки вытягиваю тебя из постели.

— Только, чур — в душ вместе! — Кто бы спорил… Рыба, она рыба и есть.

Ага, а вот провоцировать меня не надо! Время еще не пришло.

В душ вместе — а вылезать порознь. Пока ты тщательно вытираешься, я приношу из спальни на кухню вазу с торчащими из нее прутиками.

Ты входишь на кухню. Обнаженная, скромно потупившись. На середине кухни — классическая деревянная скамья, и рядом с ней ваза с розгами. Вздыхаешь.

— Я готова.

— Как видишь, я тоже.

— Только, пожалуйста, не очень… я ведь хорошая девочка, — уговариваешь ты меня, опускаясь на колени.

— Хорошая, точно. А всю неделю как себя вела?

— Замечательно! — Возмущенно вскидываешься ты. — Просто как паинька! Как пчёлк-труженик! Да меня, если хочешь знать, вообще пороть не за что!

Я добросовестно (еще бы!) вспоминаю. Вроде, правда — грехов на тебе как-то не числится…

— Ну, не за что — вот и замечательно. Сейчас только напомним, как ведет себя хорошая девочка — чтоб еще на недельку хватило. Как ты думаешь, сколько?

— Нууу… десяточка, наверное, хватит, — задумчиво-просительно произносишь ты.

— Десяточек… — теперь моя очередь задуматься. — Как-то очень кругло. Юбилейно даже, я бы сказал. Давай дюжину?

— Ага… — выдыхаешь ты. — Ну, давай.

Протянув руку, благо ваза недалеко, ты достаешь три прута и протягиваешь мне.

— Высеки меня, пожалуйста, чтобы я не забывала, как надо себя вести, и всегда-всегда была хорошей девочкой.

В этот момент, когда тягостные переговоры уже закончены, голос у тебя становится облегченно-звонкий, почти счастливый. Приняв из твоих протянутых ко мне ладоней розги, я помогаю тебе подняться с колен.

Напутственный поцелуй…

— Ну, ложись.

— О-о-а-х! — От первого удара ты охаешь, как будто окунувшись в холодную воду.

— Больно!! — Это уже третий. Перед вторым ты успеваешь сосредоточиться и перенести его молча.

— Ну да? — Ехидничаю я. — Только начали, а уже больно?

— Ааай.

Пока я перехожу на другую сторону скамьи, ты успеваешь быстро-быстро произнести, как заклинание: «я буду хорошая, (всхлип) я буду слушаться».

— Это хорошо.

— Ой!!!

— Это просто замечательно!

— Аааай.

— А вот это — чтобы ты не забыла своих обещаний.

— Фффффффф….. — шипишь ты, восхитительно дергая ножками. — Забуудешь тут, как же!!!

— Так на неделю же вперед…

— Ааау. Ууааау! — И попа крутится. — Ыыыыыы…

— Ну вот и все, а ты боялась. Даже платье не помялось.

— Агаааа… — подвываешь ты, — еще было бы, чему мяться…

М-да. Мятый костюм Евы — это было бы нечто. Хотя выглаживать тебя мне все равно придется. Парадокс?

Поднимаю свою бедненькую высеченную девочку, сцеловываю слезинки.

— Ну, вот. А теперь посмакуй. В углу. — Мягко подталкиваю я тебя к месту твоего временного проживания. — А через пять минут — оладьи. С яблоками!

— Даа… — хнычешь ты из угла, — выдрал, а теперь оладьями подлизываться будешь?

— Во-первых, мне очень интересно, как это можно «подлизываться оладьями»? А во-вторых… Разговорчики в строю! Точнее — в углу.

Нет, честное слово, этот колорит добавляет оладьям и вкус и аромат. Ссыпаю со сковородки в тарелку первую порцию, и иду за халатом. Накидываю его на тебя и торжественно вывожу из угла: «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста».

Ты аккуратно усаживаешься на деревянный стул. Я улыбаюсь.

— Ах, ты!.. Всыпал ни в чем не виноватой девушке, да еще издеваешься!!!

— Не издеваюсь. Извини, но на мягкое тебя посадить не получится — у меня вторая порция оладьев на сковородке.

— Мммм. Вкусно…

Пару минут мы уплетаем горячие оладьи с новой порцией свежего кофе. Оладьи тают на глазах. Плохие оладьи — нестойкие.

Так. Щаас… Снимаю с огня сковородку, сажусь, поглаживаю колени.

— Можешь пересаживаться на мягкое.

Ты садишься мне на колени, я залезаю под халатик, и сразу же натыкаюсь на край вспухшего рубца.

— Бедненькая девочка…

— Даа-а, бедненькая. Сам же отстегал, и сам же жалеет, — мурлычешь ты мне в ухо, прикусывая его мочку.

— Тебе оладьев мало?

— Твое счастье, что я свинятину не ем! — Возмущенно отпускаешь ты мое ухо.

Я приподнимаю тебя, распахиваю свой халат, и усаживаю обратно — не забыв задрать полы твоего халатика. Горячая кожа твоих напоротых ягодиц касается моих бедер, и этот жар как будто перетекает в меня.

Кажется, постель мы не убирали?