Проклятие племени ик

Травмы бывают разными – и очевидными, такими как удар по голове, и скрытыми, такими, например, как длительное ущемление самооценки ребенка. Если любовь – это естественное, даже неотъемлемое человеческое чувство, исток семейных взаимоотношений, то, что имеет ключевое значение для воспитания ребенка, – значит, ее невозможно уничтожить у целых народов, не так ли? Одно из самых любопытных заявлений о настоящих «калеках любви» сделал антрополог Колин Тернбулл. В 1970-х Тернбулл прожил два года среди людей племени ик – небольшого сообщества охотников и собирателей в отдаленной, безлюдной горной местности Уганды. До этого он знал о них мало – кроме того, что их осталось всего две тысячи, и того удивительного факта, что их язык больше похож на классический египетский эпохи Среднего Царства, чем на какой-нибудь из живых языков. Для Тернбулла было особенной удачей поселиться среди них, потому что антропологу удобней наблюдать за жизнью одновременно и небольшой, и обособленной общины. Его ожидания были основаны на представлениях антропологов о том, как устроены общества охотников-собирателей. Обычно женщины собирают корни, ягоды и другие растения, составляющие основу их рациона, а мужчины группами уходят на охоту, с которой они могут вернуться с мясом – или не вернуться вовсе. Охота в жизни племени воспринимается как нечто магическое, поскольку она чревата теми опасностями и волнениями, без которых обходится собирательство. Однако добывание пищи женщинами считается таким же важным, потому что бо?льшую часть ежедневного рациона обеспечивали именно они.

Взаимодействие между людьми в племени жизненно необходимо для всего – и для охоты, и для собирательства. Поскольку такие племена очень зависят от земли, которая дает им пищу, обычно у них возникает глубоко мистическое отношение к среде их обитания. Они демонстрируют такие качества, которые мы очень ценим и у себя: гостеприимство, великодушие, привязанность, честность и милосердие. И действительно, эти качества значат для нас так много, что мы называем их «добродетелями» (наравне с сострадательностью, доброжелательностью и благоразумием).

Для охотников-собирателей эти «добродетели» являются не бережно ценимыми этическими понятиями, сознательно избранными качествами или даже предпочтениями, но частью инстинктивной стратегии выживания. Они обеспечивают сосуществование в небольшом замкнутом обществе, которое без них погибнет. Нашими предками были охотники и собиратели, из групп которых постепенно образовалось наше общество, и мы сохранили их инстинкты и черты, но эти достоинства не особенно помогают нам теперь в современных, постоянно расширяющихся обществах. Но мы до сих пор их ценим. Поселившись среди племени ик, Тернбулл сначала был опечален, а потом его охватили ярость и ужас. Вопреки ожиданиям, он обнаружил, что любовь к собственным детям, родителям и супругу «отнюдь не является базовым человеческим качеством»: это всего лишь «роскошь, которую мы можем себе позволить, лишь когда живем в достатке». Представители племени ик стали настоящими чудовищами: они утратили способность любить.

В свое время ик было племенем удачливых охотников. Однако когда власти Уганды запретили охотиться в Национальном парке долины Кидепо, на родных землях этого племени, оно предприняло отчаянную попытку добывать себе пищу, занимаясь сельским хозяйством в соседних горах с их выжженной, похожей на лунную поверхность землей. Бесплодные горы изобиловали такими глубокими расщелинами, что по ним невозможно было пройти и ста метров, не наткнувшись на бездонный овраг. Но идти было больше некуда. Постоянно страдая от засухи и голода, уже через три поколения люди из племени ик стали враждебными, эгоистичными и подлыми. От любви, вместе с другими так называемыми добродетелями, они отказались потому, что не могли себе этого позволить. Чистая экономика, и больше ничего. Каждую секунду своего бодрствования – садясь на корточки, чтобы сходить в туалет, занимаясь сексом (что происходило редко), даже во время еды – они обшаривали взглядом горизонт в поисках пищи. Тернбулл пишет:

Однажды я увидел двух юношей, сидящих высоко на гребне горы Калимон: они занимались взаимной мастурбацией. Казалось, что им в какой-то степени весело, но не слишком, потому что в их действиях не чувствовалось обоюдной привязанности; каждый из них смотрел в своем направлении, высматривая то, что указывало бы на еду…

Борьба за объедки была постоянной – садистской, коварной и жестокой. Самая распространенная социальная «валюта» – взаимопомощь – потеряла всякую цену. Кто бы ни встречался на пути у представителя племени ик – член семьи, племени или чужак, – он требовал от них лишь одного: «Дай мне еды» (или табака). Чувство юмора сохранилось у этих созданий лишь в форме злорадства: они обижали других, что-то у них отнимали, причиняли им – даже собственным детям – вред, а потом покатывались со смеху, потешаясь над этим. Одним из любимых развлечений и высших удовольствий было убедительно лгать или эксплуатировать других, но еще большее наслаждение эти «люди» испытывали потом, рассказывая жертве о том, что ее одурачили, и наблюдая за тем, как она от этого страдает. Стариков не кормили, чтобы не тратить еду попусту; их оставляли мучительно умирать в одиночестве. «На второй год засухи стала привычной такая картина: юноши разжимают рты старикам, вытаскивая оттуда пищу, которую те жевали, но не успели проглотить». Детей выгоняли из дома в трехлетнем возрасте, надеясь, что они сами о себе позаботятся, сколотив некое подобие банды.

Люди не испытывали привязанности и других чувств к своим родственникам, даже к ближайшим членам семьи. Если дети умирали, родители думали, что им повезло. Тернбулл рассказывал, что он видел, как недавно родившая ребенка женщина положила младенца на землю и отошла, а через некоторое время обнаружила, что его утащил леопард. Это огорчило всех, и особенно мать (главным образом из-за того, что у нее пропадет молоко), однако всех соплеменников утешала мысль о предстоящей охоте. Она наверняка будет успешной: зверь явно где-то поблизости и он сыт, а значит, сонный и спокойный. Так в самом деле и оказалось; леопарда выследили, убили его, изжарили и съели, «вместе с ребенком».

Всякий, находивший еду, съедал ее быстро и втайне от других. Понятия «хотеть» и «нуждаться» слились воедино. Люди хотели только того, в чем они нуждались, а если и хотели кому-то помочь, то только потому, что им это было нужно. Они перестали совершать обряды: обряды требовали пиров, но пищу нельзя было расходовать столь расточительно. Но, пожалуй, самым страшным было то, что люди племени ик больше не встречались глазами друг с другом. Если они садились вместе неспешно строгать на щепки деревянные палочки – смотрели на движения рук соседей, а не им в лицо. А если случайно и встречались глазами, то смущенно отворачивались. Они не испытывали ни малейшего человеческого интереса или соучастия.

«Было трудно обнаружить чувства где бы то ни было», – пишет Тернбулл. Все сострадательные чувства заменились своекорыстием:

Я не увидел семейной жизни в таком виде, в каком она существует в мире почти везде. Я не увидел ни малейшего проявления любви с ее готовностью к самопожертвованию, способностью признать, что мы существуем не только сами по себе, но нуждаемся в других. Я даже почти не видел того, что можно было бы назвать симпатией… В жизни этих людей просто не осталось места для такой роскоши, как семья, чувства и любовь. Для тех, кто находится на грани голодной смерти, эта роскошь может обойтись слишком дорого… Все было совершенно обезличенно… Дети, как и старые родители, – бесполезные придатки. Всякий, кто не может позаботиться о себе, становится бременем и мешает выживать остальным.

С бесконечным, как африканские просторы, отчаянием Тернбулл покинул обиталище племени ик и уехал назад к цивилизации. Вернувшись через год, который выдался очень плодородным, он, к своему ужасу, обнаружил, что, несмотря на обильный урожай, гниющий теперь на полях, люди племени ик не изменились. Было слишком поздно. Эгоизм среди людей, живущих без любви, укоренился и распространился как опасный сорняк, вытеснив почти все остальное. Семья уже не имела никакого значения – ни эмоционального, ни экономического. Ничего не значили ни дружба, ни уважение к жизни. Печалясь о судьбе племени ик, Тернбулл пришел к пессимистическому выводу, что эти люди сделали такой же выбор, какой могли бы сделать и все мы, если бы столкнулись с подобными трудностями.

История племени ик пугает. Если любовь способна исчезнуть из людской жизни так быстро, – это означает, что ее нельзя назвать необходимостью, это скорее роскошь – или даже выдумка. И это, вероятно, ужасная правда. Ужасная, потому что она заставляет усомниться в прочности любви. Ужасная, потому что для людей из племени ик любовь стала глупой и опасной, пустой тратой энергии. Любовь не превозмогла все. Подобно сложной мелодии, которую долго никто не воспроизводил, она оказалась утрачена навсегда.

Чему может научить нас эта история? Есть ли у нее параллели в западном обществе, где стариков прячут в частных домах престарелых, а детей – в детских садах, где взаимодействие заменилось своекорыстием? В обществе, в котором мы с грустью вспоминаем о больших семьях, но постоянно меняем друзей, не успевая к ним привязаться? Неужели те ценности, которые нам особенно дороги, нельзя считать неотъемлемо человеческими – они лишь побочный продукт одной из форм стратегии выживания, именуемой обществом? На двух приведенных выше примерах мы видели, как утрачивается способность любить – в одном случае любовь исчезла из-за повреждения головного мозга, в другом – капитулировала перед процессом приспособительной эволюции. В обоих случаях любовь была утрачена из-за вреда, нанесенного нервной системе, и поэтому нам стоит серьезно задуматься о скрытой части айсберга – того зла, которое стоит за жестоким обращением с детьми, за массовым голодом и недоеданием. Например, мало кто задавался вопросом о том, что произойдет с интеллектом и психикой детей Сомали, если они выживут. Их истощение ассоциируется с недостаточным умственным развитием, а отсутствие воспитания – с бесправием. Любовь изолирует от жестокости жизни. Чему учит нас история племени ик? На их примере мы видим, в какое низменное существо превращается человек, полностью лишенный способности любить.

Если способность любить – это нечто, что можно разрушить, у нее должно быть свое физическое измерение, она должна быть материальна. Где она находится в организме? Когда Уистен Хью Оден пишет о тайне того, почему «любовь окрепла, надежда вернулась в сердца благодаря химической гармонии», он подшучивает над романтической любовью и напоминает нам об органической химии взаимного притяжения. Люди всегда считали, что любовь находится в сердце – может быть, благодаря его громкому, надежному, равномерному, утешающему биению; это по-матерински успокаивающее биение сопровождает нас всю жизнь, еще до рождения. Представление о том, что любовь и другие важные эмоции находятся в сердце, отражено в древнеегипетском языке. «Аб» – иероглиф, обозначающий сердце, – имел форму танцующей фигуры. При виде любимого человека или при мысли о нем сердце бьется быстрее. Не имея представления о том, где зарождается любовь, мы предполагаем, что этим местом должна быть самая беспокойная часть нашего организма – этот шумный обитатель нашей грудной клетки. Но разве не странно, что многие с нежностью думают об одном из своих внутренних органов? Изображение сердца украшает поздравительные открытки, пакеты с донорской кровью, кофейные чашки, наклейки на бампере, изображения Распятия. Реальное сердце, которое видят во время операций хирурги, кажется жалким символом столь многочисленных эмоций. «В глубине моего сердца», – говорим мы, и это значит что-то вроде «в сокровенных глубинах лабиринта моих чувств». Предполагается – исходя из несформулированной логики, – что без сердца нет жизни. Так и без любви. К тому же любовь представляется такой деспотической и упрямой, что у нее непременно должен быть какой-то источник: если не бог, или богиня, или, скажем, волшебник из страны Оз, отдающий приказания, то тогда единая фабрика клеток, невидимый орган. Зарождается ли любовь в мозгу? Переносится ли она гормонами? Являются ли феромоны вестниками любви? Какой биологический механизм позволяет нам ощущать любовь? Или, если уж речь зашла об этом, как начинается любовь?