Глава 11
Глава 11
Я стоял перед зеркалом, задрав рубашку и рассматривал его. Такой же продолговатый, выпуклый, шершавый. Вот почему я точно знал, каков он на ощупь на её теле. Шрам. Как подтверждение того, о чём я не мог думать без содрогания. Всё — таки, это правда. Она существует. Эта чёртова связь существует. Насмешка судьбы — не иначе. Откуда он у тебя, Девочка? Какая тварь посмела коснуться твоего тела холодным лезвием? Какая тварь смела причинить тебе боль? Когда-нибудь я получу ответы на эти вопросы, как и на другие. На множество других. Я уже знаю так много о нас…о тебе…о ней…об этой странной связи. Неужели ты не замечала её? Или именно из-за неё ты так долго и так успешно топила себя в наркотическом дурмане, Викки?
Провёл пальцами по грубой отметине на теле, вспоминая, как я её получил.
18** г.
— Ты же понимаешь, что это совершенно несвоевременно, Рино? — Король приподнял бровь, взбалтывая виски в бокале. — Я сомневаюсь в твоей готовности полностью адаптироваться к жизни вне зоны карантина. У тебя теперь есть собственный дом. Что мешает тебе пожить в нём некоторое время?
Я пожал плечами — мой выбор был сделан в ту минуту, когда я понял, что снова остался один. Когда услышал, как Викки согласилась выйти замуж за того ублюдка. Больше не было смысла ни в отдельном доме, который я выбил для нас с ней, ни даже в моём нахождении и обучении здесь. Зачем? Теперь всё потеряло смысл. Меня сжирала ненависть и проклятое тупое чувство безысходности, когда я еще не мог определить, с чего начать…с какого гребаного урода начать свою миссию. Кого первым отправить в Ад. Уже тогда я знал, что Викки туда отправится последней…ну и я вместе с ней. Но в тот момент моя ненависть еще не окрепла, ее душила боль, которая разъедала меня до костей, до мяса, которая быстро сжирала мое сердце и поселилась внутри, как извечно голодное чудовище, жаждущее крови…крови тех, кто это чудовище породил, и крови той единственной, с кем чудовище смело поверить в любовь.
— Я уже научился самым главным истинам, Влад. Меня здесь больше ничто не держит. — Король молча кивнул. Он не спрашивал, а я бы никогда и никому не рассказал, что этим важным истинам меня научили не здешние преподаватели, и даже не король Братства, а маленькая девочка с большими серыми газами…И её подонок-отец. Только благодаря им я понял две истины: первая — даже самая нестерпимая боль может стать трамплином для взлёта, особенно если приправлена жаждой мести. А вторая…вторая истина заключалась в том, что самую большую ошибку делают те, кто верят. Не любят, нет. Любовь — это естественное чувство. И как все чувства, она имеет право на существование. Не для всех, конечно, но имеет. Для меня, ублюдка Носферату, не имела. Как и остальные чувства, она не поддаётся контролю. Иначе это уже не любовь. Это суррогат. Безвкусный. Бесцветный. Я попробовал настоящую и, кажется, ее проклятый привкус впитался мне в мозги, изнуряя воспоминаниями, выматывая в дикой жажде уничтожить, втаптывать в грязь, драть на части Викторию Эйбель.
Но вот вера…Верить нельзя никому. Доверия не существует априори. Это самообман. Ты внушаешь себе сам, либо позволяешь сделать это другим, что кто-то достоин твоего доверия…И ты можешь жить в этом самообмане долгие-долгие годы, пока однажды не обнаружишь, что мир вокруг тебя раскололся на тысячи осколков, и каждый из них впивается в твою плоть, причиняя адские муки и бесконечную агонию. А ты ничего не можешь сделать с этим. Только хватать воздух широко открытым, окровавленным ртом, стараясь вытащить из тела куски этой боли, снова не позволяя себе сдаться, чувствуя, как медленно, но верно в груди образовывается каменная стена, загораживающая сердце от этой агонии. Со временем оно само перестанет чувствовать что-либо, кроме жгучей ненависти и презрения к тем, кто построил эту преграду…и к себе самому за то, что оказался настолько слаб, что не смог помешать этому.
В тот день Влад больше не пытался меня переубедить. Его это не касалось, всё что мог, король для своих новоиспечённых подданных уже сделал. Да, и я не смог остаться там. Несмотря на страх, который вызывала неизвестность, окутавшая будущее. Да, я боялся тогда. Но не людей или прочих тварей…Не одиночества, не открытого пространства. Это страх другого рода. Страх впервые принимать решения самому. Не опираясь ни на кого. Там, в моём Аду, был персональный Демон, решавший, каким мукам меня подвергнуть в очередной раз или когда накормить…А теперь я сам становился своим собственным Богом и Дьяволом. Это пугало, и в то же время опьяняло осознанием безграничной власти… над самим собой. Это не понять рождённому на свободе. Наверное, подобное чувствуют и те, кто десятки лет томятся в заключении, мечтая о воле…А, получив шанс покинуть наконец стены тюрьмы, впадают в самый настоящий ступор, понимая, что их ТАМ ничего и никто не ждёт. Что живут они именно ЗДЕСЬ. Именно живут. И тогда несчастные попросту перерезают себе горло, предпочитая смерть неизвестности. Потому что свобода — это не просто цель… порой свобода становится синонимом безысходности.
Воронов предлагал мне деньги, драгоценности и ещё какие-то бумажки. Но это означало впасть в ещё большую зависимость от него, и я отказался. Правда, всё же перед уходом Влад сделал мне воистину королевский подарок — кольцо, позволявшее находиться под лучами солнца без угрозы для жизни. Чёрт его знает, чем руководствовался Влад, преподнося его мне, но за это главе Чёрных львов я был благодарен вдвойне.
Когда-то я мечтал о том, чтобы увидеть солнце. О том, чтобы почувствовать, как его лучи касаются кожи, лаская её. Викки много рассказывала мне о нём. Я просил её об этом. Это было безотчётное желание заглянуть в тот мир, дорога куда мне была всегда безнадёжно закрыта. А под её тихий голос я закрывал глаза, представляя, что это моего лица нежно касаются мягкие лучи. Представлял… как они касаются и ее лица, и зверел от ревности. К солнцу. За то, что оно смело любоваться моей девочкой, ласкать её. Я притягивал её за шею к решётке клетки и целовал… исступлённо целовал, стирая губами и пальцами следы солнечных поцелуев. Моя… Только моя. Так я думал когда-то… И все же да, МОЯ. Настолько МОЯ, что, пожалуй, она об этом и не догадывается…потому что до определённого момента не догадывался и я. А теперь я точно знал, что имею на Викторию Эйбель все права.
Оказалось, что даже небесному светилу не под силу растопить тот лёд, которым покрывается душа, не сдохшая после предательства. Она даже не чувствует тепла от его лучей. Для меня ничего не изменилось. У меня теперь было кольцо, но мой мир так и остался тёмным, покрытым чёрным покрывалом.
* * *
С тех пор, как я покинул зону карантина, прошло около двух месяцев. Ровно пятьдесят три дня я провёл в пути к Асфентусу. Ещё в центре помощи нам рассказывали об этом городе-призраке. Правда, до того момента, пока я не переступил его границу, я не понимал, почему его так называют. А теперь я это видел собственными глазами. Город-призрак. Он вроде и есть, и как подтверждение — здания из невзрачного серого камня, мрачные, устрашающие. И в то же время он мёртв. Здесь не слышно ни пения птиц, ни голосов животных, ни детского смеха. Здесь не встретить улыбок на лицах прохожих. Если только злорадные оскалы хищников, без стеснения следующих за своей жертвой в ожидании, когда она оступится…позволит себя убить. Мёртвый город мёртвых душой жителей, оживающий, подобно привидению, по ночам.
В первую же ночь своего пребывания здесь я подрался с тремя вампирами. Они ютились в той же канаве, в которой решил провести ночь и я. Оголодавшие, слабые, но невероятно злые, они набросились на меня, решив отнять кольцо — единственное, что представляло ценность и ярко выделялось на фоне безнадёжно стоптанных башмаков и лохмотьев, в которые превратилась моя одежда за долгие недели скитаний. Вот только я, в отличие от них, охотился и днём…на таких же оборванцев, как и эта троица. Кольцо позволяло питаться в любое время дня и ночи, а моя проклятая сущность не делала различий в еде. Если Носферату хочет жрать, он с радостью будет обгладывать даже кости трупов. И, чёрт возьми, я знал, что это такое не понаслышке! Но чувство омерзения, охватившее после первой подобной трапезы, постепенно сходило на нет, когда я осознал, какое преимущество это даёт перед врагами. В те годы я был зверем в самом примитивном смысле этого слова. Мне нужно было быть сильным, чтобы не позволить себя убить, потому что мне нужно было жить. Вгрызаться в эту жизнь всеми силами. А жить я должен был, чтобы суметь отомстить. И вот именно ради этой цели. Именно ради того, чтобы видеть, как навсегда остановится сердце Доктора в моих руках, я пожирал даже трупы вампиров. Поначалу предотвращая позывы к рвоте, а после… после даже получая определенное удовольствие, когда очередной враг, будучи ещё живым, смотрел, как я поедаю его лёгкие или печень. Я питался не только их плотью, но и их болью. Я возвращал долг, возвращал то, что сам получал очень долгое время, и это не сравнится ни с чем. Моя власть над жертвами, осознание этой власти и наслаждение их страданиями сродни оргазму.
* * *
Дьявол! Как же больно! Внутренности будто вырезают ножом. Наживую. Без наркоза. И страшно. Чёрт возьми, почему мне так страшно? Откуда эта безысходность, это отчаяние, накрывшее с головой? Почему меня колотит крупной дрожью?
Я брёл в очередной канаве, держась за стены и с трудом переставляя ноги, стараясь понять, что могло так повлиять. Я питался совсем недавно — разорвал глотки парочке слишком наглых ликанов. Тогда откуда эта слабость? Она накатила неожиданно, слишком резко, разом лишив возможности нормально двигаться. И страх… Вашу мать, меня обуял дикий, необъяснимый страх! Он забирался под кожу, от него леденели кости, в венах стыла кровь, отказывались слушаться конечности. Какую дрянь жрали эти ублюдки, что это передалось мне? По спине бежал холодный пот. Я слышал, как гулко колотится сердце в груди. А если его слышал я, то, наверняка, оно привлечёт внимание и тех подонков, чьи голоса я уловил ещё десять минут назад. Прислонился к стене, ощущая, как покидают тело последние силы, как одеревенели ноги и словно корнями сквозь эту мутную жижу дерьма вросли в землю. Упал на четвереньки и, стиснув зубы, пополз вперёд. Просто потому что нельзя умирать. Просто потому что сдаться, опустить руки, когда ты всё ещё дышишь — значит признать, что ты на самом деле не достоин жить, пусть даже для этого нужно нырять с головой в реку из дерьма. Просто идти, ползти вперёд. И вполне возможно, что повезёт. Кому-нибудь когда-нибудь повезёт.
В тот день удача была не на моей стороне. Подозреваю, что когда на меня напали те два урода, сняв с меня кольцо, обувь и одежду, одолженные у ликанов, и напоследок от души порезав ножом из голубого хрусталя, моя Фортуна вовсю готовилась к моим же похоронам, выбирая свой самый лучший чёрный наряд. Но она просчиталась. В который раз. Я очнулся через долгое время в той самой зловонной канаве…абсолютно голый…и живой. И, как сумасшедший, истерически смеялся над этой тупой кокеткой, в очередной раз решившей отсрочить мою смерть.
Гораздо позже я найду этих ублюдков и вспорю им животы, вернув себе подарок короля. Правда, вот ножа у них уже не было. И даже, когда им выкалывали глаза, твари продолжали утверждать, что никогда даже не видели голубой хрусталь. Тогда я не придал значения их словам, не поверив, так как любые порезы на мне всегда быстро заживали. А на память о той самой ночи у меня так и останутся три шрама — два на запястьях, а третий — на животе. На том же самом месте, что и у Виктории.
И только через много лет, почти столетие, я пойму, что со мной случилось в тот вечер… Да и вообще, найду объяснения всем тем странным ощущениям, возникавшим будто из ниоткуда и уходившим в никуда. Вне зависимости от моего состояния.
Почему мне срывало крышу каждый раз, когда Викки приходила после прогулки с этим подонком Арманом. Почему ревность вскидывала голову не когда я чуял его запах на ней, а раньше. Намного раньше. Когда прикованный цепями к клетке, я чувствовал ЕЁ радость, ЕЁ смех, ЕЁ веселье. Даже не слыша. Просто зная, что она с ним. И что ей хорошо с другим. Викки спускалась ко мне, а я мечтал убить её. Видел румянец на щеках и отталкивал от себя, понимая, что могу запросто сорваться…И тогда…Тогда я даже представить не мог, что когда-либо по-настоящему захочу её смерти. А она, словно чувствуя моё настроение, начинала уверять в своей любви, лихорадочно целуя и лаская, шепча настолько невинные и в то же время бесстыжие слова, что у меня отказывали тормоза и я снова верил. Проклятье, я снова ей верил. Какими силами Ада она обладала, что так въелась в меня? Вросла, слилась со мной? Это не любовь. Это, бл***ь, болезнь. Это одержимость, и я психопат, повернутый на ней. Находиться вдали от Викки — все равно что отодрать от себя кусок собственного мяса и кровоточить годами, столетиями. А потом я привык и к этой боли. Но иногда ломка была невыносимой, и тогда я снова ее искал, находил, смотрел издалека, прокусывая щеки изнутри до крови, сжимая кулаки и челюсти, до хруста и ждал… я ждал своего часа, когда верну свой долг и ей. Непомерный, огромный, настолько чудовищный и уродливый, что, приняв его, она сама захлебнется кровью. Теперь уже своей.
* * *
Дверь туалета в самом шикарном ресторане города была закрыта изнутри. Разнёс её к чертям собачьим и зарычал, увидев, как прилизанный мужик в дорогом костюме пытается расстегнуть платье на стройной девушке, лежащей на полу. Ненависть и дикая ярость вспорола вены, пробуждая зверя. Того самого, который готов был похоронить любого, кто посмел бы причинить ЕЙ боль.
Глаза Виктории закатились от наслаждения, она словно была в прострации. В другом мире. В мире красного порошка, в котором существовало только забытье и наслаждение. Чертыхнувшись, вампир повернулся в мою сторону, собираясь привстать, но уже через мгновение его голова была отделена от тела.
Подошёл к Викки и провёл пальцами по бледным щекам. Что же ты творишь, девочка? Почему ты губишь себя? И какого дьявола я не могу просто смотреть на это со стороны? Почему не могу молча и с триумфом наблюдать, как ты скатываешься всё ниже и ниже?
Поднял её на руки и понёс к выходу, посадил в машину и приказал Арно отвезти её в отель. Парень молча кивнул и уехал, оставив меня на улице проклинать себя за собственную слабость. В очередной раз не удержался. Как только узнал, что её театр приезжает в город, тут же оставил все дела и приехал сюда. Увидеть хотя бы издали. Снова. Ощущать, как разрывает изнутри от совершенно полярных чувств. Я чувствовал её боль и отчаяние как свои. Я будто каждый раз вместе с ней распарывал себе вену и сыпал туда эту дрянь. Вот только она получала от этого удовольствие, а я нет. И в то же время я смотрел на её посиневшие губы, на худое обессиленное тело, и понимал, что мне нравится видеть её такой. Униженной. Слабой. Нет больше той холодной стервы, которая играла со мной. Не знаю, кто именно, но кому-то всё же удалось сломить гордую Викторию Эйбель. И очень больно было понимать, что, скорее всего, это её муж. Подонок, которому досталась моя девочка, а он не ценил, проводя время где угодно, но не с ней.
* * *
Он сидел в своём кабинете, заложив руки за голову, пока молоденькая брюнетка усердно полировала его яйца языком. Вскочил с кресла, отталкивая голову шлюхи от себя, когда я распахнул двери и вошёл к ним.
— Какого хрена? Ты кто, мать твою, такой? — жирный ублюдок с раскрасневшейся мордой визгливо кричал, указывая толстым пальцем на дверь. — Проваливай отсюда, пока мои парни тебя не…
— Ты об этих парнях говоришь, Йен? — урод заткнулся и грохнулся прямо в кресло, когда один из моих вампиров, широко улыбаясь, занёс в помещение две головы бывших охранников самого влиятельного режиссёра в стране. Девка истошно завопила и тут же свалилась в обморок.
— Что… Что вам надо? — Старик трясущимися руками ослабил свою ярко-зеленую удавку на шее.
Я подошёл к нему и положил на стол конверт.
— Здесь фотография и контактные данные одной девушки. Ты снимешь её в своём следующем фильме.
Непослушными пальцами он вскрыл конверт и замотал головой.
— Это невозможно…Она не прошла кастинг на фильм. На роль… мы уже взяли другую актрису. — Он бросил быстрый взгляд в сторону лежащей на полу девки.
Всего один выстрел в голову девицы, и Йен уже готов снимать в своём долбаном фильме кого угодно.
Через четыре месяца Виктория Эйбель становится самой узнаваемой актрисой в стране.
Очередной мой срыв — и вот он — трамплин для моей девочки. Она должна взлететь настолько высоко, чтобы падение было не просто болезненным, а уничтожило её.