Эротический этюд # 42
Эротический этюд # 42
Он решительно открыл дверь и шагнул в коридор, как в сени с мороза, прищемив дверью табачный дым и гул толпы, сунувшиеся следом.
В коридоре было тихо, только сердце забивало сваи в оба виска сразу. И было от чего. Он слишком долго решался на этот шаг. За это время остались позади все шутихи и серпантины, с которых начиналось его тайное чувство к Богине. Молчаливая страсть сильного и замкнутого одиночки быстро превратила фестиваль чувств в угрюмую мессу. Много дней он ходил на Ее выступления – и в большие дешевые залы, и в маленькие дорогие. Он всегда оставался в тени, в то время как Она блистала, высеченная из полумрака эстрадным прожектором. Ее слава и его страсть росли вместе, похожие друг на друга как принц и нищий. И так же не встречались, подрастая порознь, каждый – в своих декорациях.
Вчера Он почувствовал, что сходит с ума. Роль кустаря-маньяка с растопыренными зрачками Ему не улыбалась, поэтому, собрав силы в кулак, он решился на разговор, пусть даже первый и последний. Ему было не занимать решимости, и задуманное вчера стало сюжетом сегодняшнего дня.
Единственной слабостью, разрешенной себе напоследок, был еще один бокал коньяка и пять минут, которые Он грел бокал в руке. Последняя нота, оброненная Ей при уходе со сцены, все еще падала на пол тончайшим батистовым платком, когда Он встал и пошел навстречу ясности...
В коридоре было пусто. Двери стояли навытяжку, застегнутые, как солдаты перед смотром. Он начал стучаться во все подряд, но ни одна не отозвалась ни Ее голосом, ни чьим-либо еще. Начиная злиться на нереальность происходящего и проклиная свое пятиминутное опоздание, Он принялся открывать двери одну за другой. Все они оказались костюмерными. Манекены в маскарадных костюмах стояли, как пугала на грядках воображения, отгоняющие ворон реальности.
В одной из комнат пол вдруг покачнулся, и лампы по периметру зеркала брызнули в глаза осколками света. Это была Ее комната. Потому что на кушетке, раскинувшись и непристойно задрав подол, лежало Ее платье. Он узнал бы его из тысячи других. Негатив свадебного наряда, черное кружевное чудовище, сшитое из тоски и теней, оно и на сцене умело жить само по себе. Сейчас же, оставленное хозяйкой, оно казалось живым и страшным, как никогда.
А хозяйки платья не было. Возможно, Она уже уехала. А может, Ее и не было вовсе, а только это платье, черной дырой всосавшее из воздуха сотни лучших голосов, чтобы вылепить из них один, в мимолетном человеческом образе. В том воспаленном состоянии рассудка, в котором Он находился сейчас, легко было представить себе, как после концерта человеческий фантом испаряется в воздух, а платье остается лежать, как поникший вафельный рожок в луже истаявшего «крем-брюле».
Он подошел к платью и коснулся его. Шелк шевельнулся под рукой. Тогда Он встал на колени и зарылся в платье лицом. Оно пахло духами и еще чем-то, горьким и сладким одновременно. Он заплакал, как маленький мальчик, дорвавшийся до подушки, которой одной только можно поведать все обиды. Платье впитывало его слезы и оставалось сухим... Он рычал и плакал, не в силах совладать с нахлынувшей памятью. Все его прошлые любови вместе с этой, последней, навалились толпой безликих убийц. И только в платье было спасение...
– Что вы здесь делаете?!!
Женский голос ударил его, как током. Она!..
Увы...
Наваждение рассеялось мгновенно. Голос был чужой, незнакомый, и хозяйка его, стоящая в дверном проеме с перепуганным видом, тоже оказалась чужой и незнакомой. Это была вислозадая девица в неряшливом халате. Она пошатывалась, то ли от испуга, то ли от выпитого вина, и смотрела на Него с трусливой неприязнью.
– Я – знакомый N. (он назвал имя Богини). Я пришел... поздравить Ее... С успешным выступлением...
Эти слова прозвучали нелепо на фоне мокрых щек и горящих глаз. Но молчать было еще хуже.
– Да?... – это было сказано сквозь зубы. – Вы опоздали, Она только что уехала.
– Вот как... Жаль... – сказал Он, потихоньку приходя в себя.
– А мне – не жаль. Она тут всех извела уже своими капризами... Вы уйдете сами или мне позвать охрану?
– Не надо, прошу вас. Я... Я соврал. Мы с ней незнакомы.
– Ежу понятно, что незнакомы. Влюблены, поди? – девица злорадно улыбнулась.
– А хоть бы и так! – сказал он с вызовом. – Что с того? И почему вы улыбаетесь?
– Насмотрелась тут на вас. На поклонников.
– А вы-то, сами, что здесь делаете?
– Работаю. Сказать, кем?
– Не надо. Кажется, я уже догадался. Ночная бабочка?
– Скажите уж проще – блядь, – Ее улыбка прогоркла на последнем слове.
– Я ошибся? Простите.
– Да нет, не ошиблись. Она и есть.
Ему полегчало. Он любил проституток за то, что с ними не нужно притворяться.
– Не говорите обо мне ни Ей, ни другим. Ладно? – попросил Он.
– Ладно уж, – Она подмигнула. – Надеюсь, вы тут ничего не украдете? Вид у вас вроде приличный, не то, что у некоторых.
– Не украду, – улыбнулся Он. И подумал о платье. Потом поглядел на него, прощаясь. Прикоснулся. И вернулся взглядом к девице.
Похоть накатила на него медленно, как двенадцатый вал, и завертела, накрыла с головой.
– Я гляжу, у тебя выходной? Что-то ты не при параде сегодня, – сказал он изменившимся голосом.
– А тебе-то что? – спросила Она, тоже переходя на «ты».
– Хочу тебя.
– Вот те раз! Ты ведь не ко мне сюда явился...
– Плачу вдвое, только перестань говорить глупости и сделай то, что я тебе скажу.
– Вдвое?
– Втрое.
– Втрое?
«Вчетверо, вдесятеро, забирай все!!!» – хотел крикнуть он, но здравый смысл остановил его.
– Да, втрое.
– Это немаленькие деньги. Ты хочешь от меня чего-нибудь особенного?
– Еще не знаю. Для начала надень вот это платье.
– Это – чужое платье. Не думаю, что хозяйка будет в восторге.
– Она ничего не узнает.
– Уж я то ей не скажу, можешь быть уверен... – Она задумалась, потом улыбнулась:
– Начинать?
– Да.
Она зашла в комнату и заперла дверь изнутри. Сбросила халат и белье, прошла голая через комнатку и взяла платье в руки.
– А может, обойдемся без платья? – спросила она на всякий случай. Легким, дразнящим голосом.
– Нет. Надевай его, – Он говорил с трудом, похоть залила его под самую пробку.
Она надела платье, стоя к Нему спиной. Платье стекло с ее рук, скользнуло по плечам и залило все ее тело. Казалось, сама ночь заново вылепила ее руки, талию, бедра.
– Не оборачивайся, – прошептал Он.
Встал, подошел к ней сзади и ощупал всю, с ног до головы. Что искал этот астральный полисмен, обшаривая пядь за пядью чужое неприветливое тело? Ведь то, что прячет женщина, слишком глубоко, чтобы быть найденным при обыске...
Его обманутые руки мяли платье, делая больно той, что гостила в нем. Потом он грубо наклонил ее вперед, задрал шелковый полог до уровня своей похоти и провалился в пустую, холодную, покорную полынью. Он был зол, а платье, шурша, смеялось над ним. Он раскачивал маятник, который умеет останавливать время, все быстрее и быстрее. Каждый толчок сердца отзывался грубым таранящим... ранящим... движением. Мысли сбились в кучу овечьей шерсти и топтались поодаль, блея хором...
Наконец, он выплеснул в девочку все, что накопилось. Мысли вернулись в голову и со щелчком встали на место. Он не чувствовал ни удовольствия, ни сытости, только краткое облегчение от ежедневной пытки.
Платье собралось в морщинистую гримасу старой сводни.
Тогда Он сорвал платье, бросил его на пол и и позволил своему утомленному дружку пустить струю прямо на кружева, на тончайшие швы, на золотые нити, на звездную россыпь блесток. Зачем? Пометить участок? Надругаться над собственным бессилием? Побыть непутевым щенком в ожидании хозяйской порки?
Не знаю. И Он не знал. И девочка, которая вдруг всхлипнула, тоже не знала.
Потом Ему стало стыдно, и он привел себя в порядок. Вынул из бумажника деньги и положил их под зеркало. Вчетверо, а, может, и впятеро. Однако, не похоже было, что девчонку это успокоит.
Потом Он вышел, не оглядываясь, стараясь не думать о том, как платье и его хозяйка отомстят ему завтра. Он гулко протопал по коридору и, хлопнув дверью, покинул этот негостеприимный этюд.
«А» (платье) упало, «Б» (Он) пропало, что осталось на трубе?
Богиня.
Конечно, Она никуда не уехала. Она просто спустилась со сцены – и стала той вислозадой девчонкой, которую не исправит ни могила, ни даже сцена. Войти в давно забытую роль ночной бабочки было для нее делом привычным, уж больно хотелось приключения с этим хмурым красивым дядькой. То, что приключение имело столь оскорбительный финал, ее огорчило, но не слишком.
У нее было еще одно платье. Еще чернее этого. И очень хороший портной, который терпеть не мог слушать песни.