Флоренс Найтингейл

[644]

«Жизнь моя состоит из страданий в гораздо большей степени, чем из чего-то другого, разве не так, Господи?» – писала Флоренс Найтингейл в отчаянии от бессмысленности существования под крышей родительского дома. К тридцати одному году ее привилегированная жизнь с матерью Фанни и сестрой Парфой была ограничена бесконечными светскими визитами, приглашениями на чай и приемами. У Флоренс все эти занятия вызывали отвращение, даже благотворительные балы и концерты, на которых «люди обманывают собственную совесть и закрывают на это глаза»[645].

Более десяти лет тому назад, 7 февраля 1837 г., с ней говорил Господь и призвал ее к себе на службу. Но в отличие от послания, полученного Жанной д’Арк, у Флоренс не сложилось определенного представления о том, что должна была представлять собой эта служба.

В любом случае, ее родители выступали против желания дочери овладеть какой-то профессией и сделать карьеру. В викторианской Англии женщинам, подобным Флоренс, следовало выходить замуж. Она вполне могла стать для кого-то прекрасной парой – привлекательная, состоятельная, умная, свободно говорившая на нескольких языках, начитанная, энергичная, остроумная. Она «обожала» своего многолетнего поклонника Монктона Милнза, но через девять лет ухаживаний его отвергла. Позже она ужасно страдала, когда он в редких случаях заговаривал с ней, но никогда не жалела о принятом решении. Монктон мог бы удовлетворить ее интеллектуальную и страстную натуру, поясняла Флоренс, но

я по природе человек нравственный и активный, и мне необходимо удовлетворять мои порывы, а в жизни с ним я не смогу этого достичь. …Я могла бы найти удовлетворение, проведя жизнь с ним и объединяя наши неодинаковые силы в некоторых крупных вопросах. Я не могла бы удовлетворить свои порывы, проведя с ним жизнь и занимаясь проблемами общества и организацией его внутреннего устройства.

Господь, как ей казалось, выделил ее, чтобы она относилась к незамужним женщинам, которых Он «подготовил бы… в соответствии с их призванием»[646]. Ее семейство пришло в ярость. Флоренс отвергла кандидатуру прекрасного мужа. Семейные дрязги переросли в ожесточенные баталии.

В тридцатый день рождения Флоренс вошла в конфликт с собственной жизнью: «Сегодня мне исполнилось тридцать лет – возраст Христа, когда он начал исполнять свою миссию. Хватит мне заниматься детской ерундой. Никакой больше любви. Никаких браков. Теперь, Господи, позволь мне думать только о Твоей воле, о, Господи, о Твоей воле, Твоей воле»[647]. Постепенно эта воля ей раскрылась: она должна посвятить жизнь уходу за больными – уходу за разинями, пьяницами, проститутками и преступниками.

Больницы, существовавшие в то время, были рассадниками нечистот, разложения, осквернения и смерти. Лишь самые нищие и доведенные до отчаяния люди могли пойти в учреждение, полы которого были скользкими от рвотной массы, фекалий и крови, где пациентов клали вместе на грязные кровати без белья и хирурги, как было заведено, в рутинном порядке совращали дегенеративных медицинских сестер.

Периодически родители Флоренс с раздражением отказывались даже думать о ее просьбе о вступлении в этот мир. И вновь Флоренс была в отчаянии. «На тридцать первом году жизни ничто меня не влечет, только смерть, – писала она. – Почему, Господи, я не могу быть довольна жизнью, которая нравится огромному числу людей?.. Господи, что мне делать?»[648]. В конце концов она восстала – заставила родителей разрешить ей поехать в Германию на курс обучения в медицинском учреждении, Институте в Кайзерверте-на-Рейне. Родственники ожесточенно сопротивлялись по каждому вопросу. Сестра Парфа бросила ей в лицо браслеты с такой силой, что Флоренс упала в обморок. Но, несмотря на это, она уехала в Кайзерверт.

Занятия в институте начинались в 5 утра и заканчивались ночным чтением Библии. Пища для бедных, скромный приют и указания по уходу – оценки отсутствуют. Эти вопросы для нее не имели значения, поскольку к тому времени Флоренс определила свое призвание. «Это жизнь, – писала она матери. – Теперь я знаю, что значит жить и любить жизнь… Мне не нужно другой земли, другого мира, кроме этого»[649].

Когда она вернулась домой, противодействие семьи ее планам не сократилось. Тем не менее Флоренс удалось отстоять свою позицию, и в 1853 г. ей предложили должность управляющей Института ухода за больными дамами. Хоть она терпеть не могла милосердных дам, руководивших этим учреждением, и пренебрежительно называла их «модными задницами», ей удалось преодолеть враждебность семьи и принять предложение. Когда она вышла на работу, «модные задницы» пришли в ужас от ее энергии и энтузиазма. Вся их деятельность была реорганизована, исходя из революционного принципа, гласящего, что первостепенной ценностью является пациент, а ведущие специалисты Института теперь должны были принимать всех больных женщин, а не только тех, которые принадлежали к Англиканской церкви.

Современница событий, известная писательница Элизабет Гаскелл оставила описание Флоренс, изобразив ее как целеустремленную, сострадательную, но холодную женщину, в чем-то напоминавшую святую. Мягкий голос и кроткие манеры создавали неверное представление о ее несгибаемом характере и неодолимой силе личности. У нее были скорее мотивы или причины, чем друзья, и она, по словам Гаскелл, находилась где-то между Господом и остальным человечеством.

Одно из качеств Флоренс составлял строгий целибат, бывший ей не в тягость после того, как она приняла решение не выходить замуж. Для нее это была невысокая цена, уплаченная за свободу от замужества. Флоренс гармонично добавила целомудрие и возможность заниматься профессиональной деятельностью, к которой призвал ее Господь, к своему образу жизни, становившемуся все более суровым. Даже тесные отношения с мужчинами, относившимися к ней с глубоким уважением, видимо, были лишены чувственной наполненности. Вместо этого она всегда вызывала их восторженное восхищение беспрестанной тяжелой работой над делом, занимавшим ее в каждый данный момент. Это не несущее в себе никакой угрозы рвение позволяло Флоренс без проблем иметь дело с самыми важными должностными лицами того времени – врачами, политиками и военными офицерами – без малейшего намека на скандал. Такое положение распространялось даже на ее зятя, женившегося на Парфе только после того, как Флоренс ему отказала.

Следующий этап миссии Флоренс состоял в том, что с улицы Харли в Лондоне она переехала сначала в Скутари в Турции, а потом в Крым в качестве управляющей госпиталем. С группой медсестер и монахинь в 1855 г. она оказалась в здании, где не стихали вопли и стоны раненых солдат, умиравших от плохого питания, гангрены и инфекций, где больничные палаты кишели крысами, были полны гниющего мусора и даже разлагавшихся трупов. Вместе с тем там не хватало мебели, операционных столов, посуды для приготовления пищи и припасов. В тесном подвале были собраны двести голодных женщин, ругавшихся друг с другом, болевших и умиравших. Снаружи содержимое засорившихся общественных уборных переливалось через край, наполняя воздух зловонием.

Несмотря на эти жуткие условия, худшим врагом Флоренс были формализм и бюрократизм, поскольку врачи отказывались даже признавать ее существование. Ее не допускали в отделения, и она должна была ждать за дверями, пока ряд случайностей после битвы под Балаклавой не заставил враждебно к ней настроенных врачей допустить ее в свой круг. Полученные в сражениях раны, холера, обморожения и дизентерия косили войска. Трое из четверых солдат болели или были ранены. Флоренс боролась за их спасение, мыла, кормила, утешала и выслушивала их, собирала средства, ходила смотреть за ними по ночам, держа в руках один из своих ставших известными турецких фонарей, за счет чего ее прозвали «леди со светильником». В итоге смертность в госпитале понизилась с 42 до 2,2 процента.

Флоренс стала героиней и для своих пациентов, и для широкой публики. Тем не менее она знала: если бы не общественная поддержка, очень мешавшая военным властям от нее избавиться, многие военные врачи и чиновники принесли бы ее в жертву как Жанну д’Арк. Ей удалось совершить чудеса, но только благодаря тому, что она бросала вызов властям, заручившись поддержкой влиятельных людей, в числе которых была королева Виктория, а также за счет того, что железная воля помогала ей устанавливать свои системы и ценности.

Из-за бессонных ночей, нехватки пищи и непрестанного напряжения от постоянного ухода за больными, управления и интриг Флоренс повредила и собственное хрупкое здоровье. Она дважды тяжело болела, возможно в результате нарушений, вызванных посттравматическим стрессом, продолжавшихся всю ее оставшуюся жизнь[650]. Вернувшись в Англию, она стала одеваться как монашка в простые черные платья и строгие чепцы. Она была истощена от болезни и умеренной диеты. Ее спокойная печаль происходила от горя, испытываемого ею от гибели солдат, оставшихся лежать в крымских могилах, а также от не покидавших ее воспоминаний о войне. Однако раны, кровь и дизентерия, холод, жара и голод мучили ее не так сильно, как «отравления, пьяное зверство, деморализация и беспорядок со стороны нижних чинов; ревность, подлость, безразличие, эгоистическая жестокость со стороны начальства»[651].

Став наполовину инвалидом, вторую половину столетия Флоренс провела, лежа на диване или в кровати со своими персидскими кошками. К ней нередко наведывались и раздражали навязчивым присутствием демонстративно бестактные мать и сестра. «Все дела Парфы и мамы сводились к тому, что они лежали на двух диванах и просили друг друга не уставать, ставя цветы в воду», – говорила она с отвращением[652]. Женщины семейства Найтингейл могли составить объект для изучения различий между людьми. Так, ее мама и Парфа двигались по жизни, стараясь ничем себя особенно не обременять, а Флоренс, постоянно критиковавшая их лень, требовала рабской преданности от друзей и почитателей и в совместной работе относилась к ним так же беспощадно, как к себе самой.

Оставшуюся часть жизни Флоренс вела дела, оставаясь в постели. Она готовила доклады, разоблачительные материалы и проекты: о строительстве больниц, здравоохранении индейцев, реформе работных домов, первой в мире системе подготовки медицинских сестер, профессию которых она в одиночку трансформировала с невзрачного занятия для тех, кто жил чуть ли не на дне общества, в уважаемое, даже благородное призвание. Кроме того, она написала книгу «Как нужно ухаживать за больными», до сих пор представляющую собой одну из лучших работ на эту тему. «Никогда не позволяйте, чтобы пациента намеренно будили, это sine qua non[653] хорошего ухода за больным, – писала она. – Если после мытья больного вы снова должны надеть на него ту же самую пижаму или ночную рубашку, всегда сначала подогревайте ее на огне». И: «Каждая санитарка должна тщательно следить за тем, чтобы в течение дня часто мыть руки. Если она и лицо будет часто мыть, тем лучше»[654]. И так далее – длинный перечень добрых рекомендаций, полных здравого смысла.

В конце долгой жизни Флоренс ни разу не дала понять, что сожалеет о решении стать медицинской сестрой, а не выйти замуж. Она также очень настойчиво советовала другим женщинам

избегать… разговоров о «правах женщин», которые побуждают женщин делать все то, что делают мужчины просто потому, что это делают мужчины… как и разговоров, побуждающих женщин не делать ничего из того, что делают мужчины, просто потому, что они – женщины… Конечно, женщина должна делать лучшее из того, что она может делать, чем бы это ни было, и тем самым вносить свою лепту в Божий мир, не обращая внимания на все эти пустые разговоры[655].

До самого конца ее всегда активный, пытливый разум был занят вопросами, связанными с идеологией и соображениями, которые ее беспокоили постоянно. Ценой ее собственного успеха был личный бунт, но когда она скончалась в возрасте девяноста лет, на ее счету было огромное число свершений. Флоренс восхищались и переписывались с ней многие самые высокопоставленные люди королевства, включая королеву Викторию. Она измеряла свою дружбу и свою жизнь достигнутыми целями – все остальное для нее не имело значения. На жизнь Флоренс смотрела не как на путешествие, а как на пункт назначения. Это было для нее непреложной истиной с ранних лет, когда она отказалась от удушающей обстановки викторианского замужества и, бросив вызов естественному порядку благоустроенного мира, предпочла ему целибат и свободу.