Джудит Шекспир

[978]

В «Своей комнате» – нашумевшем в свое время эссе Вирджинии Вулф о потребности женщин в личной самостоятельности, включая независимые средства, она представляет себе, что у Уильяма Шекспира была сестра Джудит, столь же одаренная и обладавшая таким же воображением, как ее брат. Но, поскольку она была девочкой, в отличие от брата, родители не послали ее в школу, потому что в те времена девочек оставляли дома и готовили к предначертанному им будущему в роли домохозяек и матерей. Джудит не могла найти себе места, зашивая порванные штаны Уильяма, часто была занята своими мыслями, склоняясь над горшком, чтобы перемешать тушившееся жирное жаркое. Иногда она в знак протеста хватала какую-нибудь книгу и читала до тех пор, когда госпожа или господин Шекспир не ловили ее за этим занятием, почти столь же вредным, как безделье, и не давали ей нагоняй за то, что она витает в облаках. Когда ей становилось совсем невмоготу, Джудит, может быть, даже поверяла бумаге собственные мысли и мечты, но потом сжигала свои наброски, чтобы скрыть все следы проявленной непокорности.

Джудит еще не вышла из подросткового возраста, когда Шекспиры устроили ее помолвку с сыном соседа, торговавшего шерстью. «Брак отвратителен!» – в отчаянии крикнула она, когда родители сказали ей о своем решении. Встревоженный и злой господин Шекспир сильно ее избил, но потом сменил гнев на милость и стал ее упрашивать не позорить его своей строптивостью и враждебным настроем. Он даже пошел на то, чтобы ее умаслить, пообещав подарить дочери ожерелье или красивую юбку в обмен на ее бодрое и радостное содействие его планам.

Джудит чувствовала себя несчастной, она разрывалась между преданностью родителям и страстными стремлениями беспокойного сердца. Настоятельный зов сердца одержал верх, и с немудреными пожитками, увязанными в небольшой узелок, она сбежала из дома и направилась к лондонским театрам. Однако их руководители не обращали внимания на то, что литературный «гений ее изголодался по жизни людей, их характерам»[979]. Она могла быть так же талантлива, как молодой Уильям, но Джудит Шекспир была женщиной, и всем было достаточно знать только это. Наконец Ник Грин, хозяин труппы, сжалился над ней. Кроме того, он лишил ее девственности, и она от него забеременела. Движимая «отчаянием таланта, попавшего в вечные женские силки», Джудит покончила с собой.

Дилемма Джудит была присуща всем гениальным женщинам эпохи Елизаветы. Как отмечала Вулф, эта восхитительная, артистическая, замурованная в теле душа «наверняка помешалась бы, или застрелилась, или доживала свой век в домишке на отшибе, полуведьмой, полузнахаркой, на страх и потеху всей деревне»[980]. В ситуации Джудит попытка разрыва с драматическим миром хозяина труппы оказалось фатальной, поскольку скомпрометировала ее целомудрие.

…Фетиш безгрешия создается обществом на неразумных основаниях, – но целомудрие для женщины – святыня, оно так срослось с ее инстинктами и нервами, что лишь отчаянная смелость может отсечь его и вынести на дневной свет… Живучее чувство целомудрия и в девятнадцатом веке требовало от женщин безымянности[981].

Целомудрие в том смысле, какой вкладывает в это понятие Вулф, простирается значительно дальше неоскверненных гениталий в сторону как разума, так и духа. Их непорочность, как и непорочность тела, определяется жесткими нормами, которые позволительно нарушать лишь тем, кто соответствует определенным требованиям, устанавливаемым общественными и культурными обычаями. Состояния возбуждения, праздности и безнаказанности считаются непристойными. У Джудит Шекспир эти качества сочетались бы с добросердечием и преданностью ее целомудрию, распространявшемуся взамен на шанс – нереализованный (!) и украденный у нее похотливыми домогательствами Ника Грина – прикоснуться к миру стихами трехстопного ямба.